Алескендер Рамазанов - Война затишья не любит Страница 15

Пролистав за день все доступные материалы в политическом отделе, Астманов отчаялся. Обсосанные фразы, плод творчества дивизионных пропагандистов, ни уму, ни сердцу ничего не давали. И совершенно было непонятно, почему солдат должен гордиться именно своей 201-й мотострелковой дивизией. Из тупика помог выйти подполковник Русаков. Должность у него была замечательная – заместитель начальника политотдела по работе с местным населением.

– Допуск есть? – усмехнулся Рысков, выслушав сетования корреспондента. – Иди в штаб, выпиши исторический формуляр дивизии и, в разумных пределах, используй. Конечно, и там не все правда, но брехни поменьше будет. Это, брат, документ!

Пожелтевшие, ломкие страницы формуляра действительно воскрешали время. Астманов погрузился в разбухшие тома, как в увлекательный исторический роман.

Само рождение дивизии было замечательным: в мае 1943-го ее спешно сформировали из пограничной бригады НКВД, имевшей боевой опыт со времен финской кампании, бригады внутренней охраны Ленинграда, три года воевавшей с диверсантами, ворами и мародерами, и частей морской пехоты Балтийского флота. Такая, даже изначально обреченная на гибель, «болотная» дивизия не могла исчезнуть бесследно. Пограничники, стрелки НКВД и морские пехотинцы. Это была гремучая смесь!

В тесном закутке секретной части Астманов делал пометки, переписывал наиболее интересные, на его взгляд, данные из журнала боевых действий дивизии:

«…20 января 1944 года подразделения 92-го стрелкового полка вышли к полотну железной дороги Гатчина – Владимирская у села Большое Замостье. Высокая насыпь была превращена противником в линию обороны. Старший лейтенант М. Миронов со своей ротой в ночной атаке сбил немцев с насыпи. Миронов был ранен осколками мины в обе ноги. В течение 15 часов, до подхода основных сил полка, рота удерживала позиции, уничтожив 240 гитлеровцев.

…В течение 25–26 января 1944 года противник потерял около двух тысяч солдат и офицеров, были захвачены трофеи: пулеметов – 20, минометов – 5, стрелкового оружия – 153. Наши потери составили: убитых – 142 человека, раненых – 734, пропавших без вести – 15.

…С 22 по 31 января 1944 года дивизия вела непрерывные наступательные бои. За это время освобождено более 55 населенных пунктов.

Нанесены потери противнику: убиты и ранены более 6000 солдат и офицеров. Уничтожено: пулеметов – 50, винтовок – 150, танков – 2, бронетранспортеров – 3. Захвачено: лошадей – 68, полевых орудий, тягачей – 25, самолетов – 3 (из них один неисправный).

…1 марта дивизия, имея в первом эшелоне 92-й и 122-й стрелковые полки, перешла в наступление в направлении Сиргала… Дивизия встретила исключительно упорное сопротивление противника, укрепившегося в лесном массиве и по западной окраине болота вост. Сиргала.

Перед фронтом наступления дивизии оборонялись части 170 ПД, пополненные личным составом и техникой.

За время наступления дивизии с 1 по 10 марта дивизия продвинулась от 1 до 2 километров, нанеся противнику следующие потери: убитыми и ранеными – 2500 человек, захвачено – 20 пулеметов, 130 винтовок.

В ночь с 9 на 10 марта боевой участок был передан 131-й стрелковой дивизии. С 12 по 26 марта дивизия, выйдя во фронтовой резерв, пополнилась личным составом и вооружением.

С 27 по 31 марта дивизия вела бои в составе 117-го стрелкового корпуса… Успеха не имела».

Астманов понимал, что даже в таком документе, как исторический формуляр, далеко не вся (и не все) правда. К примеру, записано, что дивизия продвигается на один-два километра, уложив две с половиной тысячи фашистов, а затем отводится на переформирование. Из документов на два месяца исчезает фамилия комдива Якутовича, меняются командиры полков. Ни слова о своих потерях, об «эпидемии», скосившей командование дивизии… «Успеха не имела» – скупо гласил о тех днях главный исторический документ. Мог ли знать Астманов, что через шестнадцать лет он будет вновь вчитываться в пожелтевшие страницы солидных томов и медленно соображать, что же заставило «штабных» выбросить из истории дивизии ровно половину своей же афганской истории, с 1981-го по 1985 год. Но это будет в середине девяностых годов в «суверенно-послевоенном» Таджикистане, когда дивизия станет «последним легионом империи» в самой отдаленной ее колонии. И вот ведь совпадение: последней дивизия вошла в Афганистан, последней вышла. А пока на дворе год 1981-й…

