Иван Кошкин - В августе 41-го. Когда горела броня Страница 14

— Нет-нет, продолжайте.

Лейтенант никак не мог отделаться от ощущения, что это все происходит во сне. Перед ним стоял самый настоящий белогвардеец, дворянин, «белая кость», из тех, с кем воевал его отец. Берестов говорил о вещах настолько далеких, что Волкову казалось, что слушает какую-то сказку. Одно дело видеть белых офицеров в кино, и совсем другое — разговаривать с таким один на один. Впрочем, Берестов совершенно не походил на кинематографических белогвардейцев. Не было в нем ни лоска, ни больной какой-то развязности. Обычный человек средних лет, поседевший до срока, с волевым, но усталым лицом. Андрея Васильевича выдавали только руки — маленькие, аккуратные, с ровно подстриженными ногтями. Это были руки человека, родившегося в семье, в которой никто не занимался тяжелым монотонным физическим трудом.

— Мне приходилось учить их самому. Читать, писать, считать. Так, конечно, поступали далеко не все, но я не видел другого способа добиться хоть какой-то боеспособности. В современной войне неграмотный дикарь абсолютно бесполезен, — он посмотрел на темнеющее небо. — Тогда я и узнал, что, помимо моей России, существует другая, о которой я даже представления не имел. Они приходили ко мне и просили прочитать письма из дома. Вы не можете этого понять, ТОВАРИЩ лейтенант.

Лейтенант и в самом деле не мог. Конечно, многие его бойцы окончили три-четыре класса, но читать умели все. Это просто не укладывалось в голове — неграмотный взрослый мужик.

— Возможно, именно это и спасло меня в феврале, когда в частях стали убивать офицеров. Появились какие-то агитаторы, солдатские комитеты… Меня защитили мои солдаты, сказали: «Нашего барчука не трогать». Потом, когда фронт развалился, они даже посадили меня на поезд. Ну а дальше… На Дон, потом в Добровольческую армию. У нас люди росли быстро, тридцатилетние генералы были не редкость. В двадцать один год я командовал батальоном…

Он замолчал, а до Волкова вдруг дошло, против КОГО сражался этот батальон.

— Так что у меня хороший опыт. Если вам нужен совет — могу его дать. Никогда не будьте с солдатами запанибрата. Да, конечно, в смысле происхождения вы принадлежите к одному классу, как принято говорить, пролетариату, — Андрей Васильевич хмыкнул. — Но в армии это не имеет никакого значения. Вы командир, следовательно, всегда стоите над ними. Вы можете есть из одного котелка с бойцами, но в любую минуту должны быть готовы отдать приказ и потребовать беспрекословного подчинения. Как этого добиться… Ну, это уже не объяснить словами.

— Андрей Васильевич, вот вы сказали, «вы принадлежите к одному классу», — лейтенант говорил осторожно, стараясь не спугнуть то чувство доверия, которое, как ему казалось, установилось с этим немолодым человеком со странной судьбой. — А вы… Про себя что можете сказать, с нами или нет?

— В каком смысле, товарищ лейтенант? — поднял бровь Берестов. — Если вы имеете в виду — пролетарий я или нет, то, конечно, нет. Я дворянин, отказываться от этого, как некоторые, не собираюсь, хоть и не афиширую по понятным причинам. Если же вы об этом, — он приложил руку к петлицам, — то будьте спокойны. Я — младший командир Красной Армии, и долг свой исполню как следует. Я глубоко ценю ваше доверие, так же, как и доверие старшего лейтенанта Архипова, и, в отличие от некоторых… идиотов, я прекрасно понимаю, зачем к нам пришли немцы. Для меня эта война — продолжение той.

Волков не стал уточнять, кто именно были эти «идиоты» и для чего, по их мнению, немцы напали на Советский Союз. После этого разговора он проникся к Берестову полным доверием. Конечно, иногда мелькала мыслишка, что враг и должен был бы говорить так — убедительно, спокойно и доверительно, но лейтенант гнал ее прочь. То ли по молодости, то ли по складу характера, он либо верил человеку, либо нет. Старший сержант, похоже, испытывал к своему командиру похожие чувства. Из-за своего прошлого, которого он никогда не скрывал, бывший белогвардеец не имел не то что друзей, но даже приятелей. Соседи по коммунальной квартире испытывали к нему что-то вроде настороженного любопытства, а кое-кто даже постукивал куда надо, желая расширить свою жилплощадь за счет неблагонадежного жильца. Тем не менее по непонятной причине органы ни разу не побеспокоили Андрея Васильевича. Наверное, сказывалось то, что работал он безупречно. Возможно и то, что во время пожара в соседнем доме, когда две женщины с детьми оказались отрезаны огнем от выхода, он спокойно выбил дверь и вытащил их через пылающую прихожую до приезда пожарных. Но сам для себя Берестов решил, что его не трогают, потому что он не скрывает своего прошлого, упрямо отвечая во всех анкетах на вопрос о белой армии — «был». Здесь, в армии, Андрей Васильевич впервые за четырнадцать лет встретил людей, поверивших ему до конца, спрашивавших его совета, людей, которых не пугало его белогвардейское прошлое.

