Владислав Смирнов - Ростов под тенью свастики Страница 14

Сначала мы их потащили в подвал, где сидели все жители. Как увидел народ, что мы пришли с такими амбалами, — в крик. Всем же ясно, что это переодетые военные. Все на нас напором: «Хотите, чтобы нас всех перестреляли?» Ведь по опыту первой оккупации знали: за укрывательство красноармейцев — расстрел. Не только их не пустили, а еще и нас выгнали и шмотки наши выбросили. А кто-то даже крикнул: «Предатели, не воюют, а по подвалам прячутся! Тащите пулемет, сейчас их перестреляем».

Берем мы этих четверых и тащим на 16-ю линию к нашим родственникам, Те, как увидели: ой! в обморок упали. Хоть отливай. «Куда вы их привели, у нас же семья. Уходите! Мы погибнем». А куда деваться? Повели мы их на квартиру на 6-й линии, где никто не жил, там и пристроили.

А когда они переодевались, оставили свои пистолеты, портупеи, на которых были написаны их фамилии, имена — отчества. Я все это спрятал в сарай. И скоро они пригодились.

Только я отвел комсостав истребительного батальона, который стоял у нас на квартире в другой дом, на 6-ю линию, и сразу домой. Возвращаюсь, слышу пальба. Перелез через забор и из разбитого окна разрушенного дома на 18-й линии попадаю прямо в наш двор. И вижу такую картину. Оказывается Яков, который был в штабе связным, вернулся с Сельмаша. Он уже знает что немцы в городе. Кинулся, а командного состава нет. Солдаты ему говорят, что они уже умотали. Он хватает автомат, гранату и выскакивает на улицу. А танки уже идут с открытыми люками, почувствовали безопасность. Немцы по пояс. Он бросает гранату, попадает прямо в башню танка и убивает двух танкистов. Танк разворачивает пушку и как шарахнет. Попал в троллейбусный столб. Их перед самым началом войны поставили, тогда троллейбусы стали ходить. Яков встал за дерево — и из автомата. И кричит: «Мать вашу-перемать!».

А танк с ним ничего сделать не может. Немцы люк закрыли, башню крутят, а пулемет не развернешь, слишком маленькое расстояние. У Якова же патроны кончились. А следом мотоциклы идут по три в ряду. Мотоциклисты заловили Якова в подъезде. И закололи кинжалами.

Танки пошли дальше, кроме того, в который Яков бросил гранату, а мотоциклисты ворвались во двор. Те две женщины-санитарки в этот раз не успели переодеться. Их так в военной форме затащили в сарай, изнасиловали. Двое наших солдат лежали на земле бухие. Подходит к ним фашист, ногой толкнул: «Русский свинья» и пулю в лоб каждому. А кто руки поднял, тех выводят на улицу. Там команда была, которая собирала пленных. Кто не понравился, убивали на месте, тут же у них и отсев шел.

Нас, мирных жителей, кто был во дворе, поставили к стенке. И дед, и бабка, а им под восемьдесят — стоят я, соседи. В это время примчался во двор еще один сосед, Федя. Увидел картину такого разбоя и хотел в туалет спрятаться. Немцы ему: «Хэнде хох!». А раньше как — вокруг уборной все загажено. Кто-то шарах у него над головой, он и повалился лицом в дерьмо.

А в то время у немцев наступило время обеда. Они все бросили, достали какие-то брикеты, спиртовочки и начали заваривать кофе. И наяривают на губных гармошках — о-ля-ля. Женщины, которых изнасиловали, пищат, кто-то ноет, мы у стенки с поднятыми руками стоим, Федя в дерьме валяется, а немцы обедают… К нам их человек шесть во двор зашло — эсэсовцы. Короткие штаны, каски, рукава закатаны, с одной стороны кинжал, с другой пистолет. Все отборные, здоровые — один вид пугает.

Но надо же как-то искать выход из положения. Я поворачиваюсь к одному: «Пан! Нике партизан, никс коммунист. Я могу кофе приготовить». А у него пистолет под рукой лежит. Он шарах. Пуля у меня над ухом — тю-ю-ю и еще раз — тю-ю-ю. Я чуть не оглох. А ему удовольствие меня пугать. Сосед мне: «Молчи! А то поубивают!». А руки уже держать над головой сил нет.

А Яков, которого немцы тоже приволокли из коридора во двор, оказался еще жив. Лежит на спине, дышит и шепчет: пить, пить. И рядом с ним красноармейская каска валяется. Я немцу: «Пан, вассер», — показываю на Якова. Он снова за пистолет и над моим ухом — раз-два. Другой подходит и прямо в лоб Якову выстрелил. Он только брыкнулся.

В это время во двор заходят эти самые танкисты. И показывают знаками, что им нужно сделать гроб, нужен плотник. Я опять: «Я знаю, где плотник живет». Привел я туда немца. А это был не плотник, а столяр. Он лежал под кроватью. Стояли кирпичи под сеткой, все ночами спали под кроватями, боялись бомбежек. Кое-как из дверей, каких-то досок состряпали два гроба, я активно помогал. Не стоять же у стенки.

