Владимир Лидин - Три повести Страница 131

Бои, в которых принял участие казачий полк, где находился Икряников, были ожесточенные и беспрерывные. Особенно упорно сопротивлялись немцы на рубежах речки Ольшанка, чтобы не пропустить наступающие советские части к Городищу и Корсуню: им необходимо было сохранить за собою пространство для маневра и прорвать окружение. В то же время на внешнюю сторону вбитого клина, западнее и юго-западнее Звенигородки, обрушивали удар восемь танковых и несколько пехотных дивизий, спешно переброшенных немцами с других участков фронта. Днем и ночью гудели в воздухе тяжелые четырехмоторные транспортные самолеты, на которых немцы подбрасывали своим окруженным частям продовольствие и боеприпасы. Но их сбивали десятками, или — не в состоянии уследить за сужающимся кольцом — они сбрасывали парашюты в расположение частей Красной Армии.

Большое село Ольшаны на крутом берегу речки, носившей то же название, прикрывало путь к важнейшему для немцев району Бурты — Вязовок — Городище, откуда надеялись они выйти на соединение с пробивающимися извне танковыми своими дивизиями.

На рассвете талого февральского дня, накопившись за ночь с флангов, казаки готовились к удару с двух сторон по селу. Лошадь, с которой начал Икряников войну, давно была убита под ним, и он прихватил из отбитых у немцев лошадей вороного жеребца необычайной злобы, но и выносливости. Только садиться на него всегда было мучением — так конь плясал, с ожесточением хрустя удилами в наполненных пеной губах.

Эскадрон, находившийся в балочке, через которую немцы всю ночь били из минометов, дожидался сигнала атаки. Из опроса захваченных накануне пленных выяснилось, что гарнизон Ольшан состоит из четырех полков и еще нескольких подразделений и что Ольшаны всеми силами немцы будут удерживать.

В пятом часу утра — еще в полной синеве рассвета — над головами казаков пронесся первый снаряд: артиллерия обрушивала удар на Ольшаны. Бледное желтое пламя подожженного сарая почти неподвижно поднялось в воздухе. Черные конусы разрывов стали вырастать на берегу реки, где у немцев были долговременные опорные точки и сложная система траншей. Почти в ту же минуту, как прозвучал сигнал атаки, жеребец Икряникова во весь размах своего длинного тела вынес его на гребень балочки. Подавленные артиллерией или ошеломленные натиском, немецкие пулеметчики на берегу реки бездействовали. Но с правого фланга казаков встретил огонь автоматчиков из кирпичных построек сахарного завода. Казаки спешились и залегли. Два немецких танка, до сих пор скрытые в боковом проломе сарая, на ходу стреляя из пулеметов и пушек, вынеслись на поле, по которому наступали казаки. Все вокруг засвистело от пулеметных очередей. Лежавший рядом с Икряниковым казак, зажав вдруг обеими руками живот, пополз куда-то в сторону и там остался лежать. Почти в тот же миг туго и гулко ударило сбоку, и Икряников понял, что это выстрелил из своего ружья бронебойщик. Жидкое слабое пламя заплясало над танком: было удивительно, как могла так мгновенно вспыхнуть эта железная громада, но он еще продолжал двигаться и из него не переставали стрелять, пока не взмыла над ним полоса черного дыма. Танк остановился; из него пытались выбраться фигуры танкистов, но им не дали даже отползти в сторону, и они остались лежать возле танка. Минуту спустя казаки снова неслись через поле. Со всех сторон из подполиц хлестали навстречу выстрелы. Но казаки уже ворвались в село и рубили немецкую пехоту, метавшуюся между домами. Дважды рубанув шашкой по каким-то мельтешившимся под ногами коня пехотинцам, Икряников скорее почувствовал, чем осознал, что короткая автоматная очередь хлестнула где-то внизу, и он стал валиться на сторону вместе с перерезанным конем… Откуда-то из-за угла, с болтающимися стременами, выскочил испуганный конь, потерявший всадника. Икряников нагнал его и с ходу, ухватившись за холку, перекинул тело в седло и понесся на нем в сторону, где нарастал гул наступающих казачьих частей.

После того как были разбиты немцы в Ольшанах и наголову разгромлен огромный гарнизон опорного пункта в селе Вязовок, казаки через несколько дней с боем вошли в Городище. Вся дорога от железнодорожной станции и все пространство вокруг платформы и пакгаузов были забиты брошенными немцами машинами: бронетранспортеры, пятитонки, малолитражки, — все было кинуто, сбито в кучу… Огромный кремового цвета штабной автобус, видимо нарочно пущенный в пруд перед сахарным заводом, наполовину торчал из воды с развороченным радиатором. Снег, выпавший ночью, растаял, и тяжелая грязь месилась под ногами казачьих коней.

