Владимир Орленко - Операция без выстрела Страница 15

В Киеве бушевала весна. В погожем небе искрилось солнце, на улицах цвели каштаны. В раскрытые окна кабинета врывался свежий ветерок. Он доносил стоголосый шум мирного города.

Заместитель наркома положил телефонную трубку, подошел к карте и посмотрел на красные и синие флажки, которые обозначали линию фронта. Однако мысль упорно возвращалась в прошлое, в тот день, когда он, тогда еще начальник областного управления НКГБ, впервые встретился с Виктором Владимировичем Тарасюком.

Кстати, та встреча в кабинете секретаря обкома и определила дальнейшую судьбу Тарасюка.

Разговор был деловым.

— Есть решение партии направлять на работу в органы государственной безопасности коммунистов, — коротко сказал секретарь. — Знакомьтесь, это начальник областного управления.

— Как вы смотрите на то, чтобы стать чекистом?

— А что я, учитель, у вас буду делать? — удивился Тарасюк и растерянно глянул на собеседника.

— Чекистами не рождаются. А что будете делать, вам скажут.

— Обком вас рекомендует, мы уверены, что справитесь, — сказал секретарь, обращаясь к Тарасюку, и добавил: — Ну как, согласны? Вот и хорошо. Если нет возражений, завтра же переходишь в распоряжение руководства органов государственной безопасности…

Так директор школы, молодой коммунист Тарасюк стал чекистом. Потом — война, жестокие бои, ответственные задания…

Заместитель наркома снова глянул на карту, измерил взглядом расстояние от Сталинграда до Берлина. Нелегкий ратный путь выпал на долю советского воина. Сколько братских могил осталось на просторах от Волги до Эльбы, но сколько родилось и подвигов! Бои гремят на подступах к фашистской столице. Хорошо, что в водовороте бурных событий не забывает Тарасюк, где получил путевку в сложный и опасный мир работы контрразведки.

В наркомате продолжался рабочий день со своими неотложными заботами. Известие из-под Берлина сделало его еще более напряженным.

Преодолевая сопротивление врага, танковый корпус продвинулся вперед и занял новые позиции.

После ночного налета вражеской авиации отдел контрразведки расположился в подвале разрушенного дома. На рассвете прошел дождь с весенним громом. Но уже распогодилось. Через провалы выбитых окон в помещение проскользнул солнечный луч и, коснувшись мрачного кирпичного пола, вдруг вспыхнул ярким пламенем. Люди, сидевшие в углу за столом, зажмурились. Три фигуры шевельнулись, на стене закачались тени.

Подполковник Ченчевич что-то записал в блокноте, начальник контрразведки армии откинулся на спинку стула и прервал рассказ Миколы:

— Постойте, тут надо уточнить. Почему вы говорите, что не могли найти выход?

— Прийти с повинной? А мои родители? При первом же случае их повесили бы эсбисты.

Ставя так вопрос, контрразведчики направляли беседу в нужное им русло. Времени мало, а они должны выяснить, почему Микола решил порвать с националистами и пришел с повинной. Просто раскаялся, не захотел стать бесправным изгоем на чужбине или хочет принести пользу своему народу? От этого зависело многое, и прежде всего как рекомендовать Мамчура украинским чекистам.

— Вы уверены, что их уничтожили бы оуновцы?

— Да, уверен. К расправам бандиты прибегали часто. Да и сами члены банд жили в постоянном страхе. Вообще УПА состоит из людей, которых обманули, а потом запугали. Каждый, кто причастен к подполью, боится, что ему прикажут за все ответить. Но рядовых участников больше всего удерживает в бандах страх перед эсбистами, страх за себя и родных.

— Когда вы виделись с родителями в последний раз? — спросил Тарасюк.

— Нам категорически запрещалось встречаться с родными. Но осенью прошлого года, как только я узнал, что меня посылают за линию фронта, решил хотя бы на день заскочить домой. Со мной были Сокира и Горлорез.

…В мягком, привольном воздухе чувствовалось дыхание осени.. Остро пахло полынью. Высокие тополя и акации стояли, облитые лунным серебром. Все это напоминало Миколе детские годы, но теперь ему было не до воспоминаний — он боялся собственной тени. Тишину наполнял неясный шорох, и кровь била в виски: а может, засада? Повернули по тропке к ручью. Невдалеке, на клочке серой травы, белела копешка сена. Уселись у копны, затаились.

Когда луна зашла за тучи, они незаметно прокрались в село. Мамчур провел своих спутников к отцовой хате. Но зайти не осмелился. Они спрятались в сарае.

Утром мать пришла доить корову. Похлопала ее по крутым бокам, поставила под ноги скамеечку и потянулась к вымени. В кленовое донце забило молоко.

