Владимир Масян - Замкнутый круг Страница 15

— А чего ты-то распереживалась?

Степанида не ответила. Вытерла слезы концом платка, одернула юбку, собираясь уходить.

— Постой, — задержал ее Борис. — Не сердись на меня, Степанида. Но и пойми: не затем я с тобой поехал, чтобы прятаться в погребе. Ты меня хорошо знаешь. Я не из тех, кто при первом выстреле руки вверх тянет. С националистами у меня старые счеты.

— Повесят они тебя, — отвернувшись, проговорила Сокольчук.

— Если не выдашь, не повесят.

— Другие опознают.

— Авось не успеют. — Борис присел на ступеньки.

— Добрэ, хай по-твоему будет. Я-то надеялась, — Степанида невесело усмехнулась. — Сними рубаху, подивлюсь, що там у тебя, раз уж приехала.

Боярчук подчинился.

— О каком человеке ты говорила? — вспомнил он.

— Есть тут один. Заготовитель. Прибился до Кристины Пилипчук.

— Пилипчук? Кто это?

— Да, сестра Василька Матвейчука. Знаешь, мабуть.

— Василько помню, а сестру его, признаться, запамятовал.

— Ты ей тильки не скажи!

— И что же тот заготовитель?

— Согласился помочь нам, то есть тебе, я хотела сказать. — Степанида зарделась, залилась краской смущения.

— А что за человек?

— Не здешний. Шустрый мужичишка очень. Дружбу завел с головою сильрады Саливоном Пращаком да с дьяконом.

— Любопытный человек. И бескорыстно помочь согласился?

— Согласился.

— А что про меня выспрашивал?

— Ничегошеньки!

— Очень любопытный человек, — Борис ненадолго задумался. — Нельзя ли мне с ним встретиться до воскресенья.

— Спытаю у Кристины.

— Постарайся, сделай милость. — Борис надел рубаху. — Намекни ему, что мне не с руки встретиться ни с красными, ни с зелеными.

— Это он и без нас понял.

— Почему так думаешь?

— Сказал, что интересные бумаги имеет и от тех, и от других. Потому и вывезти может.

— Тем более он нужен мне.

— Душа у меня, Борис, теперь изболится до воскресенья этого проклятого. Ты подумай, глядишь, уедем?

— А те, кто останется, пусть кровью умываются?

— Мы за свою сполна получили.

— Всех по себе не равняй! Я еще за того пастушка, что у меня на руках помер, не рассчитался с гадами. Не успокоюсь, пока последнего бандеровца под корень не выведем.

— Храни тебя Иисус!

Последняя надежда погасла в Степаниде. Пусто и горько стало на сердце. И вдруг, как спасительная ниточка, припомнились ей слова Ченцова: «Если бы мы знали хотя бы половину из того, что из страха скрывает от нас население, с бандитизмом давно уже было бы покончено».

Вернувшись домой, Сокольчук решила признаться Ченцову во всем, что было, и рассказать о предстоящем свидании с Сидором. Она все сделает, чтобы Боярчук не пришел на эту встречу. По ее мнению, это была единственная возможность спасти ему жизнь. Такова будет ее плата за содеянное против совести.

Но судьбе было вольно распорядиться по-своему.

К Стрижаку на селе привыкли скоро. Товар его шел ходко, на язык он был бойкий, на характер — незлобливый, а что особо устраивало сельчан — не дрожал за копейку, вешал товару с довесом, к сдаваемым вещам не придирался Возле его повозки всегда толпился народ, звенел девичий смех. Чернокудрый Стрижак успевал и с делами управляться, и зажиточным мужикам польстить, и говорливых баб обо всем выспросить, и между шуточками незаметно хорошенькую молодайку ущипнуть за ядреный бок. У одного колодца родниковой водицы напьется, у другого плетня выцедит из запотевшей крынки молоко, у третьего колодца табачком сам угостит. Так за день все село и объедет.

В тот сумеречный вечер последним оставался дом дьякона Митрофана. А сам дьякон словно ждал Стрижака у калитки.

— Пресвятая богородица! Кого я вижу! — Дьякон раскинул широко свои лапищи, затряс кудлатой головой, но не двинулся с места.

— Вот где ваша обитель? А я-то пытаю, кто это там стоит? В темноте не признал, звиняйте!

Стрижак осадил лошадь, слез с повозки, привязал вожжи к изгороди.

— Наслышан про твои мирские дела. Миряне довольные, я знаю точно. Да и у тебя, чую, все слава богу.

— Обижаться грех. Есть маленькая выручка.

— Может, ко мне заглянем, плеснем в огнедышащее зевло по маленькой? — дьякон приоткрыл калитку и уже, не приглашая, а приказывая, пробасил:

— Заходи!