Светляков в очередной раз остановил батальон и принялся выяснять, куда поворачивать теперь.

— Товарищ лейтенант! Разрешите обратиться?

Волков повернулся на голос. Его звал командир второго взвода старшина Медведев. Медведев остался на сверхсрочную еще в тридцать шестом и с тех пор постепенно дорос до старшины. Огромный, кряжистый, с начавшим понемногу расти животом, этот тридцатичетырехлетний мужик полностью оправдывал свою фамилию. Даже лицо у него было какое-то медвежье — широкое, малоподвижное, с маленькими сонными глазами. Волков назначил его на взвод не задумываясь и ни разу не пожалел об этом. Особенными тактическими навыками старшина не блистал, но службу знал, и гонял своих бойцов до седьмого пота, обучая всем премудростям военного ремесла, от правильного наматывания портянок до окапывания. Когда Медведев показывал, как правильно укладывать «сидор», чтобы ничего не брякало, не натирало и не упиралось никуда, Волков собрал всю роту посмотреть и поучиться. Казалось бы, нехитрая наука, но на первом же марше, когда батальон шел пятьдесят километров с полной выкладкой и всем приданным вооружением, люди на собственной спине ощутили ее важность. Медведев учил строить землянки, показывал, как правильно штопать дырки на форме, чтобы не расползались дальше, учил передвигаться ползком и перебежками. Старшина успел поучаствовать в освободительном походе в Западную Белоруссию, а потом недолго, до ранения, повоевать в финскую. В отличие от немногословного Берестова, Медведев не стеснялся подкрепить объяснение материала соленым русским словом, а иногда и легкой затрещиной, хотя рукоприкладством не злоупотреблял. У бойцов старшина пользовался непререкаемым авторитетом и заслуженным уважением, не в последнюю очередь потому, что готов был показывать и объяснять снова и снова, пока все не становилось ясно…

— Разрешаю, — вполголоса сказал лейтенант.

Медведев быстро подошел к лейтенанту и, нависнув медвежьей своей тушей, чуть не в ухо зашептал:

— Товарищ лейтенант, тут такое дело. У меня во взводе есть двое, отсюда, из Заречья. Один, между прочим, участковым тут был, все знает. Говорят, что если прямо вот по этой улице, Садовая называется, с полкилометра пройти, то в пути упремся. А там вдоль них к вокзалу за полчаса доберемся, там параллельно дорога идет, — он понизил голос до еле слышного шипения. — А то, если честно, бойцы волноваться уже начинают. Говорят, капитан нарочно водит, чтобы отправление задержать. Вы уж объясните ему, товарищ лейтенант, нехорошо это.

— Начинается, — злым шепотом ответил лейтенант. — Давай ко взводу, и чтобы больше я такого не слышал.

Медведев вернулся к своим бойцам, а Волков, заранее напрягшись, подошел к капитану. Светляков и батальонный комиссар Щукин совещались, куда сворачивать теперь. Комиссара в батальон назначили буквально за две недели до отправления на фронт, и ничем примечательным он запомниться не успел. Это был невзрачный, бледный какой-то человек, сторонившийся бойцов и явно не знавший, как себя вести с комсоставом. За все время, что он находился при батальоне, Щукин успел провести лишь две политинформации, на которых пересказал, а вернее, зачитал несколько статей из «Правды». На вопросы бойцов он только мялся и бубнил что-то неразборчивое, зато загрузил ротных командиров составлением плана по охватыванию бойцов политработой с целью повышения то ли политграмотности, то ли чего-то еще. Волков попробовал было протестовать, указывая, что политработа — это не его обязанность, но потом по совету Архипова просто настрочил какую-то белиберду, которую хитроумный уполномоченный распечатал на машинке аж в трех экземплярах. После этого Волков отправился заверять план политработ сперва у батальонного, а потом у полкового комиссара. Несколько напуганный таким пылом, Щукин пошел на попятный. Но мстительный лейтенант не поленился посидеть ночью и составить два донесения о ходе политработы в части, каковые направил уже не только комиссарам, но и Архипову. Кончилось тем, что неугомонного ротного вызвал к себе комполка и поинтересовался, действительно ли лейтенанту нечего делать, или это ему, майору Сенченко, только кажется. Щукина несколько осадили, а у комроты-2 появился еще один недруг. Склонный к философствованию Архипов сказал, что если бы в маршевом батальоне был начальник штаба, склочный Волков ухитрился бы разругаться и с ним.