Владислав Шурыгин - Зенитная цитадель. «Не тронь меня!» Страница 15

При последних словах Середа удивленно взглянул на Мошенского: очевидно, до него не сразу дошел смысл слов о подводном противнике. Он заторопился с мостика.

Бегать по трапам комиссар еще не умел — спускался лицом к ступеням.

Кок Иван Кийко приготовил ужин, и присланные из расчетов бачковые веселой группкой толпились возле люка на камбуз.

Кийко показался из люка. Приветливо махнул — прошу, мол, братцы. От фигуры кока веяло силой. Надетый на тельник белый фартук не мог скрыть его богатырские плечи, руки в шарах мускулов. Глядя на него, можно было подумать: такому силачу пудовые тяжести таскать, а не на камбузе работать. Но стоило увидеть, как легко, играючи, без подсобных и помощников управляется Иван с сорокалитровыми кастрюлями и бачками, стоило хоть раз отведать приготовленный им флотский борщ, как становилось ясно: Иван Кийко был на своем, не менее трудном месте.

Над палубой аппетитно пахло наваристым флотским борщом, макаронами с тушенкой. Краснофлотцы работали ложками, уплетали с тройным аппетитом. Насытившись, судачили. Поглядывали на море. Солнце только-только исчезло за горизонтом. По морским приметам, назавтра ожидалась хорошая погода: «Солнце красно с вечера — моряку бояться нечего».

Нечего ли?

Шло 9 августа 1941 года…

ИСПЫТАНИЕ

Незаметно спустилась тихая ночь. Не плескались возле темных бортов волны; натянутая якорь-цепь казалась впаянной в темную воду; вокруг, насколько хватал глаз, расстилалось величественное, тускло-лунное и тревожное море. Высоко в небе, где-то над самой головой, нудно и долго гудел чужой самолет, и сколько ни всматривались люди, ничего, кроме бело-голубых, наполненных лунным светом перистых облаков, увидеть не могли…

Молодому сигнальщику померещился перископ подводной лодки — сыграли боевую тревогу…

На горизонте возникли очертания корабля. Только и на этот раз ошиблись. То было обыкновенное темное облако…

Взбудораженные ложными тревогами, свободные от вахты люди не спали. Подсаживались к дежурным расчетам, негромко, почти шепотом, вели неспешные беседы…

Мошенский несколько раз делал строгое внушение лейтенантам за то, что люди не отдыхают, «шляются по палубе, а от нормального отдыха, в конце концов, зависит боевая готовность».

Лейтенанты сердито выговаривали своим подчиненным, отправляли их спать, но через некоторое время «лунатики» снова появлялись на палубе.

Мошенский и Середа всю ночь провели на мостике. Здесь, наверное, впервые явственно проявилась общая черта их характера — немногословие. Несколько часов простояли они рядом локоть к локтю, промолчали, но думали наверняка об одном.

Придут ли завтра тральщики, поставят ли противоторпедные сети? «Квадрат» должен быть огражден сетями. Их положено поставить вместе с «Квадратом», но почему-то не поставили.

К утру увеличили число наблюдателей за морем. Однако опасность пришла не оттуда, откуда ее ждали… Едва занялся рассвет, сигнальщики обнаружили группу самолетов противника, державших курс на плавбатарею. Ревун боевой тревоги выплеснул на палубу боевые расчеты плавбатареи. «Юнкерсов» было девять. Вытянувшись цепочкой и как бы привязавшись по радиусу к точке якорного стояния «Квадрата», они описывали широкую дугу, постепенно смещаясь к восточному направлению. Девять черных зловещих точек…

Малиновое полушарие солнца выкатилось из-за горизонта, и нетрудно было догадаться, что с его первыми слепящими лучами немецкие летчики намеревались атаковать.

Не отрывая от глаз бинокля, Мошенский прокричал:

— Лейтенант Лопатко! Внимательно следить за морем! Не исключена одновременная с ними атака подводной лодки!

— Есть, следить за морем! — откликнулся Лопатко. Стволы его стотридцаток «обнюхивали» горизонт…

«Юнкерсы» стали круто «затягивать» дугу, нацеливая острие ее на плавбатарею…

«Будет хуже, если они пойдут с разных направлений… — подумал Мошенский. — По высотам у нас огонь относительно отработан: 76-миллиметровые пушки будут бить свыше трех тысяч метров, а малокалиберные и пулеметы — до трех тысяч… Пока не похоже, чтобы немцы разделялись на группы… Пора!»

— Высота две пятьсот! — выкрикнул дальномерщик. Гул моторов наползал на плавбатарею, накатывался, подобно огромной невидимой лавине…

— Батарее Хигера открыть огонь по головному! — скомандовал Мошенский, и это означало, что огнем своих 76-миллиметровых орудий будет управлять лейтенант Хигер.

