Тимофей Чернов - В те дни на Востоке Страница 15

У входа в казарму лейтенант услышал голос Целобенка. Грубо, с издевкой он кого-то распекал, пересыпая свою речь избитыми армейскими ругательствами: «разгильдяй», «разболтанный», «расхлябанный».

«Есть же такие, для которых брань является наслаждением, — подумал Анатолий. — Кого это он? Уж не моего ли…»

Он не ошибся: перед старшиной стоял Шумилов и бросал робкие взгляды на лейтенанта, как бы прося у него защиты.

Целобенок доложил, что в роте ЧП — рядовой Шумилов стрелял в гарнизоне.

— Знаю. За это я уже наказал его.

Но Целобенок не успокаивался. Он припомнил все проступки солдата. Получалось, что это отъявленный хулиган, которого надо судить. В конце старшина подчеркнул, что только первый взвод и тянет роту назад.

Трудно было возразить Целобенку, но в тоне его сквозило злорадство, а не искреннее желание подтянуть взвод. Ему хотелось досадить Арышеву, которого он невзлюбил с первой встречи за его «самоуправство». Потом лейтенант отобрал у него Примочкина, и он, старшина, ничего не мог сделать. Отмахнулся от этого и Незамай. Теперь Арышев затеял какие-то стрельбы.

После завтрака лейтенант построил взвод для следования на стрельбище. Целобенок чуть ли не в приказном порядке потребовал:

— Оставьте у мое распоряжение Примочкина. — Для чего?

— Командир роты знае для чего.

— Тогда он пусть сам и скажет мне об этом. А зря отрывать людей от занятий я не разрешу.

Взвод шагал на стрельбище, громко распевая песни. Солнце поднималось все выше и выше. Яснее проглядывались далекие сопки, окутанные сизой дымкой августовского марева. После ночного дождя трава сверкала алмазными капельками, источая терпкий запах. Сипло стрекотали в траве кузнечики, вылезли из своих норок суслики и тушканчики, затрепыхала в воздухе пустельга.

Привольна и величава в это время степь! Кажется, что она покрыта бесконечным зеленым пологом, который чуть колышется, гоня мелкие бархатистые волны ковыльных метелок.

Пока не наступил зной, Арышев начал стрельбы. Бойцы с нетерпением ждали, когда им разрешат стрелять из бронебойного ружья. Только у одного Примочкина не было такого желания. Он явно испытывал страх.

— Смотри, Саня, уши затыкай, а то оглушит, — подтрунивал Шумилов.

Пропустив несколько человек, Арышев вызвал на огневой рубеж Примочкина.

— Условия упражнения знаешь?

— Знаю, только… — он хотел сказать, что ему страшно, — только боюсь, глаза подведут.

— Ничего, такую мишень увидишь.

Солдат начал заряжать ружье. Патрон с трудом влезал в ствольную коробку, не слушался затвор. Наконец все было готово.

— Внимание! — подал команду лейтенант. — «Танк» на исходной позиции!

Сильнее забилось сердце у Примочкина. Глаза застлал туман. Поле было расплывчатым, бесконечным. Вот он разглядел на нем черную фигуру ползущего «танка». Он казался таким маленьким, что его закрывала мушка на конце ружья. А как быстро двигался! Кое-как взяв его на прицел, Примочкин закрыл глаза и нажал на спуск.

Грянул выстрел. Резко саданув прикладом в плечо, ружье вырвалось из рук стрелка, сбило очки.

Арышев подскочил к нему, помог встать. Подошли бойцы.

— Как, Саня, жив? — смеялся Шумилов, поднимая с земли очки. Примочкин конфузливо улыбнулся, потирая ноющую ссадину под правым глазом.

— Ничего. Первый блин всегда комом, — сказал Арышев. — Придется еще потренироваться.

Следующим стрелял Шумилов. Хотя он и поплатился за утренний салют, но не унывал. Сейчас ему хотелось доказать, что умеет стрелять не только в воздух, но и в мишень. Ловко, по всем правилам солдат 42 доложил, что прибыл для выполнения упражнения.

— Ложись! — скомандовал Арышев. — Заряжай!

Шумилов припал к земле, мигом раскрыл затвор и втолкнул патрон. Затаив дыхание, стал ждать команду.

Лейтенант подал сигнал. На поле появился «танк».

Солдат поставил нужный прицел, навел на полфигуры вперед мишени и выстрелил. Через две минуты показчик передал, что «танк» поражен.

