Иван Стаднюк - Место происшествия - фронт Страница 14

Но сказать ничего не успела. Вслед за ней стремительно вошел запыхавшийся незнакомый лейтенант в запыленном комбинезоне. Представившись офицером связи, он доложил:

— Товарищ капитан, срочный приказ…

— Слушаю, — насторожился Емельянов.

— Готовьте гарнизонное хозяйство к эвакуации…

— Как?! — не поверил своим ушам капитан.

— Прут немцы, — хмуро пояснил офицер связи.

Наступила тишина. В ней родилось вначале тихое, прерывистое урчание моторов, затем оно усилилось, стало нарастать. На Ильчу шли самолеты.

Шестерка немецких бомбардировщиков плыла в вылинявшей голубизне неба. Над местечком она выстроилась в цепочку, и вдруг передний самолет сорвался в крутое пике. За ним — второй, третий… Стенящий свист бомб… Тяжело охнула земля под первым ударом, стряхнув с себя и превратив в груду развалин деревянный дом над речкой. Затем застонала под серией новых взрывов.

По магистральной улице неслась «эмка». Это шофер военврача Велехова пытался вывезти из-под бомбового удара его дочь Аню, замешкавшуюся в местечке. Вдруг впереди машины взметнулся столб земли. «Эмка» вильнула в сторону, взвизгнула тормозами и завалилась в кювет. На руль безжизненно упала голова сраженного насмерть шофера.

Распахнулась дверца «эмки», и из нее выскочила Аня — бледная, растерянная, не зная, куда деть себя, что предпринять. Упала в кювет и подняла лицо с трясущимися губами к небу. Зачем? Зачем они бомбят?

Рядом пылал дом. Из него донесся истошный детский крик. Он точно подхлестнул Аню. Девушка вскочила на ноги и бросилась в распахнутую дверь, из которой валил дым. Вскоре выбежала на улицу с плачущим трехлетним мальчишкой. Посадила его в кювет и снова кинулась в дом. С силой вытолкнула на улицу упиравшуюся, очумевшую от ужаса старуху.

Над самыми крышами домов прогрохотал моторами бомбардировщик. Хвостовой стрелок выбивал железную дробь из пулемета, поливая свинцом дворы, улицу, дома. На мостовой густо вспыхнули облачка каменной пыли. Упали на землю ссеченные ветки клена. Вскрикнула, скрежетнув зубами, Аня. Она точно наклонилась за упавшими ветками, но выпрямиться уже не могла. Лицо ее перекосилось от нестерпимой боли, ослабевшие руки подломились, и девушка ударилась лицом о горячую каменную плиту тротуара, приникла к ней всем телом…

Из дверей дома с высоким крыльцом выбежала Люба. Увидев Аню, она кинулась к ней, упала на колени, повернула лицом кверху. Тут же подоспел Савченко. Он поднял на руки обмякшее тело Ани, посмотрел в ее искаженное мукой лицо и понес в дом. На тротуаре осталось черное пятно крови.

Ветер трепал на голове Ани рассыпавшиеся волосы, колыхал лацкан жакетки с комсомольским значком.

14

Машины с ранеными задержались в Ильче до поздней ночи. Здесь, в местной больнице, Люба Яковлева впервые стояла у операционного стола с хирургом Савченко. Виктор Степанович оперировал Аню Велехову… А потом перевязка раненых.

Когда на магистральной улице остановилась огромная колонна машин, идущих на восток, Савченко побежал искать среди них санитарный автобус. А вдруг окажется такой в колонне! Надо было эвакуировать в госпиталь Аню Велехову: в кузов грузовика ее не положить после тяжелой операции.

Виктору Степановичу повезло. Где-то в середине колонны он увидел «санитарку» — малогабаритный газовский автобус. В кабине его дремал военврач второго ранга Велехов… О, если б знал Савченко, что это отец той самой девушки — Ани, которую он сегодня вырвал из лап смерти. Но он не знал этого, как и не знал, что Велехов — прямой его начальник, прибывший недавно в дивизию, и униженно молил:

— Возьмите, ради бога… У вас подвесные носилки, амортизация. В кузове она может не выдержать… Три часа назад я снял ее с операционного стола.

— Понимаю, всем сердцем понимаю, — отвечал, недовольно морщась, военврач Велехов. — Но у меня нет места. Потом я привязан к штабу, а раненую надо везти в госпиталь. Не могу.

— Как же быть? — разводил руками огорченный Савченко. — Девушка дочь военнослужащего. Где ее оставишь?

— Извините, никак не могу. — Велехов захлопнул дверцу кабины. Поймите меня правильно…

А в это время в другом конце колонны Петр Маринин делал еще одну попытку разыскать Любу, надеясь и не надеясь, что девушка может быть еще здесь. Он останавливался то у одного, то у другого грузовика и неизменно спрашивал:

— Яковлевой Любы нет среди вас?.. Яковлева!..

