Герхард Грюммер - Скитания Страница 14

Герхард Гербер оценивал ситуацию несколько иначе:

— Прорыв? Хорошо, согласен. Налицо тактический успех. А стратегический? Все это как раз доказывает, что время тяжелых боевых кораблей на Атлантике прошло. Что касается стратегических соображений, то этот маневр скорее похож на отступление. — Герхард был очень доволен своей формулировкой: кто из обычных новобранцев в состоянии отличить стратегические цели от тактических?!

Хельмут Коппельман ограничился историческим экскурсом:

— В 1588 году, когда была разбита испанская армада и Британия стала первой морской державой мира, тоже говорили о ее возможном поражении!

Высказывание о «стратегическом отступлении» дошло каким-то образом до ушей боцмана Хенше. Стремясь загладить свою вину перед начальством, он тотчас же отправился собственноручно «обработать» призывника Гербера. И вскоре за казармой послышались команды: «Ложись! Встать! Бегом — марш! Быстрее! Ложись! Ползком — вперед!» и т. д. В довершение всего Хенше заставил Гербера стоять на голове в небольшом углублении заполненном грязью и мокрым снегом. Через полчаса Гербер уже еле держался на ногах, а Хенше, размахивая кулаком перед его носом, орал:

— Ты что, не слышал речь фюрера? Большевики ведут себя нагло. Мы защищаем не только великую Германию, но и всю Европу. А вы здесь мелете взор о каком-то отступлении.

Наконец он отпустил Гербера, и Герхард, пошатываясь, едва добрел до своей казармы. Товарищи помогли ему почистить вещи и уложить их в шкаф. Хайнц Апельт тщательно почистил оружие, потому что Хенше обязательно устроит вечером проверку.

Герхард Гербер кипел от гнева:

— Прикончить бы это дерьмо прикладом! Это было бы справедливо.

— Уймись же наконец, — молил испуганно Хельмут. — Ведь он же доведет тебя до сумасшествия, и никто его не остановит. Ведь это же доказано на примере Деринга! Таких типов абсолютно не трогает наша ненависть. А ты схлопочешь себе гауптвахту или, что еще хуже, штрафной батальон. И тогда вся твоя карьера полетит к черту!

Когда Герхард отдохнул и пришел в себя, он согласился с тем, что убивать Хенше действительно было бы бессмысленным делом. Вся ненависть, которую молодые люди питали к инструкторам, вылилась на недругов Германии, прежде всего англичан, главных противников на море. Ненависть к Англии разрешалась и даже поощрялась приказами и распоряжениями начальства. Для немецких моряков это была давняя традиция.

Ночью, в половине второго, по казарме пронеслось: «Тре-е-е-во-га!» Местный гарнизон выступал на учение к морскому побережью. Всем участникам сообщили, что русские высадились на остров Рюген и теперь угрожали Штральзунду. Задача состояла в том, чтобы воспрепятствовать их наступлению на материк. На стороне «красных» действовали несколько сот новобранцев из войск СС, которые размещались в Штральзунде. Их частично поддерживали летчики из Паро. В состав «голубых» входили морские и пехотные подразделения.

Рота, в которой служили трое друзей, должна была совершить марш вдоль плотины Рюген. Недалеко от вокзала Альтефер ее атаковали на бреющем полете три «мессершмитта». Новобранцы бросились на мокрую от росы траву в поисках надежного укрытия. Неожиданно появился посредник и заявил:

— Ваша рота потеряла двадцать человек убитыми.

Каждый матрос, которого назвали «убитым», должен был снять каску и надеть пилотку, а затем все они под командой унтер-офицера Бока направились в казарму, куда обязаны были прибыть к шести часам утра.

Выполнив этот приказ, Бок пошел в город, где его уже поджидала приятельница, приготовившая своему возлюбленному копченое мясо с кислой капустой. Остальные же «убитые» хорошо позавтракали и легли спать. После обеда они тоже были свободны и провели время за пивом и карточной игрой.

Только к вечеру рота вернулась с учения. Матросам пришлось совершить очень длительный марш, прежде чем они натолкнулись на авангард «красных». Грязные, голодные, с натертыми до волдырей ногами, «герои» Рюгена едва доползли до своих коек.

Коппельману же повезло: он оказался в числе «убитых» и провел самый спокойный день за всю свою военную службу.