Сзади, в сене, будто что-то хрустнуло. Она оглянулась и схватилась за сердце. В углу притаились трое. Охнула от неожиданности, а увидев среди них Миколу, заплакала. Мамчур спрятал хлопцев на чердаке дома, спустился, и только тогда мать обцеловала его, как маленького, и все плакала… От нее он узнал, что погиб старший брат, Степан, которого тоже забрали в националистическое подполье.

Микола не был дома больше двух лет. За это время отец изменился, постарел. Встретил сына как-то равнодушно, без волнения, словно чужого. «Что ж, никогда не разделял он националистических настроений, — раздумывал парень, — советовал мне и Степану не связываться с подпольем. Теперь, вишь, и разговаривать не хочет…» И все-таки Микола спросил:

— Чего вы, тату, такой пришибленный?

Тот молчал. Сын прижался к отцу, как делал это в детстве, обнял его, поцеловал:

— Вы недовольны, что я пришел?

— Чего мне быть недовольным? — сухо ответил старый Мамчур. — Может, я тебя больше и не увижу… — и он отвернулся.

— Где погиб Степан? — спросил Микола.

— Кто про это может знать? Ваши передали из лесу, что погиб, а где — не сказали.

— Попробую дознаться.

— А что это даст ему или мне? Разве дело в том, где он погиб? — Отец помолчал и добавил: — За что погиб, как погиб — вот что меня мучает.

— За Украину. За самостийну Украину, — прошептал Микола.

Батька махнул рукой.

— Ты говоришь «за Украину». А хлопцы, которые полегли в боях с немцами где-то на Днепре или тут, — они за что отдали жизнь? Ой, сын, сын! Мы помогали хоронить воинов. Были там люди каких хочешь национальностей. Молодые, смелые, все они были едины в одном — жизнь отдали за Украину, за наш край. Боже милостивый, сколько их полегло! А какие же они солдаты — хлопцы по семнадцать-восемнадцать годов… Дети!

— Война, тату, не разбирается…

— Говоришь «не разбирается»? А вы, «борцы за Украину», сидите себе по лесам. И не только сидите — убиваете невинных. А дети должны воевать с немцем? Не думай, что я за это время, как тебя не видел, стал коммунистом. Но в толк не возьму, почему ваши убивают по селам людей. Молчишь? Может, я брешу? Другому ты небось не позволил бы так говорить, а меня обязан слушать. Отвечай же! Ага, боишься, чтобы твои не услыхали, — старик показал на чердак. — Знаю, знаю: боишься за меня, за семью…

— Что же вы еще скажете на прощание, тату? Я ночью ухожу.

— Беда, Миколка, ой беда! — Отец положил свою натруженную руку сыну на плечо. — Знаешь, как когда-то сказал один мудрый человек? Его уже нету — националисты убили. Так вот, он сказал: «Придет время, когда люди будут относиться с презрением к самому слову «националист», а тех, кто в тяжкие для народа времена разбойничал, не будут пускать в села, как бешеных собак». И я верю, что так будет. Подумай об этом, Микола. Может, еще не поздно? Подумай…

— И долго вы гостили дома? — спросил Мамчура подполковник Ченчевич.

— Нет, в тот же вечер распрощались. Сестра смотрела на меня глазами, полными слез. Я просил, чтобы не оставляла отца и мать, а главное, чтобы ни в коем случае не связывалась с подпольем.

— А если бы вы, Микола, не попали в группу Черноты и остались на Украине, что бы вы делали дальше? — поинтересовался Тарасюк.

— После беседы с отцом я задумался: не пойти ли с повинной? «Нет! — решил. — Поздно. Слишком далеко все зашло…» И так, наверное, считает большинство членов ОУН. Я знаю случаи, когда те, кто пробовал порвать с подпольем, гибли в петле эсбистов. Других нагоняла пуля, когда они по приказу главарей шли вешать, убивать, жечь. Таких руководители старались представить героями, борцами за Украину. После всего я стал смотреть другими глазами на то, что происходило вокруг. Но отважиться на что-то конкретное тогда не мог. А должен был послушать отца, теперь я это хорошо понимаю.

— И все же вы сделали решительный шаг, — сказал полковник Тарасюк, — хотя и с опозданием. Но ничего.

— На фронте я стал еще чаще задумываться. Были ночи, когда, смертельно усталый, совсем не мог заснуть, все пытаясь понять, что к чему. Да только и теперь мне не все ясно. Попал в армию с враждебными целями, а вместо наказания заслужил награду… Поверьте, я шел в бой, не жалея жизни. Рядом были честные люди. Вместе с ними штурмовал фашистские укрепления, ел из одного котелка, они делились со мной куском хлеба, папиросой. С ними была сила. Она перемалывала, как гигантские жернова, немецкие танки, пушки, самолеты. А нам навстречу торопились освобожденные от рабства люди, обнимали солдат, офицеров, целовали нас, от радости плакали. В такие минуты я чувствовал жгучую злобу ко всему, что пытались навязать мне оуновские заправилы. Если бы можно было все начать сначала!..