Домик, возле которого остановил коня Икряников, принадлежал к заводскому поселку. Конь ему достался плохой, засекавшийся на ходу, и обе передние его ноги кровоточили возле бабок. Маленькая, очень складная девочка с двумя косичками появилась на крыльце, бесстрашно следя за движениями казака.

— Ты, дочка, из этого дома? — спросил Икряников.

Она молча кивнула головой.

— А дома есть кто-нибудь? Надо мне перевязать ноги коню.

Она провела его в дом. Молодая женщина с несчастным, потемневшим лицом беспомощно стояла посреди разгромленной комнаты.

— Извиняйте, хозяйка, — сказал Икряников, — не найдется ли у вас тряпочки перевязать ноги коню?

— Сейчас поищу… сами видите, что делается… — сказала женщина.

Она нашла тряпочку и бинт. Вторая девочка, поменьше, с такими же светлыми любопытными глазами, стояла рядом со старшей, разглядывая казака. Точно из прошлого, такого забытого, что было страшно вспомнить об этом, нахлынули на него воспоминания… так же, дичась и любопытствуя, стояли его дети, когда заходил посторонний в дом, нестеснительно разглядывая и готовые каждую минуту вспорхнуть, как только обратят на них внимание.

— Обе ваши? — спросил он женщину. Она кивнула головой. — А хозяин где?

Слезы хлынули из ее глаз. Старшая девочка вдруг страшно покраснела и надулась, — гордость мешала ей заплакать.

— Убили нашего папу… перед тем как уйти, возле сахарного завода восемнадцать человек расстреляли.

Теперь заплакала и крепившаяся девочка.

— Ну, кто убил, далеко не уйдет… — пообещал Икряников.

Но женщина и девочка все еще плакали.

— Вот у вас хоть детки малые с вами… а у меня даже и дома не осталось, — сказал Икряников, чтобы облегчить ее горе. — Зовут-то вас как?

— Мария… а фамилия — Чуйко. Его тут каждый знал на заводе.

Женщина с детьми вышла проводить его, и долго заплаканными глазами смотрели они, как перевязывает он ногу лошади…

Прикрываясь сильными заслонами, немцы стягивали теперь основные свои силы в район Стеблев — Шендеровка, надеясь отсюда вырваться из сужавшегося все плотнее кольца: с юга и юго-запада, непрерывно тараня извне, пробивались к ним па выручку танки. Грохот завязавшихся тяжелых сражений давал окруженным надежду, что кольцо будет прорвано и что их остаткам удастся соединиться с основными силами западнее и юго-западнее Звенигородки. Но кольцо прорвано не было. День за днем, отбивая у немцев одно село за другим, сужали наступающие части кольцо, пока, собрав остатки своих сил в один ударный кулак, на пространстве, простреливаемом со всех сторон минометами и артиллерией, немцы не сделали последнюю отчаянную попытку — одним рывком прорваться на юг…

Спешенный казачий полк свыше полусуток томился в засаде, в глубине балочки позади большого села Комаровка. По имевшимся сведениям, немцы готовились именно в этом направлении к прорыву собранными в кулак остатками сил. Февральская сырость давно проникла под кожушки и шинели, и даже лошади с унынием били ногой по жидкой грязи, томясь вместе с казаками. Всю ночь сыпал мокрый снег, сейчас же таявший. Левады, еще в полдень зеленевшие прошлогодней травой, теперь курчаво белели. После обильного ночного снега несло редкие, медленные снежинки. Лежа возле коня, Икряников чувствовал тепло большого его тела со знакомыми запахами конского пота и шерсти.

Почти две недели шли бои с окруженными немцами, и как петля капкана стягивается все туже от бешеных движений попавшегося хищника, так все туже сужалась эта широко закинутая вокруг них петля… Груды железного обгоревшего лома, брошенные орудия и самоходные пушки темнели на присыпанных выпавшим снегом дорогах, и не было ни единой левады или балочки, где бы — скошенные артиллерийским и минометным огнем — не лежали сотнями убитые немцы.

Курить в засаде не полагалось, и казаки томились, ожидая рассвета. Все вдруг умолкло в тишине ночи, точно разом кончилась война. Но там, севернее, возле большого села Стеблев, — там что-то грузно, исподволь ворочалось, прикрытое февральской ночью с медленно падающим снегом. Только изредка на подступах к селу поднималась в смертельной бледности ракета и, обшарив землю, как бы неохотно истаивала.