Поль Сидиропуло - Костры на башнях Страница 14

Он снова перевел разговор в прежнее русло:

— Теперь скажи, как и когда будете переходить через Кавказский хребет?

Конрад усмехнулся: отец в эту минуту напоминал придирчивого экзаменатора — густые темно-русые брови, сердито топорщившиеся, нависли над строгими серыми глазами. Увидев это, понял, что ему не до шуток. «Что же мне тебе сказать, отец?» — задумался Конрад, он знал: несмотря на затворническую жизнь, какую вел отец в последний год-другой, тот был весьма осведомленным человеком. Разумеется, знал далеко не все, а какие-то основные стратегические направления войны. Но нужны ли ему незначительные, ничего не значащие подробности? Вряд ли такое его занимает. Не станет же Конрад рассказывать о том, что предусмотрено планом «Эдельвейс»… Нового не скажет. А вот о том, что, захватив стратегический рубеж на Дону, а южнее Ростова — несколько плацдармов, немецкая армия поставила русские войска в тяжелейшее положение, сказать можно. Затем подтянули две танковые и одну полевую немецкие армии, рассчитывая танковым тараном прорвать оборону войск Южного фронта, окружить и уничтожить их на кубанских просторах. Еще усилие — и захватят Черноморское побережье от Тамани до Батума.

Что касается броска через Главный Кавказский хребет — о нем Конрад заговорил с охотой, поскольку отца это могло заинтересовать:

— Кавказский хребет преодолеет альпийский корпус, причем в его самой высокой части, где меньше всего ожидают русские, полагая, что немцы не рискнут, не смогут пройти, струсят, и — вступит в Сухуми, Кутаиси, Тбилиси… Две танковые армии займут Грозный и Баку… — менее возбужденно завершил своеобразный отчет Эбнер-младший, перехватив недовольный взгляд отца.

— Все это мне известно! — оборвал Вильгельм. — Ростов взяли, но тут же отдали. Канитель вышла! — ужалил он, будто не генерал Клейст, командующий танковой армией, а Конрад Эбнер возглавлял дивизии. — Нет, ты мне так и не сказал, как намереваетесь брать Кавказ.

Он был недоволен рассказом сына, надеялся услышать от него что-то новое, такое, чего не услышишь от именитого диктора генерала Дитмара, не прочитаешь в газетах. Вильгельм направился к дому, но тут же остановился, скосил глаза на идущего вслед за ним сына.

— Вы не знаете, как нужно брать Кавказ! — выпалил он. — И это ужасно скверно! Да-да, скверно! Как будто не было прежних попыток… Помимо военной стратегии, сын мой, нужна изобретательная дипломатия. Одними танками Эвальда фон Клейста Россию не покорить. Нужна иная тактика. Перво-наперво необходимо отсечь Кавказ от России.

Лицо Эбнера-старшего, в глубоких морщинах — на лбу и под глазами, — казалось, сразу постарело. «Нет, не такой уж крепкий ты, отец», — подумал Конрад, терпеливо дожидаясь и других родительских наставлений.

— Как это сделать? — поднял он палец кверху. — Разумеется, тонко, продуманно. Нельзя же, в конце концов, повторять одни и те же ошибки! Неужто трудно учесть наш опыт?! Мы просчитались, не зная горцев, не оценив их особенностей. Обо всем этом ты когда-нибудь почитаешь в моих набросках, — продолжил он несколько спокойнее. — Но кое-что я скажу тебе уже сейчас. Тогда, в восемнадцатом году, правительство Грузии добровольно отдало нам их солнечный край. Казалось, чего же лучше, пожалуйста, распоряжайтесь. И наши промышленники могли хорошо погреть руки — природные богатства Кавказского края, как тебе известно, огромны. В наши руки переходили железнодорожный транспорт и черноморские порты. Но мы не смогли удержаться. Не смогли! Все потому, что не учли самого главного — натуры горцев. Да, да, Конрад. Горцев. Они для нас будто не существовали. Генерал фон Крес утверждал, что местных туземцев нужно держать, в постоянном устрашении. Мы жгли села. Зачем? Жители горных сел отказывались платить нам контрибуции. Из-за каких-то сотен теряли миллионы. Нет, сын. Так строить политику нельзя. С кавказскими туземцами нужно по-другому. Они доверчивы. Сумей их приблизить к себе, расположить, и тогда можно на них положиться и рассчитывать на поддержку.

Они прошли до веранды; к обеду солнце припекало, а здесь, в тени, было хорошо. Легкий сквозняк колыхал занавеску на открытом окне.

