Геннадий Васильев - В Афганистане, в «Черном тюльпане» Страница 14

— Ага, — рассмеялся второй санитар, — мы в переделках тоже бывали. Скорая помощь Советского Союза — это своего рода медицинский спецназ! Не бойтесь, милая мамочка! Рожайте Родине героя!

Врач покачал головой:

— Много разговоров. Смотрите под ноги. Не торопитесь. У нас еще есть время. От первых схваток до настоящих родов проходит несколько часов. Главное, чтобы воды не отошли раньше времени…

Анна Ивановна едва поспевала за рослыми санитарами. Она шла сбоку, слегка наклоняясь к девушке.

— Вот видишь, — улыбнулась она ей, — сколько вокруг людей хороших! В беде не оставят! А ты боялась!

— Разве это беда? — воскликнул насмешливый санитар. — Это, дамочка, замечу — удача ваша. Будете рожать в Москве — столице нашей Родины! Мы вас в лучший столичный роддом повезем.

— Действительно, в самый лучший, — подтвердил врач скорой помощи. — Мы уже связались с приемным отделением. Сам профессор Селиверстов согласился вас консультировать…

Врач скорой помощи вскинул брови:

— К Селиверстову всегда очереди, а для вас зеленая улица. Ради вашего мужа все стараются… Пусть он воюет в этом Афганистане спокойно!

Анна Ивановна не смогла удержать грустной улыбки, разве можно воевать спокойно?

В машине скорой помощи ей предложили откидной стульчик. Курсанты тоже поглядывали, нет ли свободных мест. Потом крикнули:

— Секундочку, пожалуйста…

И вдруг охапка тюльпанов легла на расстегнутый плащ. Распахнулись жарким пламенем алые лепестки. Девушка приподнялась, положила руку на живую зелень цветов, и впервые на ее побледневшее лицо лег румянец.

— Это вам от курсантов советской армии, — крикнул худощавый курсант. — Пусть родится настоящий богатырь!

Круглолицый курсант не нашел слов, он только застенчиво помахал рукой.

— Богатыря не надо, — запротестовал врач, — пусть родится нормальный парень. Нормальных рожать легче всего.

Почему-то никто не сомневался, что родится мальчик. Будто у воюющего в Афганистане офицера не могло родиться крохотной дочери. И даже Анна Ивановна почему-то не сомневалась что родится мальчишка.

И когда дежурная сестра приемного отделения сняла трубку внутренней связи и переспросила:

— Алешина? Родился мальчик? Да-а!.. Вес три шестьсот? Да-а!.. Рост пятьдесят пять? Да-а!.. Записываю… — Анна Ивановна не удивилась.

Сестра наклонила над столом красивую голову, торжественно откинула красный коленкор журнала регистрации и вывела аккуратную строчку в летописи лучшего родильного дома столицы. Анна Ивановна сама прочитала эту замечательную строчку, словно родной человек появился на свет.

Мальчик. Сын командира взвода Алешина. Может быть, будущий командир…

Через некоторое время от Алешиной, которую, как оказалось, звали Татьяной, пришел бумажный пакет.

«Простите за беспокойство, — извинялась Татьяна Алешина аккуратным детским подчерком, — даже не представляю, чтобы я без вас делала! Родила легко! Хоть и страшно боялась! Покричала совсем немножко. Санечка (я назвала сына Сашей в честь отца), кричал громче меня. Он такой голосистый! Если бы вы слышали, какой у него голос! Спасибо вам от всего сердца! Последняя моя просьба! Позвоните маме по этому телефону, — Алешина написала телефонный номер подмосковного города, — сообщите ей обо всем. И главное, — Алешина подчеркнула последнюю фразу дважды, — обязательно отправьте телеграмму в часть. Адрес указан на конверте».

Анна Ивановна посмотрела на серый, сложенный вчетверо конверт, стершийся на сгибах. Голубой треугольный штемпель стоял на обратной стороне. И в уголке торопливым мальчишеским подчерком, похожим на подчерк ее собственного сына, было написано:

«Полевая почта 89933. Алешину А.И.»

Гулкий набат ударил в виски. Полевая почта… Колыхнулся белый кафель приемного отделения. Восемьдесят девять девятьсот тридцать три… Все стремительно поплыло куда-то в сторону. И только стучал все громче и громче тревожный набат в такт страшным цифрам. Восемьдесят девять девятьсот тридцать три… Восемьдесят девять девятьсот тридцать три…

Анна Ивановна выронила конверт, который унесся куда-то в неизвестность, и тихо съехала вдоль кафельной стены на пол приемной.

— Ну, вот и все… — задыхаясь, сказал Орлов. — Отвоевался, юноша.

Орлов бросил взгляд на спеленутого бинтами сержанта.

