Геннадий Синельников - Ах, война, что ты сделала... Страница 14

Начальник медицинской службы полка начал объяснять майору Солтанову, что на этого солдата уже отправлялись соответствующие документы в штаб Туркестанского военного округа для принятия решения о его увольнении в запас по состоянию здоровья, но они возвратились в часть. Там почему-то посчитали, что солдат вполне здоров и может служить, как и все те, на кого тоже отправляли документы на увольнение или углубленное медицинское обследование.

— Теперь-то уже не вернутся, я сам возьму это дело на контроль. А вы продолжайте работу по выявлению солдат, не способных нести службу в наших условиях. Дожили: вчера один комбат приводит ко мне в штаб солдата, у которого левый глаз искусственный. Хорошо, хоть не правый, но как же его призвали в армию? Непонятно! Хотя у нас в Туркмении все возможно.

— Насчет Туркмении — это он прав, — сказал командир батальона, когда мы вернулись с совещания в свою штабную палатку. — Разговаривал я на днях с солдатом, ему уже двадцать с лишним лет. Спрашиваю его: «Что так поздно в армию пошел?» А он мне и отвечает: «Да я за себя уже отслужил. Вернулся домой, а там брат женился. На семейном совете решили, что он останется дома, а я за него пойду служить. Все бы ничего, но вот сюда направили, а это не очень хорошо».

Очень скоро командир полка все-таки добился, чтобы нашего беглеца, рядового Антипова, а с ним еще нескольких человек из части отправили в Ташкентский окружной военный госпиталь на медицинское обследование. Больше в часть они не вернулись.

Первую боевую операцию наш полк провел 23 февраля 1980 года. Правда, ее можно было отнести к разряду армейских анекдотов, но она была и внесла свои коррективы в дальнейшую подготовку к предстоящим боям.

В тот день личный состав части отмечал любимый праздник нашей страны — День Советской Армии и Военно-Морского Флота. С утра было построение, потом спортивные соревнования, концерт художественной самодеятельности. В полк приехали афганские военнослужащие посмотреть, чем мы занимаемся и как живем. В подразделениях офицеры достали припасенное для такого случая спиртное и, собравшись в палатках, по заведенной давней традиции, начали отмечать это событие.

Находясь в палатке, мы услышали громкий гул двигателей боевой техники. Вышли поглядеть и узнать, что случилось. В сторону границы лагеря, взметая клубы пыли, неслась техника десантно-штурмового батальона. Комбат побежал в штаб полка, чтобы узнать причину столь активного движения подразделений, а мы остановили БМП, на броне которой сидел начальник финансовой службы полка капитан Кернац.

— Что случилось, Константин?

— Духи идут! — как-то по-мальчишечьи восторженно ответил он. — Скоро ожидается их подход к расположению нашего полка. Идут с Пакистана! Вперед! — крикнул он механику боевой машины.

Прибежал комбат. Он собрал офицеров и прапорщиков и рассказал то, что мы уже слышали. Добавил, что у главаря банды в боях с советскими подразделениями погибли два сына и он поклялся на Коране отомстить неверным за них большой кровью.

— Наш батальон пока находится в резерве командира полка. Всем убыть в свои подразделения, проверить личный состав, никуда не отлучаться, быть в готовности к немедленному выполнению поставленной боевой задачи.

Движение техники и подразделений к месту предполагаемой встречи с бандой было неуправляемым, хаотичным. В бой рвались все, кому было не лень.

Через несколько часов подразделения вернулись назад, привезя с собою военные трофеи. Пригнали светло-зеленую японскую «Тойоту», взяли несколько единиц стрелкового оружия, среди которого была американская винтовка М-16, сбросили у полковой штабной палатки несколько убитых в бою душманов. Увезли в госпиталь тяжело раненного офицера из третьего батальона. Буквально уже на следующий день белую машину перекрасили в зеленый, армейский цвет, навесив ей номер: 23–02 СА, что означало дату ее взятия и принадлежность к Советской Армии. Через некоторое время она так же исчезла, как и появилась. Следом за ней в Союз поехал и ее новый хозяин — командир полка. Винтовку многие пытались разобрать, но ни у кого это не получилось. Ее отправили в вышестоящий штаб как наглядное подтверждение взятого в трудном бою боевого трофея. Трупы убитых духов лежали несколько дней у палатки. По их открытым ртам и лицам ползало множество зеленых мух. Тела начали разлагаться, распространяя вокруг тяжелый зловонный запах. Приехавшие афганцы погрузили их в грузовик и увезли хоронить. Все последующие дни участники той операции обсуждали ее подробности, анализировали свои ощущения в бою, делали выводы. Самым главным было то, что противник — это не фанерные мишени, по которым мы привыкли стрелять на учебных стрельбищах. Это очень хорошо владеющий оружием, думающий, живой человек. Он тоже хочет жить, поэтому ведет ответный огонь, стремится убить тебя, как и ты его. И у него есть главное преимущество: он знает местность, потому что он — хозяин на этой земле, а мы все — чужие и пришлые люди.