— Нужно было строить свою политику так, — продолжал Эбнер-старший, — чтобы кавказские народы отказались от России и не просили помощь у красноармейцев. Анализируя наши промахи той поры, прихожу к выводу: во многом виноваты мы сами. И не только мы. Не лучше действовали и царские генералы России. В Париже опубликованы воспоминания Деникина. Как только его армия вступила на территорию украинских и русских губерний, незамедлительно стала расправляться с крестьянами, рабочими. Отбирала землю, предприятия. Вот и не нашла поддержки. Поспешила. Нужно было свергнуть революционное правительство, завоевать власть, а уж потом браться за экономические и социальные перестройки. Они же — напротив — помогали утвердиться Советской власти, как это ни парадоксально. Сам Деникин признавал это с сожалением. И мы, немцы, за то же поплатились. Людендорф торопил фон Креса, а он — нас… В результате мы вынуждены были уходить из благодатных мест. Да еще с такими потерями! — Вильгельм Эбнер вновь загорячился, теряя над собой контроль; глаза его при этом сделались какими-то стеклянными. После небольшой паузы он заметил: — К чему все это я тебе рассказываю? К чему теперь ворошить прошлое? А вот для чего. Запомни и ты, офицер вермахта, новоиспеченный полковник. В настоящей войне победит не только оружие, но и дипломатия — тонкая, я бы сказал, виртуозная. Контакт и еще раз контакт с местными народами. Без них нам не удержать власть. Необходимо во что бы то ни стало расположить к себе кавказское население. Только тогда можно выиграть войну…

Эбнер-старший закончил монолог и направился мыть руки в конец веранды. Конрад долго смотрел ему вслед. Многое показалось странным в суждениях отца, однако он не спешил отметать даже то, что казалось спорным, а подчас и нелепым.

Конрад прошелся по веранде. Фрау Блюма, женщина далеко не молодая, прислуживающая Эбнеру-старшему многие годы, накрывала на стол. Постелила на овальную столешницу по-праздничному цветастую скатерть — так, очевидно, распорядился отец, решил отметить приезд сына и его очередное звание.

Обедали на веранде. Отец поднял бокал с белым вином и, как бы продолжая начатый им разговор в саду о сложностях, которые ожидают солдат вермахта на опасных, едва доступных кавказских тропах, пожелал назидательно:

— Помни, сын мой. Кавказ осилите — будут нашими не только бакинская нефть и морские порты Черноморского побережья. Вся Россия склонит потом голову. Ну, желаю удачи!

Он потянулся губами к бокалу, коснулся тонкого стекла, будто чего-то горячего, отпил немного вина — острый кадык заходил на его загоревшей морщинистой шее.

— Наш род, Конрад, род потомственных военных, — продолжал Эбнер-старший. — Генералом был и твой дед. Думаю, что доживу и до твоего генеральского звания.

— Спасибо, отец, и за поздравления, и за добрые советы. — Конрад не спешил пить и ставить на стол бокал, держал с почтительной значимостью. — Все мы, военные, даем себе отчет в том, что такое Кавказ. Поверь мне, я побывал там, знаю, что такое туземцы. Так что, уверен, подберем к ним ключи. Приложим максимум изобретательности, чтобы осилить трудные кавказские тропы. И разумеется, привлечем на свою сторону народы горного края. — Что-то очень значимое захотелось сказать отцу, и он пообещал с бодрой торжественностью: — А на самой высокой точке Кавказа, на Эльбрусе, водрузим наше знамя!

— Порадуете старика, — оживился Вильгельм. — Буду ждать приятных вестей, Конрад.

После обеда, перед тем как проститься, Эбнер-старший повел сына к себе в кабинет; с письменного стола, заваленного книгами, тетрадями, он взял конверт и, прежде чем вручить его Конраду, сказал:

— Это письмо ты передашь в руки Эвальду фон Клейсту. Лично. Было время, когда он прислушивался к моим добрым советам. Ценил мою дружбу. И нисколько не жалею, что поддерживал тех, кто нынче у власти. Верил, что они поведут нашу Германию по верному пути к вершинам славы. И сегодня я не хочу оставаться в стороне. В письме я высказываю свои соображения относительно плана операции «Эдельвейс».

Вильгельм замолчал, задумчиво покосился на кипу книг, тетрадей, лежащих иа письменном столе. Он, казалось, только теперь, после обеда, когда ложился, как обычно, на старую тахту вздремнуть, почувствовал усталость. А ведь собирался поведать еще и о давнем споре со своим старым товарищем Эвальдом фон Клейстом.

Суть спора заключалась в том, что Клейст в войне с русскими уделял мощному танковому удару основное внимание и считал, что ему ничто не может противостоять: ни огромная территория России, которую танки пройдут беспрепятственно, не сбавляя средней скорости, ни российский дух, который легко подавить преобладающей немецкой техникой и передовой стратегией.