— Больше мы его в глаза не увидим. С таким ранением или спишут, или оставят в Союзе, — Орлов махнул рукой. — Ну, и слава Богу! На что там вообще смотрят, в стране Советов? Таких младенцев на войну посылают! Это же смертный приговор кто-то ему подписал!

— Да, действительно, кто-то его на смерть послал. И не его одного, — смахнул Шульгин пот со лба. — Верно замечено, командир. Кого попало шлют на войну. Простых пахарей бросают под пули. Я с ним толковал по прибытии. Он трактористом работал в селе. ПТУ у него за спиной.

Шульгин стянул с ног полусапожки и с наслаждением вытянул носки.

— Пахарь это… В тракторах разбирается, в сроках посева, в глубине запашки. В селе он на своем месте. Заматереет, хорошим мужиком станет. А на войне — это просто мишень ходячая. Такие бедолаги живут только до первого боя…

Орлов достал смятую пачку московской «Явы».

— Такие юноши со слабой нервной системой не для войны. Разве для них это смертное дело? — Орлов сжал кулак. — Опериться не успели, а им уже оружие в руки. Стреляй, коли, руби… На такую войну нужны добровольцы, — Орлов хлопнул кулаком по колену, — только добровольцы. Отборный состав спецвойск…

Посыпались крошки табака на плащ-палатку. Выплыла из-под пальцев полоска дыма.

— Подписал контракт, — Орлов снова рубанул ладонью, — и делай военное дело на совесть. Получай тройной оклад.

— Я что-о?.. Я бы пошел! — оживился Матиевский. — Люблю воевать, честное слово… Дышится мне на войне легко. Чувствую себя здесь на своем месте. Не то, что на гражданке, где простой человек, что ноль без палочки. Если бы хорошо платили, я бы точно пошел…

— А я бы не пошел, — возразил Богунов. — Дурак ты, Серега… Разве война — это дело? Пахать землю — это дело! Я, между прочим, тоже простой тракторист. Пахарь. И я вам скажу, что землю нужно пахать! С любовью и лаской! Понятно! А не окопами землю уродовать…

— Вот и паши, — засмеялся Матиевский. — А мне с винтовкой интереснее. Я оружие уважаю, — Матиевский погладил снайперскую винтовку. — И если бы кинули клич, да позвали на войну, набралось бы нас, добровольцев, с целую армию…

— А, может, и не набралось бы, — усмехнулся Шульгин. — Русские за деньги не воюют. Если уж воевать, то воевать надо за взгляды, за идею, а не за тройной оклад. И лучше всем народом, а не поодиночке.

— Некогда философствовать, прекращай базар, — оборвал всех Орлов. — Вон уже ребята из первого взвода на подходе. Передадим раненого для эвакуации и продолжаем войну.

Эвакуация раненого сержанта оказалась непростой. Еще вчера вертолеты садились на позиции прямо под обстрелом, и летчики низко брили воздух над душманскими позициями. Но на второй день вертушки уже ходили высоко над горами, недосягаемые для пулеметных очередей душман, и эффективность их собственного огня уже оказалась равной нулю, а посадка вертолета для раненого и вовсе была назначена в шести километрах от места боя. Видимо, командование эскадрильи, потерявшее две дорогих машины и лучших своих летчиков, решило позаботиться о безопасности. И присутствие вертолетов, парящих на недосягаемых высотах, оказалось теперь почти бесполезным.

Пришлось Орлову выделять из поредевшего состава роты специальную группу эвакуаторов во главе со старшиной роты. Прапорщик с невоенной фамилией Булочка принял эстафету с раненым, и вскоре пригибающиеся от тяжести силуэты спасательной группы скрылись за валунами.

С вертушкой, которая приняла раненого, сбросили солдатскую почту. Пухлые матерчатые мешки с письмами вручили Булочке под роспись. В «большом хозяйстве» почта выдавалась в штабном модуле, и дежурные по ротам часами стояли у крашеной фанеры почтового окошка, дожидаясь выдачи писем.

Обычно почта не доставлялась действующим на боевых операциях ротам, но для этого необычного рейда было сделано исключение.

Шульгин получил толстую кипу газет, в которых как всегда ничего не писалось об афганской войне. Получил лично в руки хрупкий слегка помятый конверт от своей удивительной Елены. Получил также свернутый вчетверо типографский бланк.

На листе было напечатано крупным шрифтом:

Шульгин с удивлением развернул бланк и машинописные строчки, рассыпанные на листе, обожгли глаза.

МОСКВА 776 ПОЛЕВАЯ ПОЧТА 93933

АЛЕШИНУ АЛЕКС.ИВ. = ПОЗДРАВЛЯЕМ СЫНОМ АЛЕКСАНДРОМ ВСЕ БЛАГОПОЛУЧНО ЧУВСТВУЮТ СЕБЯ ХОРОШО ЖДЕМ ОТПУСК.