Отбросив прочь первые победные эмоции, многие сделали вывод, что этот бой лишь по чистой случайности прошел более или менее успешно. Духи не ожидали встречу с нашими подразделениями в этом районе, и мы просто задавили их внезапностью и количеством. Потери могли быть гораздо больше, если бы афганская разведка не сообщила нам о грозящей опасности.

С целью проверки навыков в стрельбе комбат вывез батальон в горы. Из подручного материала сделали несколько мишеней, а в основном стреляли по камням и другим видимым предметам. Даже этот упрощенный вариант стрельбы показал, что большинство солдат и сержантов стреляют неудовлетворительно.

В марте наш мотострелковый полк был переименован в семидесятую отдельную мотострелковую бригаду. Командиром стал вновь назначенный подполковник М. Шатин, начальником политического отдела — майор Р. Плиев, начальником штаба остался бывший начальник штаба полка майор Е. Высоцкий, ставший впоследствии Героем Советского Союза. Бригаде было вручено гвардейское боевое знамя.

Командир полка майор Солтанов, прощаясь с личным составом, говорил о высокой должности и ответственности, которая ложится на его плечи в связи с новым назначением. Он говорил долго и самозабвенно, а мы стояли в строю, слушали его и чертыхались. Все хорошо понимали, что воюющая бригада ему была не по силам, и вверху было принято правильное решение в отношении его. Он убывал в Союз, зачем же петь себе дифирамбы и рассказывать нам то, чего не было на самом деле? В тех условиях все мы, так же как и он, были друг у друга на виду, и что значил любой из нас, в том числе и он, все мы хорошо знали. В одном мы завидовали ему — как бы там ни было, но он уезжал на Родину, а мы оставались здесь.

Новый командир бригады энергично взялся за дело. В его поступках, командах чувствовался большой опыт, огромное желание и умение работать с людьми. Начиная с раннего утра он обходил, а чаще всего объезжал на своем «уазике» расположения батальонов, дивизионов, выявлял недостатки в организации службы суточным нарядом, соблюдении распорядка дня. Потом, через командиров подразделений, требовал устранения выявленных недостатков. Через некоторое время вновь контролировал, как они устранены и не повторяются ли вновь. Он был из обоймы тех, кто себя не щадил и другим покоя не давал. Его побаивались за строгость, но уважали за конкретность, работоспособность и порядочность.

О начальнике политического отдела бригады Р. Плиеве у меня сохранились очень противоречивые, но при всем этом очень неприятные воспоминания. С точки зрения профессионализма он был политработником высокого класса. Он обладал абсолютной информацией о положении дел в подразделениях, хотя появлялся в них очень редко. Знал то, чего не знали командиры и политработники этих подразделений. Умело организовал в бригаде сеть своих информаторов, благодаря чему знал о каждом офицере, солдате все, что его интересовало, включая и негатив. Был неразговорчив, скрытен, держался со всеми на дистанции. Лицо его всегда выражало какое-то недовольство, превосходство и пренебрежение к окружающим, великую озабоченность. Его холодок ощущали всегда, даже когда казалось, что разговор идет «по душам». Не тянулись к нему люди, хотя по должности все должно было быть наоборот. Помимо должности нужны были еще и человечность, отзывчивость, душевность, у него же этого не было. Многим офицерам он исковеркал военную карьеру и судьбу. И дело не в том, что жестких мер требовала обстановка и он действовал и поступал в соответствии с велением времени и конкретной ситуацией. Командир и другие заместители тоже были и строги, и требовательны, и порой даже жестковаты, но их требовательность и твердость чередовались с чисто человеческими, нормальными отношениями. У Плиева все было служебным, официальным, натянутым, двуликим. Он был как те афганцы: говорил — одно, думал — другое, а делал — третье.