Ружка Корчак - Пламя под пеплом Страница 14

Ведь мы воспитывались для труда и борьбы в Эрец-Исраэль, но не здесь. Бороться там — до победы. Здесь же, в гетто, это будет всего лишь демонстрация. К тому же нет у нас никакой поддержки. Сами по себе мы слабы и беззащитны, а враг безмерно силен. В таких условиях борьба совершенно бесперспективна, мы только погибнем все до единого. Вооруженное сопротивление не может явиться целью как движения, так и его актива.

Автор этих строк:

— Погибнет народ и уцелеет хашомеровский актив, которому удастся спастись. И те, кто останется, будут продолжать жить и, быть может, даже уедут в Эрец-Исраэль. И вот я спрашиваю: у кого из уцелевших хватит мужества посмотреть в глаза ребенку в Эрец-Исраэль, когда он спросит: а что сделал ты? Чем вы занимались, пока гибли тысячи и миллионы? Ответим ли мы ребенку: мы лишь себя спасали, искали «малины» и бессильно позволяли вести себя и других на смерть?

Я думаю, что именно потому, что мы так связаны с народом и что ишув в Эрец-Исраэль нам дорог, мы обязаны подняться на борьбу, борьбу за честь и достоинство народа, за его духовные ценности.

У каждой нации есть свои родники мужества и геройства, древние традиции и духовные завоевания, откуда черпают силы грядущие поколения. Но нельзя допустить, чтобы источники эти были только в прошлом. Они должны обновляться вечно.

Над нашим народом совершается кровавая расправа. Его главной части — еврейству Европы, грозит физическое уничтожение. Как бы трагично ни было это для каждою из нас, объективно существует надежда, что народ целиком не погибнет. Что же учить, на чем воспитываться нашим будущим поколениям, нашей молодежи, которая еще будет расти в Эрец-Исраэль, если история нашего народа будет только историей погромов, уничтожения и бессилия?

Наша задача — вписать в эту летопись новую страницу, придать ей другое содержание, чтобы в нашей истории были и страницы героической борьбы, самообороны, отстаивание достойной жизни и достойная смерть. Если под таким углом зрения поставить себе задачу и осуществить ее, мы воплотим в дело нашу связь с народом и нашу ответственность, которая возложена на нас как на его авангард.

Слово взял Адам:

— Никто из выступавших тут не упомянул одной важнейшей проблемы. Я имею в виду коллективную ответственность, которую несет каждый еврей в гетто. Как можно думать о борьбе, подготовке вооруженной самообороны, когда всем нам заранее известно, что это может повести к огромному, непоправимому несчастью. А ведь мы не знаем, стоим ли мы на пороге полной ликвидации гетто, его окончательного уничтожения. В момент, кода мы приступим к действиям, разве мы не поставим все гетто под угрозу? Ведь речь идет не только о нашей личной готовности. Мы сами по себе готовы, но вправе ли мы брать на себя ответственность за всех евреев, подвергать опасности их жизнь и фактически содействовать массовому уничтожению в случае провала. Никто в гетто нас не поддержит, не поймет, а может, и проклянет и превратится в нашего врага, посчитав, что мы — причина надвигающеюся несчастья. Поэтому мы не вправе ничего предпринимать, прежде чем не изучим этот вопрос. Коллективная ответственность висит, как меч, над нашими головами.

В споре приняли участие многие. Иные еще не составили себе мнения. У многих сомнения взяли верх. Но были и такие, кто отчетливо различал дорогу. Аба подвел итоги:

— Неясный момент в дискуссии — откуда уверенность, что мы — накануне массового физического уничтожения. Хотя для меня это несомненно, я не смогу убедить в этом других, потому что абсолютно неотразимым аргументом будет располагать лишь тот, кто останется из нас последним. И тем не менее, любой, кто трезво, с открытым сердцем и, главное, со здоровым инстинктом наблюдает за тем, что происходит вокруг нас, не может не быть убежден, мы идем навстречу окончательному и всеобщему уничтожению. Придет день, когда это усвоят многие, но важно, чтобы это понимание не пришло слишком поздно, когда мы окажемся уже обезволенными и отчаявшимися. Поэтому мы обязаны сделать выбор, невзирая на колебания.

Здесь у нашего народа нет убежища. Масса — для нее пути спасения закрыты. Повезти может единицам, от силы сотням. Но вправе ли мы встать на этот путь спасения? Еврей-индивидуум и без нас сделает все, чтобы себя спасти, но если мы укажем на этот путь, тем самым мы навяжем его всем. Однако окончательный итог посрамит нас и докажет, что путей спасения не было, а тем временем силы сопротивления и борьбы в народе истощатся и иссякнут.