Дьякон здолбицкой церкви Митрофан Гнатюк занимал просторный особняк, крытый фигурной черепицей. Дом был выложен из светлого кирпича особого обжига, поэтому в солнечную погоду поблескивал полированными боками, радовал глаз искусной расшивкой. Пять больших венских окон глядели на центральную улицу села, три других были обращены к лугу с речкой и лесу. С подворья хорошо просматривались дороги, ведущие в город, а так как дом дьякона находился на высоком бугре, то с огородов за домом можно было рассмотреть и всех едущих к селу с другой стороны.

Стрижак уже слышал здешнюю легенду о том, что бугор этот насыпали еще при панской Польше. Уж так хотелось священнослужителям во всем возвышаться над простым людом. Но, увидев на стволе трехобхватной сосны, что росла у самого крыльца, металлические скобы, ведущие к вершине, подумал и о другом: если в Толстостенной дьяковской обители установить пару пулеметов, то можно будет держать под прицелом всю округу.

Дьякон будто прочитал его мысли:

— Крепко строили, любую осаду выдержим. Иисус никогда не давал в обиду верных ему подданных.

И в горнице, словно ждали гостей, стоял обильно накрытый стол.

— Причастимся скороминой, — не очень любезно пригласил Митрофан.

Стрижак сел в простенок между окнами лицом к двери. Дьякон затряс головой:

— Не бойсь! В доме нет никого. Жену и ту к соседям отправил. Знал, что придешь. Мимо меня еще никто не проходил.

И начал разливать самогон по стаканам, которых на столе было десятка два. Объяснил:

— Люблю так. Чтоб потом не отвлекаться. Хочешь пей, хочешь ешь!

— Мудро, — польстил ему Григорий. — А я смотрю: и вам на житье-бытие обижаться не приходится, — указал он на заваленные снедью миски, тарелки, противни.

— Езус Мария! Тебе ли удивляться? — Митрофан руками разломал запеченного в тесте гуся, жирную гузку положил перед собой, а остальное придвинул гостю. — Так ли ты здесь пировал раньше?

— Я никогда не был у вас раньше, святой отец, — смиренно отвечал Стрижак.

— Как?! Ты, Гришка Стрижак, известный по кличке Цыган всем борцам за вильную Украину, не сидел за этим столом?

— Не сидел, потому как никогда никакой клички не имел;

— Ну, ты даешь, рабо божий! — Митрофан даже подавился огурцом.

— Я не здешний, могу предъявить паспорт.

— Да я тебя по роже твоей цыганской запомнил, а не по паспорту! Ты чего юлишь передо мной, нехристь?!

— Слава Украине! — вдруг рявкнул во всю глотку Стрижак и трахнул по столу кулаком так, что опрокинулось несколько стаканов.

Неизвестно, что больше подействовало на дьякона: крик или опрокинувшиеся стаканы, из которых тек самогон к нему на сутану.

— Героям слава, — подавленно пробасил он. — Зачем же так-то?

— А затем, — зло проговорил Стрижак, — что я тебе, рожа твоя толстомясая, не Гришка и уж тем паче не Цыган! Понял, клобук чертов?

— Езус Мария, Гриша, конечно, понял.

— Язык за зубами даже во сне держать надо!

— Истинную правду глаголишь, Григорий! Только в доме нет никого, Иисусом клянусь!

— Ладно. Зачем ждал меня, сказывай? — Стрижак небрежно развалился за столом, поковырял вилкой окорок. — Узнал, значит?

— Потому и предупредить хотел, — зарокотал дьякон, не забывая опрокидывать в волосатый рот стопки самогона. — Не те времена благословенные нынче, чтобы вот так безбоязненно под своей фамилией разгуливать. Ты ведь пропал зимой сорок третьего. Как в воду канул. Одни говорили — убит во время карательной операции против партизан…

— Опять?

— Молчу, молчу, рабо божий Гриша. Были и такие, что разгром вашего полицейского батальона в Сарненском лесу связывали с твоей пропажей. Но мало кто верил. Тебя же все знали хорошо. На помин твоей души не один литр горилки опорожнили. А ты, оказывается, вот он, явился.

— Являются только черти во сне, а я приехал из Кировоградской области в качестве заготовителя утильсырья.

— Это нам известно! А вот зачем явился? Вопрос!

— Дело у меня здесь.

— Наше дело-то?

— Личное дело, личное! — Стрижак воткнул вилку в кус сала, да так и оставил ее там. — То, что ты меня узнал, отец преподобный, не удивительно. Не узнал бы кто другой.

— Как не узнать, обязательно узнают. Первая твоя Кристина до меня прибегла с такой новостью. А ты глаголешь…

— Первый день опасался, все за пистолет в кармане держался. Ан не выдали! Скажи, какое дело!

— Пока не выдали. Еще страх не прошел.