Александр Зеленский - Тайное оружие фюрера Страница 14

Отметим, что доктор Баше, непосредственный начальник Дибнера в Управлении армейского вооружения в Берлине, погиб в боях за Куммерсдорф в последние пять дней войны. Судьба же профессора Шуманна неизвестна до сих пор: он просто исчез…

Несмотря на кажущуюся экстравагантность конспирологических построений Мигеля Серрано, необходимо учесть хотя бы тот факт, что с 1964 по 1970 год он являлся послом Чили при Международном комитете по атомной энергии в Вене и комитете ООН по промышленному развитию. Не стоит забывать также и о его личных связях с видными политическими, религиозными, научными и культурными деятелями ХХ века — Николаем Рерихом, Индирой Ганди, далай-ламой, Германом Виртом, Карлом Юнгом, Германом Гессе, Эзрой Паундом, Юлиусом Эволой, а также Отто Скорцени, Леоном Дегреллем, канцлером Крайски, Аугусто Пиночетом и многими другими.

В интересующем нас контексте примечательна связь Серрано с профессором Германом Виртом (годы жизни 1885–1981), который стоял у истоков научно-исследовательской структуры СС “Ананербе” (“Наследие предков”). На ее программы в Третьем рейхе было затрачено больше средств, нежели на знаменитый “Манхэттенский проект”. Именно “Ананербе” курировало проект “оружие возмездия” и, в частности, программу создания баллистических ракет “ФАУ”…»

Вторично Вену Рыбин посетил уже под конвоем двух джипов с тонированными стеклами, больше походивших на бронетранспортеры, чем на обычные малолитражки.

Издатель Пьер Лаффорт встретил его все в том же отдельном кабинете с накрытым столом в ресторане «Зельден» на Лихтейн-штрассе. Он, нацепив очки на нос, долго вертел перед собой предоставленные начальные главы и синопсис всей будущей книги. За это время Рыбин успел хорошо перекусить, даже не притронувшись к спиртному, хотя бутылок с содержимым разного «алкогольного достоинства» на столе было хоть отбавляй.

— Вы знаете, — подвел итог просмотра рукописи Лаффорт, — пожалуй, мы не сможем ее издать. Какова причина? Это не то, что нам нужно. У вас получается документальная повесть, а мы издаем только художественные произведения. Да! Именно так! В этом и только в этом причина нашего отказа. А почему вы ничего не пьете? Нет, нет! Я не отпущу вас без рюмки доброго коньяка. Это вам не какой-то там «бренди»!..

— Перед этим, с вашего разрешения, я сделаю всего один телефонный звонок, — совершив над собой усилие, улыбнулся Рыбин.

— О чем разговор? Чувствуйте себя, как дома… — развел руками Лаффорт, будто собирался обнять прямо через стол дорогого ему человека. — И не обижайтесь на мой отказ. У меня коммерческое издательство, и я вынужден издавать те книги, которые будут иметь читательский спрос.

Рыбин неторопливо достал из кармана пиджака сотовый телефон, переданный ему бритоголовыми мальчиками перед тем, как он вошел в ресторан мсье Пьера, разрешив ему сделать всего один телефонный звонок, о котором их предупредил герр Зиценберг. Набрав известный ему номер, он проговорил в трубку всего несколько закодированных слов: «Я выезжаю на побережье!» И только после этого позволил себе пригубить действительно превосходный напиток, произведенный во французской провинции Коньяк. После чего поставил ополовиненную рюмку на стол, подумав, что свою цистерну спиртного он уже выпил.

А мсье Пьер, больше не обращая внимания на своего визави, принялся с обычным своим аппетитом уплетать жаркое из фазана со всевозможными гарнирами и соусами. Но это продолжалось недолго, поскольку один из официантов, зашедший в кабинет, что-то шепнул ему на ухо.

Не сказав ни слова, Пьер Лаффонт быстро поднялся из-за стола и вышел в коридор. Вернулся он с каким-то пришибленным видом. Заикаясь, произнес:

— Извините, мсье Рыбин! С-случилось б-большое н-несчастье… Только что мне сообщили, что г-горит мой лучший ресторан в Зельдене. Поэтому…

— Тогда не смею вас больше обременять своим присутствием, — попытался откланяться Рыбин.

— Нет, нет! Что вы? Вы неправильно меня п-поняли… Напротив, теперь я полностью согласен, что ваша будущая к-книга может стать очень выгодным для нас изданием… Так что сейчас принесут контракт, который мы подпишем, и небольшой аванс. Пятьдесят тысяч евро вас устроят?.. Вы предпочитаете получить их наличными? Нет? Хорошо, я переведу их вам на ваш банковский счет. Какой банк вас устроит?..

Мсье Пьер теперь был сама любезность. Он даже изволил в конце переговоров проводить Рыбина до машины.

