Александр Великанов - Степные хищники Страница 14

— Проклятые! Не видать вам светлого часа!

На опухшем лице заплыли обезумевшие, полные отчаяния глаза. Высохшие губы, как молитву, шептали нехорошие грязные слова.

А вокруг выжженная степь с разлитым по ней человеческим горем. Нависло и, как кошмар, давит бесцветное небо. Как жить под ним? Куда скрыться от злой тоски-муки? Чем залить палящий внутри огонь?

— Вот Яшке и нашлась подвода, — грубым голосом сказал кто-то рядом с Устей.

— Эй, тетка, чья такая будешь? — справился другой.

Вокруг о чем-то своем гомонили люди, расспрашивали, а Устя по-прежнему лежала ничком, не слыша за рыданиями ничего и ничего не отвечая.

— Максимыч, а кобыла-то, кубыть, твоей соседки, вдовы Пальговой, — сказал молодой парень, обращаясь к чернобородому, длиннолицему пожилому казаку.

— И то, — всмотревшись, согласился тот. — Пальговой, а девка, пожалуй, ее дочь. Устинья! А Устинья! Над кем это ты убиваешься?

Вместо ответа Устя заголосила:

— Андрюшенька-а! Уби-или! Братушку уби-или!

Чернобородый подошел к трупу, перевернул лицом вверх.

— Верно, Андрей. — И, кивнув на Устю, приказал молодому: — Проводи ее, Семен, до телеги.

Глава седьмая

РАСПРАВА

Сапожковцы двигались на юг. Они представляли собой серьезную силу, противопоставить которой пока было нечего. Крупные воинские части еще не прибыли, а мелкие отряды и отрядики сапожковцы сметали с дороги без труда. Такая участь постигла отряд, к которому был придан эскадрон Щеглова. Не успели возвратиться высланные разъезды (позже выяснилось, что, встретившись с мятежниками, они вынуждены были самостоятельно пробиваться к Уральску), как на горизонте появилась конница. Растекаясь вширь, она охватывала отряд со всех сторон, и ее было так много, что две роты пехотинцев, из которых, собственно, и состоял отряд, отбросив всякую мысль о сопротивлении, начали втыкать винтовки штыками в землю и поднимать руки вверх.

А казачьи сотни все ближе и ближе. Ослепительными вспышками блестела на солнце сталь клинков, наводила смертный ужас. Только артиллеристы не испугались. Бывший с пушкарями военком батареи Игнатьев ободрял наводчиков:

— Давай, давай, товарищи! По бандитам огонь! — И сам помогал заряжать орудия, разворачивать их, подносил патроны.

Но неравные были силы, налетела бандитская ватага, и полегли наводчики с разрубленными головами.

Видя, что бандиты овладели орудиями, а пехотинцы сдаются на милость врага, Щеглов с остававшимся при нем первым взводом бросился наутек:

— За мной!

Шпоря лошадей, хлеща нагайками, эскадронцы мчались на восток от Переметного, где вражеское кольцо еще не успело сомкнуться. За ними в погоню помчалось с полсотни бандитов.

Свистит встречный ветер, треплет конскую гриву. Злобно прижав уши, вытягивается в нитку конь. Яростные крики сзади слабеют: преследователи начали отставать. Впереди чистая степь. Придерживая лошадь, Щеглов скакал последним.

«Кажется, вырвались. Уйдем», — думал он, оглядываясь назад. Далеко опередив остальных, за Щегловым скакал сапожковец на высоком белом коне. Ему уже удалось сбить одного из эскадронцев, Щеглов решил проучить его. Остановив лошадь, он прицелился из нагана.

«Бах-бах-бах!»— три выстрела прозвучали слабо, но преследователь мешком упал на землю, конь шарахнулся в сторону.

«Хорош аргамак! Вот бы, поймать!»— позавидовал Щеглов. В этот момент приблизившиеся сапожковцы открыли огонь. Засвистели пули. Одна щелкнула по ножне шашки, другая обожгла ухо и сбила фуражку.

«Потерял время!» — пришла тревожная мысль, и Щеглов погнал коня. Неожиданно лошадь словно провалилась куда-то вниз, в пропасть, а степь прыгнула навстречу. Удар! Тьма!

Упав вместе с конем, Щеглов потерял сознание, а очнулся от резкой боли и злобного окрика:

— Вставай, гад! Хватит притворяться!

Плохо соображая, что произошло, Щеглов поднялся. Вокруг были враги: один сапожковец читал его документы, другой, сидя на земле, примерял щегловские хромовые сапоги. Поодаль третий снимал с убитой лошади Щеглова седло и уздечку.

— Айда на допрос!

Хромая (при падении расшиб колено), Щеглов пошел. Будылья сухой травы больно кололи ноги сквозь нитяные носки. Перед глазами слоился туман, в котором то возникали, то терялись предметы. Мыслей не было.

