Фарукшин Раян - Не спешите нас хоронить… РЯДОВОЙ УСМАН Страница 14

Коричневые потрескавшиеся калоши мнут под собой водянистый снег, длинные костлявые пальцы цепко держат ручку тележки, голова до предела наклонена вперёд. Старушка спасает последнее, что у неё осталось. Поравнявшись со мной, она останавливается, и скрип колёс прерывается. Тишина. Старушка тяжело поднимает голову и смотрит на меня, затем на Соседа, затем, по очереди, на остальных. Взгляд её пронзительно сияющих карих глаз полон решимости и ненависти: "Убирайтесь отсюда, мы вас не звали!"

Не выдержав невидимой, но жесткой и, отчасти, справедливой критики, я опускаю глаза: "Наверное, она права. Её дом разрушен, имущество сожжено, муж, видимо, убит, а дети… Что с её детьми, с её внуками? Где они?"

Женщина, на секунду показав свои редкие, пожелтевшие зубы, презрительно ухмыльнулась и, хрустя своими тонкими костями, побрела дальше, а я остался один, один наедине с моими невесёлыми мыслями. Къи-къи-къи. Куда она пошла? На что она надеется? Поможет ли ей Аллах, именем которого, убивая, прикрываются её соплеменники? Поможет ли самопровозглашённое правительство Дудаева? Поможет ли Россия, так страстно добивающаяся соблюдения своей конституции на территории Чечни? А сама Россия, соблюдает ли она свою конституцию? Соблюдает? А лощеные министры в огромных кабинетах? А наглые и бесцеремонные "новые русские", открыто грабящие Россию и надсмехающиеся над нашими ранами и смертями здесь, на войне. А мелкие уголовники, наводнившие всю страну собой и своей блатной феней, на которой разговаривают даже "независимые" фраера-депутаты в своих бессмысленно-тривиальных дебатах? А все остальные, сторонние равнодушные наблюдатели, безразличные к своему собственному будущему?

А кем будем мы, когда вернёмся домой? Чмырями, у которых не хватило бабок для отмаза от армии? Двадцатилетними психами с богатым кровавым прошлым? Молчаливыми подавленными изгоями? Потенциально опасными правдолюбами, отстаивающими своё я? Кем?

Да и вернёмся ли мы?

– Ха, блин! Умывальник, пацаны, глядите, умывальник! – худой и низкорослый, чуть больше пулемёта Калашникова, неудобно обхваченного слабыми руками, боец подбежал к длинной, метра три, прямоугольной алюминиевой раковине, над которой висело пять рукомойников и, небрежно перекинув гранатомёт "Муха" с шеи через плечо, двумя руками принялся дёргать все краники подряд, будто надеялся найти там воду. И точно, чуть погодя, он развернулся лицом к нам и, отрицательно покачав головой, радостно прокричал:

– Я посмотрел, воды нет!

– Естественно, нет. Его же просто, мародёры с собой уволочь пытались, а он и пустой тяжёлый, вот и бросили посреди дороги, – шептал мне Сосед на самое ухо, словно боялся, что незадачливый боец услышит его слова и обидится. – Да и нахер такая дрында сейчас нужна. Стреляют у них полным ходом, взрывают целые дома, им самим бы протянуть как-нибудь, а они ещё барахло какое-то с собой тащат. И что думают, в могилу всё наворованное забрать? Балбесы.

– Эй, "воды нет", не стой там, пенёк! Мотай оттуда! Бегом! – крикнул я тупо стоящему на виду у всех бойцу. Но тот всё ещё бездействовал, лишь согласно кивал своей глупой головой и улыбался в нашу сторону.

Я, Сосед, и ещё четверо незнакомых нам бойцов, остановились за стеной невысокого одноэтажного здания, вероятно – хозяйственной постройки начала восьмидесятых. Это здание, примерно десять на десять метров, с разбитой вдрызг шиферной крышей и одним маленьким, выбитым взрывом гранаты окном, спасало нас от намётанных глаз вражеских снайперов и автоматчиков, ненадолго став самым надёжным другом усталых, но удивительно жизнерадостных и оптимистичных бойцов российской армии. С тыла наш временный домик прикрывался колоссальной громадиной, тёмно-серой скалой, наполовину пожжённой и порушенной длиннющей сталинской четырёхэтажкой, из-за которой мы и выскочили. У четырёхэтажки, за невероятных размеров чудовищным холмом, наваленным из битого кирпича и кусков бетона, тихо пряталась ещё одна группа бойцов, численностью до десяти стволов, поэтому за тылы мы не беспокоились, знали, если возникнет надобность – прикроют. Они ведь тоже – жить хотят. Сжимают автоматы, пронзительно смотрят нам в грязно-зелёные спины бушлатов, ждут своей очереди сменить позицию. Но мы не спешим, ведь за то, что ждёт нас впереди, в обманчиво-тусклой неизвестности домов и переулков, мы не ручаемся: там сам чёрт не ведает, что, кто и как. Неприятности нам ни к чему, мы уж, как-нибудь так, потихоньку. Успокаиваем дыхание, оглядываемся, исследуем открытые взору окрестности, оцениваем оперативную обстановку, нарезаем новые задачи.

