Алексей Авдеев - Там помнят о нас Страница 14

— Николай не такой парень, чтобы сплоховать. Выкрутится, — сказал я уверенно, а сам вовсе не был ни в чем уверен. Война.

И тут издали донеслись едва слышимые хлопки беспорядочной стрельбы. А вскоре снова загрохотало и покатилось раскатисто над лесом. Я посмотрел на часы. Было 1.45. Мы переглянулись.

— До рассвета еще больше двух часов. Успеют добраться домой, если ничего страшного не случилось, — сказал Бажанов, тоже взглянув на свои часы — Знаешь, Алексей, не могу я привыкнуть к ожиданию. Пока не придут, места себе не нахожу.

Мы вышли из шалаша…

Стало уже светать, когда дозорный окликнул возвращавшихся минеров.

— Ну, как там? — опередил его Бажанов.

— Подарок вручен по назначению, товарищ старший лейтенант!

После мы узнали, что эшелон, подорвавшийся на петарде (петарду использовали как взрыватель), вез военную технику. В составе было и пять цистерн с горючим, цистерны загорелись и взорвались. На обеих колеях железной дороги выгорело много деревянных шпал.

Неудачная разведка

После встречи с местными партизанами мы стали активно использовать их хорошее знание местности — лучших проводников было не сыскать. Вот и сегодня договорились с ними вместе провести разведку железнодорожного моста через протоку, на перегоне Смоленск — Орша. И если удастся, то подорвать его.

Николай Голохматов, Иван Мокропуло, еще двое омсбоновцев и я вышли из лесного лагеря, когда солнце катилось к закату. На обусловленном месте к нам присоединились Мельников — комиссар отряда местных партизан — и два его бойца. Серп луны поднялся уже над лесом. Вскоре перед нами протянулось широкое Минское шоссе. Покрытое росой, оно блестело в лунном свете. По нему изредка проносились мотоциклы, шли легковые автомашины.

— Товарищ комиссар, вот бы махнуть! — горячо шепнул Николай Голохматов, провожая глазами легковушку, и хлопнул рукой по гранате, висевшей на поясе.

— Потерпи. Мост важнее.

Перейдя шоссе, огляделись. «Железка» была метрах в пятидесяти от нас.

Голохматов и местный партизан, держа в руках длинные палки, двинулись к железной дороге. Их чавкающие шаги по болоту постепенно смолкли. Мы залегли в кустах, тихо переговаривались, терпеливо ждали возвращения разведчиков.

Вдруг сырую тишину ночи нарушили хлопки выстрелов. «Неужели напоролись?.. Операция сорвется!» — холодом пробежали мурашки по спине.

— Что будем делать, комиссар? — тревожно спросил Мельников.

Я поднял руку.

— За мной. Пошли!

Быстро поползли вдоль полотна в сторону моста, куда ушли наши ребята. Ввязываться в перестрелку пока не было смысла: и себя обнаружишь раньше времени, и своим не поможешь. А что с ними? Целы ли еще?

И тут донесся шум торопливых шагов.

— Идут! Наши! — облегченно выдохнул Мельников и условно свистнул.

Мы обрадовались благополучному возвращению ребят. Вот они подбежали к нам, легли рядом, тяжело дыша. Затем перекатились на спины, подняли ноги, вылили воду из сапог. Сели.

— Что случилось? Не ранены?

— Все в порядке. На охранника наткнулись: как из-под земли вылез. «Хальт!» — кричит. Ну, я его палкой! Сами скатились с насыпи, кинулись в протоку, — сообщил Николай. — Там не мост. Две параллельно положенных поперек насыпи трубы диаметром выше моего роста.

— Странно. А на карте мост.

— Карта старая. За это время многое могло измениться.

Чтобы свалить металлическую ферму однопролетного моста, нам хватило бы 15–20 килограммов ВВ, которые мы имели с собой, а для разрушения двух железобетонных труб потребовалось бы несколько сот килограммов взрывчатки. Но откуда их взять?

Время перевалило за полночь. Возвращаться домой с пустыми руками не хотелось. Решили попытаться напасть на автотранспорт противника, только не на Минском шоссе, а на одной из проселочных дорог. Накрылись с Мельниковым плащ-палаткой. Включили карманный фонарь. Развернули карту-пятиверстку.

— Николаич, посмотри-ка повнимательнее и посоветуй, куда нам лучше направиться.

Осмотрев квадрат карты, в котором мы находились, он кашлянул, глянул на меня, потом уверенно указал пальцем на жирную извилистую линию.

— Вот, Иваныч, большак. Видишь, в него вливаются три проселка. Он пересекает район, где во времена строительства шоссе работало несколько песчаных карьеров. Места там давно залиты водой, заболотились.