Не медля ни секунды, Хигер подал необходимую серию команд, а когда головной «юнкерс» вошел в зону огня, резко скомандовал:

— Залп!

Дымные облачка разрывов тотчас же возникли перед головным самолетом. «Юнкерс» включил сирену и, пронзая дымы разрывов, устремился вниз. За ним выворачивал на боевой курс, ложился на крыло следующий…

В какой-то миг зенитчикам показалось, что нет на свете силы, способной остановить это яростное устремление, падение с высоты. По самим физическим законам природы брошенная тяжесть будет по вполне определенной траектории лететь к намеченной цели, к земле…

— Лейтенант Даньшин! По головному… Завесу!

— Есть, завесу! — отозвался Даньшин.

Часто заухали три скорострельные автоматические пушки. Звук их был схож с хищным и требовательным: «Дай! Дай! Дай!»

76-миллиметровые орудия перенесли огонь на упреждение…

Небо перед пикирующим «юнкерсом» засверкало, заполнилось десятками огоньков, вспыхивавших и гаснувших в серых и белых дымах разрывов…

«Юнкерс» едва не натолкнулся на разрывы, но в какое-то последнее мгновение круто лег на крыло и ушел с боевого курса…

Черные капли сброшенных бомб, все увеличиваясь в размерах, неслись к морю правее плавбатареи.

Ухнули, встали дыбом четыре почти слившихся в один водяных столба-взрыва…

Зенитчики встречали следующий «юнкерс», а головной, злобно ревя моторами, крался в стороне. Три зенитных ДШК держали его на почтительном расстоянии, заставляли уходить несолоно хлебавши…

Со вторым «юнкерсом» внешне все выглядело так же, как и с первым, но в душах людей уже поселилось радостное чувство уверенности. Кто-то не выдержал, весело крикнул: «Ага, не нравится!» Подумалось: «Не так уж храбры немцы, чтобы лезть в пекло. Боятся!»

Третий «юнкерс» встретили еще более сосредоточенно и дружно. Он также сбросил бомбы в море…

Огонь перенесли на четвертый, когда с «носа» донеслось тревожное:

— Снаряды! Снаряды давайте!

Казалось, значителен был перед боем запас возле орудий, а постреляли несколько минут — и надо срочно подносить снаряды.

— Комиссар! Помогай! — коротко, между командами управления, крикнул Мошенский.

Середа не сразу понял смысл сказанного. Какое-то время топтался на месте, лицо его побледнело, но, собравшись, заспешил вниз: организовывать доставку боезапаса к носовым автоматам.

— Снаряды! Снаряды кончаются! — звучало над палубой.

Наверху, сгибаясь под тяжестью ящика, уже появились кок Иван Кийко, химик Василий Платонов… Трусцой семенил по палубе багровый от натуги, но преисполненный боцманского достоинства Бегасинский… Следом за ними с цинками пулеметных лент бежал к кормовому ДШК политрук Середа…

Четыре бомбовых столба-разрыва ухнули в нескольких десятках метров от борта плавбатареи. Шмелями прогудели осколки, дохнуло жаром, люди закашлялись от удушливых газов…

— Самолет с кормы! Первому и второму орудиям перенести огонь!

Люди действовали, как заведенные. С каждым отбитым самолетом, с каждым свернувшим с курса «юнкерсом» к действиям расчетов прибавлялось неуловимое на первый взгляд, но крайне важное качество — уверенность в себе, в своем оружии.

Ни один из фашистских летчиков не вошел в стену заградительного огня. Судя по всему, экипажи бомбардировщиков обладали большим боевым опытом и знали, чем грозит заход в зону буйства всех зенитных средств — орудий, автоматов и пулеметов…

Где-то на самой грани, у какого-то только им ведомого рубежа, фашистские летчики сворачивали с боевого курса, скользили стороной и «освобождали» свои бомболюки. Немцы действовали по намеченному плану, по схеме, выработанной перед вылетом, и никто из девятки «юнкерсов» не лез очертя голову в пекло, никто «не проявил характер», как метко сказал старшина Бойченко. Тридцать шесть бомб ухнуло в море. Тридцать шесть персонально адресованных плавбатарее бомб!..

«Юнкерсы» ушли. Люди распрямили спины, вытерли потные лица. Многих колотила нервная дрожь. Но нашлись и такие, которым прошедший налет был вроде бы и нипочем.

Алексей Рютин схватился со своим дружком Костей Румянцевым, наводчиком третьего орудия.

— Ну, Костя, горазд ты порох жечь! Я все руки отмотал… Какие я тебе золотые снарядики таскал, а ты все раз — и мимо, раз — и мимо…