Бруно Апиц - В волчьей пасти Страница 14

— Ты можешь распорядиться проверить проводку?

— Могу, — кивнул Кремер, который сразу понял, о чем идет речь. Он уже как-то выполнял такое поручение.

— Так заметь себе числа: три, четыре, пять и в заключение восьмерка.

Кремер кивнул.

— ИЛК! — с лукавой усмешкой сказал он.

В мастерской лагерных электриков у тисков стоял заключенный и старательно опиливал какую-то металлическую деталь.

Вошел Кремер.

— Шюпп здесь? — спросил он.

Заключенный указал напильником через плечо на деревянную загородку в глубине мастерской и, заметив недовольное лицо Кремера, сказал:

— Там никого больше нет.

Шюпп сидел за столом и возился с механизмом будильника. Он поднял глаза на вошедшего Кремера.

— Нужно проверить проводку, Генрих, — сказал Кремер.

Шюпп понял его.

— Сделаем, и немедленно!

Кремер подошел на шаг ближе.

— Числа такие: три, четыре, пять и под конец восьмерка.

Шюпп встал. О значении чисел он не спрашивал. Просто шло важное сообщение от кого-то к кому-то. Он собрал в кучку все лежавшее на столе и достал ящик с инструментами.

— Сейчас же начну, Вальтер.

— Все должно пройти гладко, слышишь?

Шюпп сделал удивленное лицо.

— У меня всегда все проходит гладко.

От Шюппа Кремер пошел к Гефелю. Цвейлинг был на месте. Увидев старосту лагеря, который стоял с Гефелем у длинного стола, он сейчас же вышел из кабинета.

— Что случилось?

— Гефель должен приготовить вещи, — не теряя присутствия духа, ответил Кремер. — Завтра уходит эшелон.

— А куда?

Цвейлинг от любопытства высунул язык.

— Не знаю.

Цвейлинг оскалил зубы.

— Бросьте втирать очки! Вы ведь знаете больше нас.

— Как так? — с наивным видом переспросил Кремер.

— Я не интересуюсь вашими плутнями. И ушел назад в кабинет.

— Вот выискался умник, — проворчал Кремер, глядя ему вслед. — Я от Бохова, — прошептал он. — Должен с тобой поговорить. Выйдем за дверь.

Пиппинг с кипой одежды в руках вынырнул из глубины склада и подошел к столу. Он уловил последние слова Кремера, обращенные к Гефелю, и недоверчиво поглядел им вслед. Кремер и Гефель остановились на площадке наружной каменной лестницы, которая вела вдоль стены во второй этаж. Кремер оперся о железные перила.

— Чтобы не тратить лишних слов, Андре, я в курсе дела. Завтра уходит эшелон. Янковский увозит ребенка с собой, понял?

У Гефеля был вид осужденного, он опустил голову.

— Неужели с ребенком нельзя поступить иначе? — тихо спросил он.

Теми же словами и с тем же вопросом обращался Кремер к Бохову. По-видимому, на всем свете не было других слов для этого безвыходного положения. И теми же словами Бохова Кремер ответил теперь Гефелю.

— Невозможно! Совершенно невозможно!

После продолжительной паузы Гефель спросил:

— Куда идет эшелон?

С мучительным чувством Кремер ударил ладонью по перилам и не ответил. Гефель посмотрел на него в упор.

— Вальтер!

Кремер начал терять терпение.

— Нам нельзя так долго стоять здесь. Ты лучше моего знаешь, как обстоят у тебя дела. Не выкидывай никаких штучек. Завтра у меня будет довольно хлопот с эшелоном и не хватит времени проверять, все ли порядке с ребенком. Значит…

Он расстался с Гефелем и начал спускаться по лестнице. А Гефель повернулся так быстро, словно его кто-то толкнул, и возвратился в вещевую камеру.

— Что ему надо было от тебя? — спросил Пиппиг.

Гефель не ответил. Лицо у него было мрачное. Он прошел мимо Пиппига в канцелярию.

Холодный и сырой ветер свистел между бараками, и Кремер глубже засунул руки в карманы шинели. Он пересек проулок, за которым слева открывался вид на крематорий — зловещее здание с безмолвно торчащей вверх дымовой трубой. Сплошной забор из бурых, пропитанных карболинеумом досок окружал весь участок и скрывал его от взоров любопытных. Что происходило за этими досками? Ни один заключенный этого не видел, так как доступ туда был строго запрещен. А Кремер все-таки знал.