Арышев не заметил, как к огневому рубежу подошли Сидоров с Дороховым.

Лейтенант доложил, что из двадцати стрелявших не выполнил упражнение только один.

— Хорошо, — сказал комбат. — Сейчас кто у вас стрелял?

— Рядовой Шумилов.

— Это тот, который рвался на фронт? — спросил Дорохов.

— И сегодня стрелял в гарнизоне, — добавил Сидоров. — Как он, выполнил?

— На отлично, товарищ капитан.

— Ага. Тогда придется отставить, а то уж я хотел его на губу отправить.

— А как ваш «больной»? — поинтересовался Дорохов.

— Примочкин? Вот он-то и не выполнил. Тренировать еще надо. Комбат посмотрел на полигон, где стоял «танк».

— Кто же у вас такой «состряпал»?

— Старший сержант Старков у нас мастер на все руки.

— Молоде-ец!

За хорошие результаты по стрельбе Сидоров объявил благодарность всему взводу и лично Арышеву.

— Вот что значит, Михаил Петрович, старание, — говорил комбат замполиту, когда они шли со стрельбища. — А ведь у нас как зачастую делается? Без инициативы. Подай то да подай другое. А при желании можно и самому кое-что достать.

— Конечно, можно. Я хоть и не кадровый офицер, но вижу, что наши командиры работают ниже своих возможностей. Ждут, когда им сверху команду подадут. А некоторые считают, что война пройдет стороной, не коснется их. Отсюда и силы тратить незачем. Один боец на рубеже сказал мне: «Зря стараемся, траншеи роем. Все равно самураи теперь не полезут на нас». «Почему?» — спрашиваю. «Самурайского духу, — говорит, — не хватит». «Если, — отвечаю, — мы ничего не будем делать, то у них духу хватит».

— Да что солдаты, — с досадой проговорил Сидоров. — А офицеры как рассуждают? Вчера спрашиваю Незамая: «Почему не разрешили Арышеву провести боевые стрельбы?» «Не думал, — говорит, — что он будет жаловаться».

— Мне кажется, Незамай у нас не на своем месте, — сказал Дорохов. — Не берусь судить о его военной подготовке, но что касается морали, его отношения к людям, к служебному долгу, тут он не на уровне.

— Может быть, но нельзя не учитывать того, что человек участвовал в боях, имеет опыт и выполняет, что от него требуется. Вспомните хотя бы задержанного диверсанта.

— Но откуда у него такой консерватизм?

— Значит, мы плохо воспитываем, мало от него требуем.

— А как вы смотрите на Воронкова?

— Да, он подошел бы на эту должность, но начальник штаба думает взять его на штабную работу. Видимо, скоро будет приказ. А> что касается благодушия, об этом нам с вами следует подумать.

Глава десятая

Обычно после обеда, вернувшись в землянку, офицеры отдавали дань мертвому часу. Но на этот раз никто не спал, все обсуждали грандиозное событие — провал немецкого наступления на Курской цуге.

— Теперь инициатива окончательно перешла в наши руки. Так что погоним до самого Берлина, — торжествовал Воронков.

— Эх, мне бы туда! — загорелся Быков. — Может, черкнуть генералу? Чем здесь сидеть да ждать. Правда, Анатолий Николаевич?

Но Арышев не поддержал его.

— Пиши, пиши, — подзуживал Воронков. — Может, сжалится дя-ця и возьмет к себе бедного племянника. А то ему здесь невыносимо, как Ваньке Жукову.

Быков заерзал на топчане, недовольно проворчал:

— Не человек, а полынь горькая. С ним советуются, а он… Разговор оборвался — в землянку вошел Веселов.

— Добро пожаловать, Константин Сергеич! — Воронков иногда называл сержанта по имени и отчеству, как будущего педагога. — Что-то редко заглядываете к нам.

Веселов сел у стола, причесал волосы.

— Некогда все, работаем и в казарме, и в клубе.

— Ну, теперь не уснешь, — позевывая, сказал Быков. — Как сойдутся эти преподобные учителя, водой их не разольешь, колом не расшибешь. Лучше скажи, почта была сегодня? — обратился он к Веселову.

— Конечно, была, — Костя извлек из кармана два конверта, подал Арышеву от матери и Воронкову от жены. — А вам, товарищ лейтенант, сегодня нет.

Быков вздохнул.

— Видать, заленилась моя Мариша, уж неделю не пишет. Последнее время Илья Васильевич часто получал письма от жены.