Помахав ему на прощание, Рыбин завел мотор и медленно отъехал от бордюра, отделявшего пешеходный тротуар от проезжей части. При этом он краем глаза заметил, что два джипа-«броневика» снова пристроились ему в хвост.

«Этот старый пройдоха Зиценберг считает, что я у него на крючке и стану пешкой в его грязной игре, — подумал он. — Ну, это мы еще посмотрим…»

И тут же мобильник заиграл бравурный мотивчик из «Дойчланд, Дойчланд юбер аллес», заставив Рыбина прижать его к уху.

— Это я. Как п-поживает мсье Пьер? — услышал он по-старчески дребезжащий голос Фрица Зиценберга.

— Все хорошо, — ответил Рыбин. — Он подписал контракт на издание книги.

— Н-нашей к-книги! — веско подчеркнул Зиценберг. — Ну, я рад за него. А вы р-работайте! Если возникнут т-трудности при сборе м-материала, сразу з-звоните мне. П-понятно? Одно условие: я хочу п-первым ознакомиться со всеми м-материалами, которые припрятал герр Сергеев. Это обязательно!

И тут же раздались гудки отбоя.

«Еще хорошо, что этот “вечно вчерашний прыщ” не всадил в мобильник нацистский гимн “Хорст Вессель”, — невесело подумал Рыбин.

После «поездки под конвоем» в Вену к мсье Пьеру Лаффорту Рыбин снова засел за компьютер в номере «люкс», снятом для него «соавторами». Перед этим он попытался созвониться по мобильному телефону, врученному ему Зиценбергом, с падре Бонифацием, чтобы уточнить место и время встречи, но другие номера, кроме номера Фрица Зиценберга, «трубка» почему-то не набирала. Вот и звонок к католическому священнику оказался звонком все к тому же «абверовцу».

— С-слушаю, герр Рыбин! Да, хотите д-доложить о том, что прибыли на место и п-приступили к работе?.. П-прекрасно! Я с-сбросил вам на… Как там н-называется это чертова электронная п-почта?.. Ах да, e'mail!..новую п-порцию любопытной информации для книги. Разберитесь там, что к чему. Могут быть грамматические ошибки, но это не страшно… П-пришлось набирать текст левой рукой, п-поскольку п-правая сломана… Да, такое несчастье! П-понабросали везде шкурки от… б-бананов! Ну, все! Я всегда на связи!

«Чтобы ты сдох! — пронеслось в голове Рыбина. — Похоже, этот хмырь силится опутать меня своей паутиной. Но нет, шалишь! Когда будет надо, я от тебя все равно улизну…»

Засев за компьютер, Владимир довольно быстро извлек поступившую от Фрица информацию и принялся ее изучать.

«16 июля 1945 года американские ученые и военные взорвали на испытательном полигоне Тринити первую в мире атомную бомбу. Взрыв оказался настолько мощным, а его температура такой высокой, что в пустыне возник кратер шириной 800 метров, внутренности которого сплавились в радиоактивную стекловидную массу. На удалении 200 километров от эпицентра были выбиты все оконные стекла, в воздух взлетел находившийся в пустыне оружейный склад. В общем, местность напоминала выжженное урочище, как после испытания наших новых огнеметов в 1944 году, на котором я, гауптман Зиценберг, лично присутствовал. Глаз у меня точный, наметанный. И потому оказавшись среди наших немецких атомщиков в роли “большого ученого”, я чувствовал себя на полигоне Тринити как рыба в воде.

Что интересно и даже забавно! Сами американские ученые-физики ни черта не знали о том, что за взрыв произвели! Ха-ха-ха! Участники взрыва узнали об этом много позже, потому что так называемый американский “Манхэттен-проект”, являлся в США секретным делом государственной важности. И все же самые продвинутые ученые — и это были, конечно же, немцы — вполне осознавали, каким многообещающим и одновременно роковым является это успешное испытание.

Когда взрыв потряс окрестности, пустыню озарил яркий свет, после которого в небо поднялся рукотворный атомный гриб, ученый-интеллектуал Оппенгеймер процитировал строчки из древнеиндийского эпоса Бхагават-Гита: “Теперь я смерть, разрушающая миры”. Его коллега-физик Кеннет Бейнбридж нашел более прозаичные слова. “Мы — сукины сыны!” — громогласно заявил он собравшимся в бункере. Много лет спустя генерал Томас Фаррелл так передавал свои впечатления от пережитого: “Взрыв озарил каждый холм, каждую расщелину, каждый хребет простиравшихся на горизонте гор с такой красотой и яркостью, которые не поддаются описанию”. Поэт хренов! И черт его дернул сделать военную карьеру! Сам Оппенгеймер через много лет констатировал: “Мы знали еще тогда, что мир не останется прежним”. А день тот выдался ветреным, но, как сейчас помню, ветер после взрыва слегка поутих… Да, над миром нависла смертельная опасность, подумалось мне тогда, но не скажу, чтобы я особенно встревожился по этому поводу, совсем нет.