Эсэсовцы кофе попили и уехали. Танкисты же нам не мстили. Война идет, причем же здесь мирные жители. Выкопали мы у себя во дворе яму и засыпали землей наших солдат. А Якова отнесли в парк и похоронили там, где наших бойцов закапывали после первой оккупации.

А немцы своих танкистов похоронили у входа в нахичеванский рынок. Там сейчас на площадке киоски стоят. Поставили кресты и повесили каски. Это были первые могилы оккупантов. Потом их там стало целое кладбище.

В. КОТЛЯРОВА. Вторая оккупация немцев тоже была внезапной. Самые первые детские впечатления, а мне было в 42-м 8 лет, врезались в память. Немцы купаются у нас во дворе. Был жаркий день, и они плескались у колонки голые. Нисколько нас не стесняясь. И еще запомнились их огромные лошади. Они их тоже мыли. Потом они поставили в Кировском скверике деревянные настилы для уборной. И не стали делать загородку. Усядутся, выставят голые задницы. Они нас вообще за людей не считали — как говорила мама.

А мне дед рассказывал, что в этом скверике у немцев в 1918 году было кладбище. А нынешние этого, конечно, не знали. Вот дед и говорил: «Пусть теперь они на могилах своих соотечественников в уборную ходят».

А. КАРАПЕТЯН. Через два дня приходит наш родственник с 6-й линии и говорит: «Командиры просят тебя, Артем, к ним прийти». Я пришел. Спрашивают: «Где наше оружие?» Они, наконец, протрезвели и поняли, что у них один выход — выбираться из города. Комиссар им стал читать «политику». Мы коммунисты, билеты свои не порвали, будем уходить каким-то образом. Говорит мне: «Уходя, мы выбросили в подвал сейф из эмки и спрятали его в тряпках, на тебе ключ. Там деньги и документы. Деньги возьми себе, а документы и оружие принеси нам».

Немцы эмку пожженную, избитую выбросили на улицу, а во двор поставили свою машину. И один чинит скат. Взял я своего приятеля и пошли. Я ему говорю: ты вроде немцу помогай скат ремонтировать, а я спущусь в подвал, там ковыряться буду. Нашел я этот сейф, запихал за штаны, за ремень, за пазуху все, что там было. А когда вылезал, что-то у немца нечаянно зацепил, так он мне еще по башке двинул.

Так что наши недолгие квартиранты взяли оружие и ушли. И Николай Иванович Гуляев, и Авдей, и замполит, и начальник госпиталя.

В. ВИННИКОВА. Вокруг нас немцы стояли на квартирах, а у нас не было. Мама их обдурила. Они подходят к нашему дому, она мне: «Ложись скорее в кровать!». Заходят. Она им: «У нас ребенок умер. Второй лежит больной». Они шапки сняли и ушли. Мама была очень смелая и их не особенно боялась. У нас в сарае были еще куры. Один заходит во двор, рукава по локоть засученные, и прямо к сараю: «Курки! Яйки!». Она встала перед ним: «Сейчас к коменданту пойду!» А своего коменданта они, видать, боялись. А если немец оказывался нахальным, приговаривала: «Жри, чтобы ты удавился!». Зашел как-то немец на огород и прямо по помидорам в сапогах топает. Она ему: «Куда прешь, помидоры для киндер». А ему самому рвать не хочется, он норовит выхватить у матери прямо из подола. А она не дает. Так отец ее потом ругал — он же тебя убить мог.

В. АНДРЮЩЕНКО. Как-то мимо нашего дома проезжал офицер на мотоцикле. Увидел меня, остановился. Поманил к себе пальцем. Я, конечно, страшно испугался. Но делать нечего — подошел. А он достает из коляски игрушечную пушку и протягивает мне. Деревянная, довольно большая. В стволе — отверстие, есть пружинка, можно было заряжать небольшие камешки и стрелять ими. Стал я с той пушкой на улице играть. И вот немцы проходят рядом кто удивится, кто ногой ее пнет. Но не трогали.

Д. ПИВОВАРОВА. Мы жили в районе Александровки, ближе к Дону. Мама, Евгения Андреевна Гайбарова, работала на железной дороге, учетчиком. Когда ей предложили эвакуироваться, она отказалась, эшелон ушел, но его разбомбили под Батайском. «Бог Спас!». Мне было тогда 6 лет.

Мама до последнего работала на вокзале. Ходила пешком с Александровки на вокзал. Во время налетов военные всех загоняли в бомбоубежище. Она начинала читать молитвы вслух. Около нее собирались люди. «Читай громче!» «Живые помощи…».

Мы жили тогда в одноэтажном доме, несколько квартир, небольших совсем. Общий коридор. Одна семья уехала, и мы стали жить немного «попросторнее». Бомбили Аксай очень сильно — здесь же был наплавной мост через Дон. На железной дороге стояли составы без локомотивов. Там было продовольствие. Как оно тут оказалось? Все горело. Особенно было жалко зерно — это ведь самое главное — хлеб. Потом женщины выгребали это обгоревшее зерно…