В начале апреля Гербера назначили дневальным на контрольно-пропускном пункте. Это было не самое худшее дежурство. Хоть ночью ему и не удавалось поспать, но зато на следующий день его полностью освободили от занятий. Правда, он вытянул на себя не совсем удачную ночную смену, или, как ее еще называли, «собачью» вахту. Герберу пришлось долго стоять на холодном, пронизывающем до костей ветру, и уже днем юноша почувствовал сильную боль в левом ухе. Он измерил температуру, и оказалось, что у него около 40 градусов. Через три дня ожидаемого улучшения не наступило, и его пришлось госпитализировать.

Стройное темно-красное здание госпиталя располагалось на берегу Зунда в живописном месте. Оно было построено незадолго до войны. Удручало Гербера только одно — вид на остров Денхольм.

В день рождения фюрера несколько женщин из местной нацистской организации принесли шефские подарки. Входя в палаты, они сочувственно спрашивали каждого, где и когда он был ранен. Гербер уклонился от ответа и лишь рукой показал на свое закутанное ватой ухо.

— Бедный мальчик! Ведь он ранен в голову! — сокрушенно произнесла одна из пожилых дам.

Через несколько дней благодаря внимательному уходу состояние здоровья юноши стало улучшаться, но выписывать его не торопились и ждали, пока он окончательно окрепнет.

Когда Гербер вернулся на Денхольм, боцман с ужасом воскликнул:

— Боже мой! Ведь у нас скоро проверка и строевой смотр, а ты отсутствовал целых три недели. Постарайся смыться отсюда, а то ты подведешь всех!

Юноша направился в лазарет и получил там освобождение от занятий еще на три дня.

Матросы приводили в порядок свою форму, тщательно чистили и утюжили ее, драили пуговицы, знаки различия, бляхи, доводя их до ослепительного блеска. Наконец наступил день строевого смотра. Роту выстроили на полчаса раньше назначенного времени, по шнуру выверили равнение. А Гербер, сидя у окна, со спокойной душой наблюдал за происходящим на плацу.

Контр-адмирал Руге появился перед строем с пунктуальной точностью. Командир роты Краузе скомандовал: «Смирно! Слушай — на караул!» — и четким строевым шагом направился отдать рапорт. Начало смотра прошло более или менее нормально. Затем начальство стало проверять, как матросы каждого взвода выполняют ружейные приемы, повороты на месте и в движении, как они умеют подавать сигналы, и закончилось все это торжественным маршем. Несмотря на отдельные замечания, адмирал остался доволен смотром. Другие роты показали такие же результаты.

Этой проверкой закончился период начальной боевой подготовки. Матросам предстояло теперь пройти курс специального обучения. По этому случаю состоялся прощальный вечер, на котором командир роты Краузе, обращаясь к своим подчиненным с большой речью, назвал их впервые «камераден», что вызвало удивление у всех присутствующих.

От выпитого пива настроение у матросов поднялось, а когда на сцене началась самодеятельность, напряжение у людей совсем спало. Все надрывались от смеха, когда подвыпивший фельдфебель, с трудом сохраняя равновесие, показывал ружейные приемы с палкой.

Только Гербер оставался безучастным ко всему. Тяжелое известие угнетало его. Он не знал, как сообщить об этом своим друзьям.

— Что с тобой? — тревожно спрашивал время от времени Хельмут Коппельман.

Кто-то на сцене уже пародировал занятия по огневой подготовке и называл матроса призыва 1942 года «эффективным огнестрельным, режущим и колющим оружием, которое реагирует на давление, но не устает при перегрузках».

— Ну что с тобой, старина? — опять с беспокойством спрашивал друга Хельмут.

Однако Гербер никак не решался сказать правду. Утром он сходил в ротную канцелярию и осторожно спросил у тучного унтер-офицера о состоявшемся распределении. Тот полистал свои записи и сообщил:

— На подводный флот? Сожалею, матрос Гербер, но вы ведь лежали в госпитале по поводу заболевания уха. В медицинском заключении записано: «Для службы на подводных лодках непригоден». Очень сожалею, молодой человек!

И это было еще не все. Любезный унтер-офицер доверительно сообщил ему, что только Коппельман будет отправлен на подводный флот…

Началась импровизация на тему «Фауста». К этому произведению обращались уже не раз. Но Коппельман искусно выбрал отрывки из текста, придав им современное звучание. Разумеется, на прицел были взяты методы обучения на флоте.

С породой глупою, звериной и людской

Бороться никогда мне не хватает сил,

Ведь скольких я уже сгубил,

А жизнь течет себе широкою рекой.