Жизнь Василия Курки - Александр Шаров Страница 13

Проскурин вскоре погиб. Через несколько недель после его гибели я попал в корпусной медсанбат, и тамошняя сестричка, Люда, сказала о нем : Очень его бабы любили…

— И вы, Люда?

— Я что ж - не баба?

Потом она сказала странно и проникновенно :

— У каждой бабы есть уголок в душе, коснется если кто - и все ключики у него.. .

…Наконец Жуков решился:

— Оформляйте документы. Нечего застаиваться !

Все-таки он вставил любимое словцо.

Пока заправляли машину, я зашел в хату, где квартировал, попросил у хозяйки ножницы и с остервенением даже разрезал и содрал прогипсованные бинты. Несросшееся ребро выпирало острыми углами, и казалось, вот-вот прорвет только наросшую кожу. Грудь болела, но хоть можно было дышать.

2.

Курка зашел в низенькие двери землянки, не наклонив головы. Сразу стало понятно, что гришинское слово «мальчик» единственно и подходит к нему. Лицо в полумраке землянки сперва трудно было разглядеть - светлое пятнышко. Потом вырисовывались русые, ржаного оттенка волосы, ежиком выглядывающие из-под пилотки, зеленовато-серые глаза.

Докладываясь, он стоял по команде « смирно» .

Когда генерал сказал Курке о поездке в Листопадовку, на лице его выразилась не то чтобы радость, а удивление, как у ребенка, которому протянули игрушку, а он не решается взять ее.

— Сколько сегодня снял ? - спросил генерал .

— Троих, товарищ генерал! - четко отрапортовал Курка.

Лицо отвердело, в углах сильно сжавшихся губ прочертились глубокие морщинки.

— Спасибо за службу! - сказал генерал.

— Служу Советскому Союзу!

Это выражение с каменно сжатыми губами установилось было на мгновение и больше не возникало на лице Курки, пока тянулась - быстро и нескончаемо - наша поездка.

По распоряжению генерала в неурочный час открыли походную автолавку Военторга, и продавщица помогла Курке выбрать подарки для родичей: сапоги, отрез бостона на костюм, кофточку, одеколон, пудру, шелковую косынку .

… С войны прошло двадцать четыре года, а с той поездки - четверть века. Четверть века календарного и половина мирного срока жизни. А со сроком жизни, отпущенным Курке, - как же Гришин почувствовал смертельную сжатость этого срока, - послевоенные годы даже нельзя сравнивать.

За четверть века многое стерлось в памят:и, даже большие сражения, взятие городов, а эта поездка все выныривает - клочками, отдельными минутами, больно выталкивается, как вылезают при вдохе половинки сломанного ребра.

Курка выбирал подарки, мысленно перебирая, должно быть, тех, кто оставался в Листопадовке, - и неизвестно, живы ли после немцев. Он осторожно трогал пальцами непривычные вещи - шелковую косынку, флакон духов, коробочку пудры.

Снайперская винтовка стояла, прислоненная к прилавку; оптический прицел вместо немецких солдат ловил солнечного зайчика, как в игре, отбрасывая его на стену.

Шелковая косынка… Вероятно, для той девочки - Оксаны… Ксюши…

Курка рассказал мне о ней позже, на третий день нашей поездки, в которой дни для него быди как годы обычной жизни. Ксюша, которая как-то одна-единственная десятидетняя вещая душа - дозналась, что мальчик задумал бежать, когда Ксюшив отец, Куркин дядя, избил его, и догнала мальчика, нашла, хотя была темная ночь, обняла, поцеловала .

…Мы ехали по ухабистой дороге в кузове м ашины, набитом душистым сеном.

По этому полю - тогда разъезженному грязевому

морю - Курка шел с Гришиным. Шел по нему и я, тогда не знавший их. Взглянув искоса на Курку, ни о чем не расспрашивая, я мог догадаться, о чем он вспоминает.

Был июль. Кругом под синим небом стлались поля. Посевы яровых были неровными. Как шрамы, темнели - темно-зеленым по желтеющему - невысокие колосья, запоздало взошедшие в глубоких колеях, пропаханных танками и орудийными колесами . Когда ветер шевелил хлеба, эти шрамы были неподвижны ; они хранили память войны, мертвенный ее холод. Среди хлебов, окруженные ими, как венком, виднелись холмики с дощечками, где чернильным карандашом наскоро - под обстрелом, может быть, - выведены имена погибших.

Столбики с дощечками похилились, как говорят в

здешних местах, а буквы расплылись под дождями, как бы пустили корни.

Вечером мы приехали в 3бараж. Курка непременно хотел найти тот дом посреди сроввеввого с землей збаражского гетто, куда он пришел с девочкой, подобранной в канаве. Гришин рассказывал мне об этом. Вообще, как я вдруг повял, он успел рассказать обо всем самом важном.

В комнате, как и во всем доме, было пусто, только у стола, на котором лежала раскрытая толстая книга, сидел слепой в очках без стекол и, раскачиваясь, что-то читал. В окно лил яркий свет солнца и дул теплый ветер , шевеля тряпки и бумажки, валявшиеся на полу.

Курка шагнул через порог и остановился.

— Лейтенант? - спросил старик, чутко поворачивая к двери незрячее лицо. - Я знал, что ты еще придешь. Люди, если они живые, рано или поздно возвращаются.

— Вы запомнили мои шаги, дедушка ? - тихо спросил Курка, и глаза его удивленно округлились.

— Почему я должен был забыть твои шаги? - сказал старик. - Зрячие видят глазами, а слепые - памятью. Тогда ты пришел тяже.тю ступая, потому что за плечами у тебя была винтовка, а на руках ребенок, видевший смерть. С чем ты пришел сегодня ?

— Я еду домой, дедушка Яков. На побывку ! - сказал Курка, вплотную подойдя к старику.

Тот поднял руки с узловатыми, старчески дрожащими пальцами и провел ими по лицу Курки.

— Где остальные, дедушка? - спросил Курка, тревожно оглядывая комнату, которая для него, должно быть, была наполнена воспоминаниями и рассказами той девочки, сиянием ее глаз, светившихся сквозь прозрачные от худобы ладони, которыми она наивно закрывала распухшее лицо.

— Живые ушли, чтобы жить, - сказал старик. - А я остался, чтобы помнить и ждать…

Голос старика звучал все слабее, голова ниже и ниже склонялась над книгой, пока не легла на пожелтевшие страницы.

— Кто за вами приглядывает, дедушка? - тихонько спросил Курка.

Старик не отвечал.

Курка притронулся к его пергаментному лбу и сказал :

— Живой…

Несколько минут он стоял неподвижно, вышел из комнаты, вернулся с вещмешком в руках и выложил на стол продукты, щедро выданные на дорогу дивизионной АХЧ : хлеб, консервы, сахар, печенье, масло.

Старик спал.

3.

Мы ехали с запада на восток бесконечным полем, которое, как казалось, желтело на глазах, тяжелело наливающимися колосьями, будто проходили не минуты и часы, а недели. Когда колосья наклонялись под ветром, поле серебрилось, словно освещенное луной. Потом колосья выпрямлялись и тянулись к солнцу, чтобы побольше впитать тепла и накормить изголодавшихся людей.

Фронт был уже далеко. Почти не удивляло, что в синем небе плывут облака, а не бомбардировщики.

Машина круто остановилась.

— Речка! - сказал Курка, открывая глаза.

Мы сошли с машины.