В военно-исторических изысканиях Астманов провел три дня, какие редко выпадают военному человеку и помнятся долго и благодарно. На четвертое утро, вместо выдачи очередного тома формуляра, секретчик, ехидно улыбаясь, передал ему предложение посетить заместителя начальника особого отдела дивизии…

А наутро рано вызвали в отдел…

«Если в армии служить, то в редакции или особом отделе», – говаривал первый редактор Астманова – капитан Хараненко. Впрочем, несмотря на глубокое понимание ситуации, именно особисты его не привечали по ряду причин. Особенно армейских «гебистов» злило, что Хараненко неизменно за двадцать метров до встречи с сотрудниками особого отдела радостно орал на весь военный городок:

– Привет, контрразведка! Ну, сколько шпионов поймали?

Государственная безопасность – это навсегда и везде. Главное – правильно понимать эту самую безопасность. Ну, разве не правы были особисты, держа на крючке армейцев всех чинов и возрастов за воровство, продажу боеприпасов, самогоноварение, блуд и редкую в те годы, но очень опасную, в военно-политическом и уголовном смысле, педерастию. Черное духовенство армии! Подержат, препарируют и сдадут в прокуратуру, если, конечно, нет прямых признаков измены Родине. И коль уж скажут, что мысли, слова и дела твои – незрелые, благодари Бога и соглашайся – покаяние в незрелости принимали. Работа не мед, конечно, но особистов уважали, окружали легендами и боялись – это точно. В самых стесненных условиях особому отделу для размещения отводили очень приличное место, которое тут же превращалось в маленькую крепость.

Особый отдел 201-й дивизии в этом смысле не был исключением – он занимал половину штабного барака. В другой разместился политотдел, а в середину, очевидно в качестве буфера, втиснули военную прокуратуру гарнизона, для которой прорубили незапланированный выход. Вякнешь лишнее – пропустят через политотдел. Упорствуешь в заблуждении – вразумят в особом отделе. Не унимаешься? Военный прокурор тебе судья! Видел как-то Астманов этого прокурора. Ладный такой мужичок, на Ленина чем-то смахивал, нет, не лысиной, а живостью и ласково-засасывающим взглядом. Да, вот еще: на кителе прокурорском орденская планка из трех боевых орденов. Боевой, значит, прокурор, ибо свято Астманов верил тогда, что ордена даром не дают даже тогдашнему Генеральному секретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу. Пусть за прошлые, но ведь реальные боевые заслуги дали!

Астманов нажал черную кнопку звонка. За обитой оцинкованной жестью дверью возникло движение, и, вгоняя в кровь добрую порцию адреналина, рыкнул замаскированный динамик:

– Слушаю. Кто нужен? Говорите!

– Старший лейтенант Астманов. К подполковнику Храмцову.

Дверь немедленно отворилась, не положено светиться на крылечке особого отдела, мало ли зачем пришел сюда солдат или офицер, но в предбаннике, в обществе двухметрового блондина, вооруженного «АКСУ», Астманов провел минут десять. Все правильно: клиент должен созреть, почувствовать вину, в крайнем случае засомневаться в чистоте своих помыслов перед лицом хранителей державы.

Беседа с Храмцовым была очень содержательной. Особист по полной схеме оторвался за нарушение режима секретности, поскольку Астманов занес в блокнот полные действительные наименования полков и отдельных батальонов, да еще привязал к ним номера полевой почты. Затем прозвучало имя Рахима-Романа-дукандора, с весьма нелестными эпитетами, и настоятельная рекомендация пореже появляться «в этой грязной лавчонке». Далее сухощавый нервный подполковник смягчился и даже спросил о творческих планах. Астманов понял, что наступает момент истины, и очень желал оттянуть его. Блокнот – это повод. Не блокнот, так анекдот «антисоветский» про главу государства или еще что… Дуканщик Рахим – предупреждение: не лезь на чужой явочный пункт, не качай информацию из чужих источников. Выходит, не прокололся «Роман Рахимович», иначе разговор пошел бы в ином ключе, если не в ином месте…

– Ты же, Алексей, когда-то в Комитете хотел служить, – вдруг задушевно сказал Храмцов.

– Хотел, – вскинулся Астманов, почувствовав, что может перехватить инициативу, пусть даже петля затягивалась мастером. – Потом в науку хотел, потом в литературу хотел. А когда принял решение, то ваши территориалы старым посчитали. Мол, возраст. Это двадцать девять – возраст? Или то причиной, что шишки-педерасты выписали мне волчий билет, в родном городе, не без помощи Комитета?