И еще: мы должны помнить, что возможности и условия спасения единиц будут до того трудными (в обстановке организованной охоты на евреев и враждебности населения), что и его придется покупать ценой подлости: играть в антисемита в то время, как твоих братьев гонят на бойню. Низость — спастись за счет другого, и предательство — служить у врага, чтобы уцелеть.

Верность движению означает сегодня спасение нашего человеческого достоинства и чести народа в борьбе с убийцами. Разве есть более благородное веленье — превратить отчаяние народа в организованное сопротивление?

Нам говорят здесь о коллективной ответственности. Как, мол, взвалить на себя ответственность за поступки, которые в итоге обернутся тысячами жертв. Действительно, коллективная ответственность — одна из наиболее трудных проблем в нашей жизни. Но к чему она сводится в конечном счете? Возможно, что наши действия ускорят конец, и он наступит до срока, но ведь все равно этого не миновать. И я спрашиваю: кто ответит за то, что мы все отправимся на смерть, как безгласная скотина?

Здесь интересовались, как мы можем сопротивляться, когда силы до трагичности неравны. Нет надежды победить, нет никаких шансов дать настоящий бой. Условия в нашем гетто таковы, что любая попытка будет обречена на провал. Но нельзя этим обуславливать решение. И не в разработке плана — проблема. План появится. Как действовать — станет ясно. Главное в другом: можем ли мы не сопротивляться? Чтобы идти этим путем, надо иметь много мужества, самоотверженности и веры. То, что мы собираемся предпринять — не есть акт отчаяния. Это еще не конец света. Объективно, может быть будет и так, но сегодня мы призваны сделать решительный выбор.

Задачи наши трудны. Прежде всего, мы обязаны освободиться от всех иллюзий, сами осознать положение и помочь сделать это другим; учесть до конца опасность; будить в молодежи, беспомощной и подавленной акциями, веру в свои силы; воспитывать национальную гордость и ненависть к врагу, а потом повести в бой; бороться организованно.

Мы станем сильны, когда в эти кровавые потемки проникнет свет сознания, мысль, что отныне — мы сами господа над смертью. Тогда появится смысл и нашей жизни.

Вы спрашиваете, а что произойдет, если массы нас не поймут? Не знаю. Я знаю, однако, что мы не пойдем, как скот, на бойню!

Конечно, нелегко далось нам так, сразу переменить свои воззрения. Многие переживают настоящий психологический и идейный кризис. Подчас начинает казаться, что мы одиноки и брошены на произвол судьбы в окутавшем весь мир великом мраке и должны ощупью искать путь к свету. Отсюда колебания, заблуждения. Но ясно, что все, что наши товарищи чувствуют и говорят в эти минуты, есть результат высшей заботы об идеалах и святынях еврейского народа.

Новогодняя ночь. Гетто погружено в безмолвие и мрак. По узким темным переулкам летит снег. Как только снежинки касаются земли гетто, их сверканье гаснет и превращается в грязь. Потемки сгущаются, и даже сама белизна не в состоянии их смягчить и рассеять.

А из-за стен, с той стороны доносятся звуки джаза. Крикливо празднуют приближение нового года претенденты на завоевание всей планеты. Пьют и считают дни, отделяющие их от Москвы. И от их долетающих до гетто пьяных голосов пахнет кровью:

«Когда из-под ножа брызжет еврейская кровь», — горланят они.

Семь глухих переулков отвечают на эту песню сдержанным эхом. И сердце уже не замирает от страха, не сжимается от боли и не бунтует в бессильном отчаянии. Ведь с песней этой мы уже свыклись. Ею насыщены вчера и сегодня, и она несется навстречу завтра. Ее слова сделались привычными, обыденными до такой степени, что в мозгу у нас неотвязно вертится ее мотив.

Как все это до боли запечатлелось в памяти!

Но от той новогодней ночи у меня сохранилось не только видение грязных луж и тяжкого мрака гетто, не только звуки «Хорст-Вессель лид».[12]

Я вглядываюсь в сумрачное далеко того вечера, и передо мной проходят другие картины. В потухших, свыкшихся с мраком зрачках вспыхивают снопы света.

Сначала они слепят, а потом…

Двор на улице Страшунь 2. Большой зал, наполовину погруженный в мрак. Несколько десятков сосредоточенных юношей и девушек. Серьезные лица с застывшим выражением напряженного ожидания. Сто пятьдесят пар глаз вонзились в одно лицо, сто пятьдесят внимают одному голосу. Он дышит силой и болью. Звучат памятные слова — текст первого воззвания (Оно написано Абой Ковнером и зачитано им и Тосей на идиш и иврит. Адресовалось прежде всего участникам халуцианского движения.):