Чаще отвечали молчанием, реже — шуткой.

Из кузова одного грузовика в ответ на вопрос Петра раздался хриплый старушечий голос:

— Я! Я Яковлева! Здеся! Вы от Володи? Где он, живой? Где Наденька с детьми? — в голосе женщины послышались слезы.

— Нет, я другую Яковлеву… — растерянно ответил Петр, устремившись дальше вдоль колонны.

У одной машины он заметил девичьи стройную фигуру, которая показалась ему знакомой.

Кинулся к ней. Но… к нему повернула заплаканное лицо незнакомая молодая женщина. Она задыхалась от слез. Даже в темноте было заметно, что в глазах ее — мука и жаркий ужас.

— Скажите, где оперативный отдел? — с трудом выговорив слова, спросила женщина.

— В голове колонны… А чего вы плачете? — не удержался Петр от вопроса.

— Ой, не могу, — прошептала женщина дрожащими губами. — Обоих, обоих насмерть — Витеньку и Олю… Бомбой…

Пошатываясь, она побрела вперед, а Маринин, потрясенный, с болью глядел ей вслед.

— К маме хочу! — раздался в соседней машине сонный плач девочки. Где моя мама?..

— Найдем маму твою, — успокаивал ее мужской голос. — И папу найдем…

Зажав голову руками, Петр стремительно зашагал к своей машине. Ему показалось никчемным собственное горе по сравнению с тем, что творилось вокруг… Было только жалко Любу.

Но где ее найдешь? Ничего не мог сделать человек, чтобы отыскать в водовороте войны другого человека. Ведь встали на колеса миллионы. Надеяться на случай, на неожиданную счастливую встречу? Но такие встречи бывают чаще в романах… И все же могла состояться их встреча и здесь, наткнись Петр на четверку машин с ранеными в соседнем переулке. Эти машины готовились влиться в колонну, которая шла на восток.

Разыскав свой грузовик, Маринин молча забрался в кузов. В кабине сидел наедине со своим горем младший политрук Лоб. Он узнал, что его жена уехала из Ильчи вместе с другими семьями военнослужащих сегодня утром и мало надежды, что вынесет она трудную дорогу к Полоцку, куда держала путь. Ведь родовые схватки начались у нее еще вчера вечером — так сказала Лобу соседка по квартире.

…Ехали долго, медленно, но без остановок. Дорога ровная, широкая. Справа лес — темный, зловещий; слева — разметы хлебов. На западе небо мерцало огнями ракет и зарниц от артиллерийской пальбы.

Приближался рассвет. Шедшие впереди мотоциклы и броневик загремели колесами по мостку через небольшую речушку, а потом свернули на узкий проселок. За ними направилась вся нескончаемо длинная вереница машин, кроме тех, которые не относились к штабу дивизии и штабным подразделениям. Проселок завихлял вверх, и вскоре колонна втянулась в густой лес, разбудила его, и он уже не казался таким мрачным и молчаливым.

15

Обстановка на минском и вильнюсском направлениях накалялась с каждым днем. Части нашей армии вели упорные оборонительные бои с фашистской пехотой на рубеже Волковыск — Лида, вдоль Немана и по обе стороны его притока Шара. А немецкие танковые колонны уже протаранивали себе путь к Минску, прорываясь крупными массами со стороны Барановичей и Вильнюса. Немецкое командование собиралось замкнуть клещи и сразу покончить с группировкой советских войск, ожесточенно обороняющихся на дальних подступах к Минску. Фашисты бросали в бой все новые и новые дивизии, стараясь своей массовостью, своими во много раз превосходящими по численности силами окончательно парализовать действия частей Красной Армии, лишить их воли к сопротивлению.

А дивизия полковника Рябова продолжала марш к Дзержинску. Полки шли параллельными дорогами, чтобы дивизия сильно не растянулась в глубину; шли главным образом ночью. Штаб дивизии днем пережидал, пока полки обгонят его, и ночью делал очередной бросок на юго-восток.

Медленно тянулось время в эти «пережидания». Досаждали немецкие бомбардировщики, которые, выискав цель, начинали остервенелую бомбардировку; томила сама обстановка — напряженно тревожная, с различными слухами, с забитыми дорогами, с происками фашистских диверсантов, разведчиков, агентов.

Четвертый день шла война…

На опушке леса стояли старший батальонный комиссар Маслюков и полковник Рябов. Круглое жестковатое лицо Маслюкова нахмурено, в ввалившихся глазах — тревога. Андрей Петрович Рябов — стройный, подтянутый — не отрывал глаз от бинокля. Оба они смотрели на лежавшую внизу дорогу, по которой шли пешие, ехали повозки и автомашины.