— Понятно. Ну и что ты предлагаешь?

— По этому большаку они вывозят все награбленное. Гонят реквизированный скот. Уводят наших лошадей…

— Вот как? Идем туда!

Комиссар Мельников хорошо знал район песчаных карьеров. Он привел нас к месту, где большак круто огибал березовую рощицу.

Осмотрелись. Наметили два варианта нападения: первый, когда цель будет двигаться в сторону Минского шоссе. И второй, когда она уходит от шоссе. Справа и слева от засады выдвинули по одному человеку — дозоры. Ждали долго. К утру заметно похолодало. Туман рассеялся. Небо замигало звездами. Ребята жались друг к другу. Кутались в промокшие плащ-палатки, но все равно мерзли. Стуча зубами, тихо разговаривали.

Светлая полоска на востоке ширилась и становилась ярче. Ко мне подошел Иван Мокропуло, бывший в дозоре.

— Товарищ комиссар, похоже, идет автоколонна. Над лесом действительно переливался хорошо видимый свет. «Немцы движутся в сторону Минского шоссе», — подумал я.

— Внимание! Приготовиться по первому варианту!

Шум моторов приближался. Лучи фар осветили неровную поверхность большака. Заблестели лужи. Проникая сквозь кусты, свет ударил нам в глаза. Впереди колонны бронетранспортер. Над ним торчал ствол крупнокалиберного пулемета. В кузове темнели фигуры солдат. Следом шли шесть огромных грузовиков. Из-за бортов видны каски, оружие. «Как жаль, что у нас нет противотанковых», — подумалось невольно.

— Броневик пропустить! Бить по водителям первых двух машин! В бензобаки — зажигательными!

Метрах в двадцати от нас проплыл бронетранспортер. За ним — первый грузовик. Он приближался к концу прямого участка дороги, тяжело покачиваясь на ухабах. За ним полз второй. Еще секунда-две, и грузовик свернет влево, чтобы обойти холм с рощей. Ребята замерли, ожидая команды. От напряжения стало жарко. «Кажется, пора!» — думаю и даю очередь.

Грохот дружного залпа сливается с эхом.

Первый грузовик продолжает двигаться по прямой, хотя дорога уже осталась слева. Он сходит с низкой насыпи, лезет в болото, резко кренясь и сбавляя скорость. Его нагоняет второй и врезается ему в задний борт. Столкнувшись, обе машины с шумом и плеском переворачиваются.

— Отходим!

Даем еще залп и спешим укрыться за холмом.

Запоздало вдарил крупнокалиберный пулемет. Затрещала беспорядочная стрельба. Яркое пламя заполыхало над большаком…

Два грузовика затонули. Еще одна машина сгорела.

В лагере

По мере наступления тепла бодрое настроение в отряде росло, а состояние здоровья людей ухудшалось. На 25 апреля, кроме раненых Горошко и Правдина, в отряде болели десять человек. А оккупанты делали все новые и новые попытки нас «достать». Но несмотря на это, наша активность возрастала. О результатах работы и о положении в районе пребывания мы регулярно информировали Центр.

27 апреля Ковров передал в Москву:

«26 апреля на 499-м километре в шести местах разрушено полотно железной дороги. Движение поездов прекратилось на 18 часов. Железная дорога и шоссе Смоленск — Орша усиленно охраняются. На опушках, проселках, лесных тропах устраиваются засады. Выходы и входы в лес минируются. Населенные пункты: Озеры, Ольша, Новая Земля, Гичи, Кисели, Соловьи — заняты карательными отрядами противника общей численностью 250–270 человек. Установка зарядов с петардами и других минных сюрпризов мгновенного действия на железной дороге затруднительна. Сигнал для самолета: четыре костра, пятый — в центре. В отряде двенадцать больных простудными заболеваниями. В результате беспрерывного пребывания в воде пришли в полную негодность — 18 пар сапог».

Валентин Ковров (до войны любитель-коротковолновик) мастерски владел аппаратурой и успешно обеспечивал бесперебойной радиосвязью не только нас, но и отряд лейтенанта Озмителя, у которого не было ни рации, ни радиста.

28 апреля Москва сообщила, что самолет будет. Сбросит 15 мест. Просили костры жечь конвертом до двух часов ночи. Радиосвязь ежедневно в 12.00. О дне прибытия самолета сообщат особо.

Приближался Первомай. Из-под разбухшей прели дружно пробивалась трава. Пошел березовый сок. И мы с удовольствием поглощали его в неограниченном количестве. Когда удавалось достать молока, мы мешали его пополам с соком. Ребята называли эту смесь — кофе с молоком. Но березовый сок, каким бы ни был питательным и полезным, не мог заменить хлеб и другие продукты, в которых мы снова очень нуждались.