Я осмотрелся: кирпичная стена, ровно в мой невысокий рост, за которой мы сбились в кучу, есть наш перевалочный пункт по пути к обозначенной командиром цели. Цель проста – без потерь дойти до углового пятиэтажного дома, выпирающего побитыми стенами на пересечение двух широких улиц.

Перебегать улицу под диким неконтролируемым обстрелом, то стихающим, то внезапно возобновляющимся, всё также не хочется, и мы до последнего шанса ищем подходящую причину чуть отсидеться и отдохнуть, оттягивая неприятную ситуацию выхода на открытую, насквозь простреливаемую площадку. Мы мнёмся, неуверенно смотрим друг на друга, ждём, кто рискнёт первым.

Ай, нафиг всех! Я, откровенно наслаждаясь чувством защищённости, упираюсь лбом в стену и на минутку закрываю глаза. Хорошо бы поспать.

– Эй, салабоны, – где-то сзади пронзительно свистит офицер, – время не ждёт!

Сосед, стволом автомата приподняв съезжающую с лыжной шапочки каску, глазами манит меня к себе и, подёргивая бровями, указывает на остов сгоревшей легковушки, слегка присыпанной бледным утренним снегом:

– За ней тормознуть можно, если что.

– Ага, давай, до умывальника, на счёт "три", – с неохотой отрывая лоб от стены, и не въезжая в суть дела, соглашаюсь я. – Куда?

– Да вон, тачка посреди улицы, "шестёра".

– А-а! Чё-то только она торчит там, как гроб посреди кладбища. Не нравится мне она. А вдруг заминирована?

– Ты чё? Да кому это надо? Давай-давай, раз-два-…

Боец у умывальника, про которого мы уже почти забыли, резко дёрнул головой и, сильно стукнувшись об роковую сантехнику, завалился набок. Каска, глухо цокнув об асфальт, откатилась от хозяина метра на два. Пулемёт и гранатомёт, необъяснимо перемешавшись с мёртвыми, согнутыми в локтях руками, неказисто торчали стволами в разные стороны.

– … три.

Бойцу снесло нижнюю половину лица. Полчерепа.

– Вот тебе и Старый Новый год!

У застывшего тела, быстро поедая мягкий пушистый снег, образовывалась небольшая тёмная лужица, в неясных бликах которой отражалась убывающая в небо душа. Она печально улыбалась и магнетически манила меня за собой.

– Достоялся, дурень! Говорили же… – Сосед нервно замотал головой и сильно ударил кулаком по стене. – Снайпер, опять долбанный в лоб снайпер! – Сосед психовал уже по серьёзному. Подпрыгивая на месте, он принялся колотить стену и руками, и ногами одновременно.

– Ты чего, а?

– Порву этого урода! Я его достану!- давясь слюной, шептал Сосед, – и порву!

Я отрешённо смотрел на очередную нелепую смерть молодого российского паренька и громко, выгоняя воздух через раздираемый негодованием нос, сопел, чтобы хоть как-то скрыть от себя самого стыд полного бессилия. Что я могу изменить? Ничего! Я бессилен в своём стремлении помочь. Я немощен и несвоевременен. Я и сам не знаю, намного ли я переживу его. Намного ли? И зачем? Мне вдруг показалось, что нет никакого другого мира, кроме этой войны. Нет ни дружбы, ни любви, ни радости, ни счастья. Нет жизни в согласии и примирении. Нет никакой гармонии, нет свободы, нет независимости, нет терпимости, только низменная своим всепожирающим страхом война. Война, с её ненавистью и завистью, с болью и жестокостью, с изуверством и вандализмом, с бесправием и пошлостью. Подлая, коварная, трясущаяся в смертельной болезни стерва, с кривыми ногами под худым тщедушным тельцем, с тощими, опирающимися на иссохшую палочку руками, с неясным, спрятанным под платком взглядом, ковыляя дрожащей походкой, шла навстречу мне война.

– Друга моего убили, падлы! – одетый в потрепанную зелёную фуфайку и рваные ватные штаны, низкорослый пухленький боец неожиданно стартанул от нас к умывальнику, одновременно выпуская из своего калаша короткие очереди в сторону пятиэтажки. Недобежав до убитого друга нескольких шагов, боец, видимо поняв абсурдность своего поступка, остановился. Посредине улицы.

– Назад, бля, назад! – Сосед, практически прилипнув к стене, чуток из-за неё высунулся и дал очередь поверх головы отчаянного толстячка.

– Уроды, вашу мать, падлы! – тот стоял на месте и, лихорадочно тряся головой, автоматически повторял: – Падлы, уроды недобитые, падлы…

– Ну чё ты делаешь, конь! Назад, я сказал! Э! – Сосед громко свистнул и толстячок, словно проснувшись от долгого сна, встрепенулся, развернулся, и успел только один раз шагнуть в нашу сторону, как, дико взвизгнув, вскинул руками к небу, выронил автомат и упал животом на асфальт. Упал, широко раскидав в стороны и руки, и ноги. Парню разодрало задницу. Одной маленькой пулей ссекло всё его мягкое место.