Один из конвоиров нетерпеливо подхлестнул:

— Шагай живее!

Щеглова присоединили к взятым в плен артиллеристам как раз в тот момент, когда к шумевшей вокруг толпе подскакал Чернов, один из самых неистовых в окружении Сапожкова.

— С’час разберемся. А ну, коммунисты, комиссары, командиры, выходи! — весело играя глазами, приказал Чернов. — Коммунисты, выходи! — повторил он после короткой паузы.

В предвидении расправы гам прекратился, слышалось лишь тяжелое дыхание десятков людей. Кто-то кашлянул, и ему отозвались в нескольких местах, как овцы заперхали.

— Я коммунист.

Кашель оборвался, не слышно стало и дыхания. Все взгляды обратились на вышедшего из строя человека. То был военком батареи Игнатьев.

— Я один коммунист, — твердым голосом повторил он: — Остальным удалось уйти.

— Брешешь! — Чернов смерил военкома взглядом. — Брешешь! Обыщем всех и найдем.

— Коммунистов и комсостава здесь нет, я один, — повторил Игнатьев.

Начался обыск. Время от времени к Игнатьеву подталкивали бойцов и командиров, у которых нашли партбилеты и командирские удостоверения. Последним, тринадцатым, привели инструктора из артшколы 1-й армии, высокого, белокурого человека, с рассеченной верхней губой.

— Все.

— К штабу! — скомандовал Чернов.

…Последние дни Сапожков был не в духе. Неудачная попытка взять Уральск окончательно испортила настроение «командарма».

«Трепачи! — возмущался он по адресу Серова и Усова. — Да и Масляков тоже хорош: всё подготовлено, части гарнизона распропагандированы и выйдут навстречу сдаваться. Нечего сказать — распропагандировал!»

Подошел Чернов.

— Привел пленных коммунистов и комсостав.

— Ну, и что же? — Белесые брови «командарма» взметнулись вверх.

— Докладываю.

— Дальше?!

— Какое приказание будет?

— Сам не знаешь?! К ногтю! — свирепея, рявкнул Сапожков. — И нечего ко мне водить! К черту!!!

Обозленный, Чернов вернулся к пленным и хмуро, не поднимая глаз, бросил конвоирам из черной сотни:

— Давайте их вон в тот сарай!

Пронзительно завизжали открываемые ворота, а Чернов невнятно буркнул:

— Раздевайтесь до нательного!

Пленные нерешительно столпились у входа.

— Раздевайтесь, мать-перемать, а то одежду вместе со шкурой спущу!

Непослушными руками, торопясь, не находя пуговиц, пленные начали рвать ворота гимнастерок, снимать шаровары. Щеглов разделся первым, — сапог на нем уже не было, — и первым вошел в сарай. Сзади свистели нагайки, глухо шлепались о спины приклады. Пленные ввалились внутрь, кинулись к дальней стене и там замерли. Щеглова притиснули в самый угол.

— Батька велел всю эту шатию порубать на капусту, — донесся снаружи громкий голос Чернова. — Охотники есть?

— Я желаю. Поскольку они моего папашку в могилу свели, так я не прочь рассчитаться с комиссариками.

Голос показался Щеглову знакомым, но вспоминать что-либо он был не в состоянии.

В сарай вошли человек пятнадцать. Шедший передним оглянулся, обнажил шашку и, словно пробуя, махнул ею. Пленные шарахнулись и еще плотнее прижались в углу. Не тронулся с места лишь военком батареи Игнатьев. В упор, не отводя глаз, он смотрел на палача, и столько в этом взгляде было презрения, что человек с обнаженной шашкой не выдержал, отвернулся и вдруг, дико взвизгнув — И-э-эх! — зажмурился и ударил.

Игнатьев качнулся и начал мягко опускаться. Второй удар, третий. Подпрыгивая, приплясывая, палач крестил вдоль и поперек, нанося шальные удары.

— Брось, Грызлов, хватит! — подойдя сзади, Чернов властно взял бесновавшегося за плечи. — Давайте следующего! — крикнул он стоявшим охранникам.

Оторвать очередного оказалось нелегким делом. В конце концов прикладами отбили от кучи молоденького командира. Когда волокли, он по-мальчишечьи тоненько плакал:

— Я не хочу-у, не хочу-у!

Третьим был высокий артиллерийский инструктор. Малорослому Грызлову рубить его было неудобно. Шашка, не пробив черепа, спустила кожу вместе с ухом на шею. Раздался дикий вопль. Снаружи испуганно заревел привязанный у сарая верблюд.

— А-а-а!! — подхватили крик обреченные.

— А-а-а!! — уже не смолкая, неслось в сарае.

— А-а-а!! — вопил, казалось, самый воздух.

Запах только что пролитой крови вызывал тошноту. Несколько человек из охраны выскочили наружу. А Егор Грызлов, почерневший, облитый потом, с безумным взглядом рубил и рубил…