В качестве старосты лагеря он уже не раз бывал за этим забором, когда новые составы привозили по нескольку сот мертвых. Тогда они горами лежали на дворе. Поляки, работавшие в крематории носильщиками, стаскивали трупы один за другим с кучи и срывали с них одежду. Ткани были ценным текстильным сырьем, которое не следовало сжигать вместе с мертвыми телами. Раздевать трупы было не легким делом. Скрюченные в борьбе со смертью и застывшие в железном оцепенении члены добровольно не расставались с тем, что на них было надето. Но у носильщиков уже выработалась сноровка. Два человека хватали труп. Сначала они расстегивали пуговицы шинели и куртки, потом приводили мертвеца в сидячее положение. Пока одни носильщик его поддерживал, другой стаскивал с него через голову шинель и куртку. Это было жуткое зрелище. Покойник с повисшей головой и вытянутыми вперед руками напоминал пьяного, которого раздевают, чтобы уложить в постель. Судорожно сведенные пальцы, как крючки, цеплялись за рукава. Сильным рывком куртку или шинель выдергивали из упрямых рук трупа. На теле у многих женщин было изысканно-элегантное шелковое белье. От нежного цвета сомон до зеленого, оттенка морской воды. Расстегнутый ворот обнажал высохшую костлявую грудь с торчащими ключицами. Оголенный труп беспомощно валялся на размытой грязи, жалко раскинув окоченелые руки и склонив бритую голову набок. Разинутый рот, зиявший, как черная дыра, создавал впечатление, будто покойник до упаду хохочет над всем этим маскарадом. Ведь в раздевании совсем не было нужды — бедняга и без того давно уже окоченел.

Особыми щипцами носильщики вспарывали шнуровку на башмаках — чаще всего это была намотанная бечевка или проволока — и срывали их с босых ног. У некоторых трупов стягивали по нескольку пар тончайших дамских чулок. Между голыми трупами, лежавшими как попало, бродил еще один заключенный с зубоврачебными щипцами в руках. Он обследовал рты трупов в поисках золотых зубов. Протезы он вырывал щипцами. Если они не представляли ценности, он тут же всовывал их обратно в черную дыру и заколачивал теми же щипцами. Лишь после этого два других носильщика хватали обобранного мертвеца за руки или за ноги, смотря по тому, как он лежал, и перетаскивали в общую кучу. Привычными движениями они раскачивали мертвеца, и он шмякался на груду нагой плоти…

Кремер остановился.

По всему лагерю снова смердело горелым мясом. Этот острый запах въедался в слизистые оболочки. Высокая дымовая труба извергала в небо багровое пламя. Черно-бурый чад клочьями висел над лагерем.

Кремер вспомнил одну ночь в августе 1944 года. Это было за несколько дней до бомбежки лагеря американцами. Из окна барака Кремер, как и теперь, увидел над дымовой трубой красное полыханье и подумал: «Кого это сжигают они среди ночи?» На следующий день по лагерю шепотом передавали: расстреляли Тельмана и сожгли в крематории. Был ли справедлив этот слух? Никто не мог точно сказать. Но нет! Один мог!

18 августа 1944 года персонал крематория получил от коменданта приказ одну печь держать растопленной и ночью. На эту ночь команду заперли в запасных помещениях при крематории. Эсэсовцам не нужны были свидетели. Однако один поляк-носильщик ускользнул и спрятался за грудой угля во дворе крематория. Он видел, как растворилась калитка в заборе и во двор ввалилась орава эсэсовских шарфюреров. Они привели человека в штатском. Высокий, широкоплечий, в темном костюме, он шел без пальто, бритая голова была непокрыта.

Незнакомца направили к входу в камеру — и тут грянули выстрелы. Эсэсовцы, таща за собой расстрелянного, исчезли с ним в камере. Через несколько часов — столько времени требовалось, чтобы сжечь труп, — конвой покинул крематорий. Уходя, один из шарфюреров сказал своему спутнику: «А ты знаешь, кого мы только что в печь сунули? Коммунистического вожака — Тельмана».

Несколько дней спустя Шюпп, взволнованный, прибежал к Кремеру. В регистрационной книге коменданта он прочел запись о том, что расстрелян Эрнст Тельман.

Кремер долго смотрел на дымовую трубу. В ту ночь он никак не мог заснуть, не мог оторвать глаз от алого пламени, высоко полыхавшего в черном небе. И нот теперь это же пламя снова жгло его сердце. Кремер знал, почему была алой ткань его знамени.

Подойдя к деревянной лестнице, чтобы подняться в канцелярию, он услышал голос Шюппа. Микрофон разносил его слова по всему лагерю:

— Внимание! Проверка линии!

Кремер помедлил у лестницы и улыбнулся исподтишка. После разговора с Кремером Шюпп перекинул через плечо ремень ящика с инструментами и, выйдя за ворота, направился в служебное помещение коменданта.

Удостоверение Шюппа всюду открывало ему доступ. То здесь, то там всегда требовалось что-нибудь исправить, и Шюпп с удивительной ловкостью сумел сделать себя незаменимым. Он знал, что его открытое лицо и сметливость простака располагают к нему людей, и пользовался этим. Сейчас он вытянулся в струнку перед Рейнеботом и на грубый окрик «Чего надо?» с невинным видом ответил: