Анатолий Маркуша - Нет Страница 14

Плохо выбрасываться из разваливающейся машины с парашютом. Прыгал Федор Павлович. Два раза прыгал.

Но до чего же хорошо возвращаться и знать, видеть: сумел, выиграл, выкрутился, перехитрил, не растерялся, сообразил и на этот раз.

Семнадцать тысяч раз возвращался домой Федор Павлович… И все помнит.

— Ну так на чем порешим? — спросил Хабаров, не спеша поднимаясь со стула.

Кравцов поглядел на Хабарова. Тот усмехался.

— За неэтичное поведение… на вид. Все.

— Мало, — сказал Хабаров, — Александров будет недоволен.

— Не паясничай, Виктор Михайлович. Тебе работать надо и у меня дела есть.

— Ну как угодно… — и Хабаров ушел.

По дороге в летный домик Хабаров подумал: «А все-таки хорошо, что задание сегодня несложное. Конечно, слова — чепуха, а все-таки отвлекают, все-таки на нервы действуют».

Хабаров достал из шкафчика изрядно обтертый, выгоревший до блеклой голубизны, некогда густо-синий комбинезон и стал не спеша переодеваться. Хабаров любил свои затасканные доспехи, в их морщинах, поношенности виделась ему надежность, устойчивость, успокаивающая будничная основательность. Хабаров аккуратно расправил штанины и рывком воткнул в них обе ноги сразу.

Больше он не думал о разговоре с начлетом. Думал о полете, который ему предстояло выполнить.

На старой тренировочной машине был установлен бак с топливозаборником новой конструкции. Инженеры соорудили такую хитрую штуку, которая должна была надежно обеспечивать двигатель горючим в любом положении летательного аппарата: в нормальном, перевернутом полете, при отрицательных и положительных перегрузках. И теперь Хабаров должен был убедиться, что расчеты конструкторов верны, топливозаборник надежен и безотказен. Конечно, такая работа была не по его квалификации. Эти пять полетов мог свободно выполнить кто-нибудь из молодых, начинающих испытателей. Но у Хабарова было правило: никогда не отказываться ни от какой работы, будь то сложное или самое простое дело, если, на его взгляд, дело это было нужное. Он уже выполнил два контрольных полета и теперь готовился к третьему.

Застегивая «молнию» на комбинезоне, Хабаров вспомнил: моторист в прошлый раз плохо вычистил кабину и, когда летчик завис в перевернутом положении, весь мусор с пола полетел ему в физиономию. Вернувшись на аэродром, Хабаров обругал тогда инженера. Правильно обругал, и тот не обиделся. Сегодня надо обязательно проверить, как выглядит кабина.

Хабаров позвонил в парашютную комнату. Парашюты уже отвезли на стоянку.

Хабаров зашел к дежурному врачу. Ему смерили кровяное давление и посчитали пульс. Все было в порядке.

Хабаров заглянул на метеостанцию. Облачность кучевая 2–3 балла, высота нижней кромки 2200–2500 метров, видимость 10 километров.

— Погода — лучше не надо, — сказал дежурный синоптик. И летчик с ним согласился:

— Лучше и не бывает.

Хабаров отметил полетный лист у диспетчера и пошел на стоянку.

Небо было голубое, легкое, чуть-чуть искрапленное негустыми облаками. Ветерок тянул с севера. Хабаров отметил про себя: «На взлете будет левый боковик».

Около машины его встретил инженер.

— Самолет к вылету подготовлен, все в порядке, заправка согласно заданию: в основных баках — полная, в экспериментальном — двести литров. — Инженер выглядел вялым, и слова его были вялые.

— Ты что такой невеселый?

— Да так, — сказал инженер и, не вдаваясь в подробности своего самочувствия, сообщил: — Вместо экспериментатора из шестой лаборатории с тобой полетит моторист. Я его проинструктировал как полагается.

— В диспетчерской знают об изменении экипажа?

— Да, я предупредил.

— Ладно.

Виктор Михайлович стал осматривать машину. Он нисколько не сомневался: все, что подлежит контролю, давно и тщательно проверено наземной службой, но личный осмотр самолета командиром давно уже стал в авиации традицией, если угодно, ритуалом, и Хабаров никогда не нарушал этот ритуал. Он покачал лопасть винта — люфта не было; постучал по носовому обтекателю — трещин не обнаружил; присел около правой стойки шасси — все в порядке… Переходя от одной точки осмотра к другой, Хабаров миновал элерон, стабилизатор, горизонтальный и вертикальный рули и добрался до кабины. Заглянул внутрь: посторонних предметов не обнаружил, привязные ремни были исправны, ремешки на педалях целы, но пол… пол был снова как в свинарнике. Хабаров ничего не сказал. Улучив момент, когда моторист, собиравшийся лететь вместо экспериментатора, отошел в сторону, Виктор Михайлович зачерпнул из пожарного ящика полную пригоршню песка и высыпал под заднее сиденье.

Хабаров расписался в журнале приема и сдачи материальной части и стал надевать парашют. Инженер помог ему затянуть ножные обхваты и заправить пластинчатые петли в замок.

Виктор Михайлович запустил, опробовал двигатель и запросил по радио разрешение выруливать.

Через десять минут Хабаров был в заданной зоне.

Земля лежала внизу — пестрая, молчаливая, неправдоподобно чистая. Он развернул машину так, чтобы река была слева, а шоссе справа. Беглым взглядом проверил приборы и приказал мотористу:

— Включи экспериментальный бак.

Моторист ответил:

— Есть. Экспериментальный включен.

— Перекрой основные.

— Есть. Перекрыл основные.

Хабаров нажал кнопку бортовых часов и сделал отметку в наколенном планшете.

— Выполняю первый режим. Виражи со скольжением.

— Понял, — отозвался моторист.

Хабаров накренил самолет и чуточку «передал» левую ногу. Машина побежала по кругу. Шарик авиагоризонта отошел от средней линии — это свидетельствовало, что разворот выполняется некоординированно, со скольжением, как требовало задание.

За левым неправильным виражом последовал правый и снова левый — с большим скольжением и еще правый. Потом Хабаров выполнил серию клевков, потом резко раскачал машину с крыла на крыло. Двигатель работал без перебоев.

— Петля с зависанием, — предупредил Хабаров моториста и начал разгон.

Он взял ручку управления на себя чуть медленнее, чем это следовало. Земля неохотно, лениво стала опускаться, наконец совсем провалилась. Летчик сдвинул очки на глаза. Перед ним было небо, только небо, одно небо. Виктор Михайлович почувствовал, как машина переваливается на спину, я увидел — в козырек снова вполз горизонт. Хабаров отдал ручку чуть-чуть от себя и сразу ощутил: привязные ремни врезаются в плечи, ноги норовят соскользнуть с педалей. С пола, бывшего теперь на месте потолка, посыпался мелкий мусор. Летчик поглядел в зеркало заднего обзора и довольно ухмыльнулся. Моторист тер лицо руками, и вид у него был не самый бравый.

Хабаров прибрал обороты двигателя и перешел в крутое пикирование.

— Еще раз петля с зависанием, — сказал он мотористу. И все повторилось сначала.

Потом он выполнил серию горок и глубокую неправильную спираль с перекладыванием из крена в крен.

Уже снижаясь к аэродрому, Виктор Михайлович спросил моториста:

— А чего ты все время глаза трешь?

— Да пыль.

— Пыль? Это неприятно, когда пыль, — посочувствовал летчик. — Но краны ты хоть видишь?

— Вижу.

— Включи основные баки.

— Есть. Основные включил.

— Перекрой экспериментальный.

— Есть. Перекрыл.

— Молодец. Спасибо.

На земле Хабаров расписался в журнале приема и сдачи материальной части. Сказал инженеру, что все в порядке, и направился в летный домик.

Около ангара его нагнал моторист.

— Извините, Виктор Михайлович… Так, понимаете, получилось.

Хабаров посмотрел в чумазое, будто припудренное серой пылью лицо моториста и миролюбиво сказал:

— Ничего, бывает. Это действительно очень неприятно. Ступай умойся.

Глава восьмая

Небо будто в сизом жирном дыму — местами светлее, местами — темнее и гуще, и все оно клубится, переливается, тяжело ворочаемся. И вспыхивает длинными голубыми, белыми, золотистыми шнурами молний. Грохот грозы, угнетающий человека на земле, в полете не слышен, только треск, треск и разряды в наушниках радиостанции, будто все волны перепутались и сталкиваются, и рушатся, и лопаются, и рассыпаются на мелкие брызги.

Машину швыряет беспрестанно и жестко.

В сумерках с кончиков крыльев стекают кручеными светящимися нитями потоки статического электричества, и вокруг лобовых стекол то возникает, то пропадает синеватый электрический нимб.

У грозовых облаков свои непонятные людям распри, своя междоусобная война, свой вечный смертный бой. В ударах титанических разрядов рушатся одни и возникают другие облачные бастионы. И крушения, свершающиеся в час грозового безумства на земле, — мелочь. Ну что для грозы одинокое расщепленное дерево? Что подожженный дом? Что стог сена?..