Борис Земцов - Добровольцы Страница 15

Неужели московские «журналюги» вот так откровенно, «в лоб» работают на тех, с кем мы разделены линией фронта? Или мое сознание под воздействием окопного синдрома начинает дрейфовать в сторону известного диагноза? Правда, в последнем я не одинок. Многие, даже те, кто с удовольствием позировал перед камерами, почти уверены, что «упавшие» на «положай» как снег на голову журналисты — «шпиены», что отснятые пленки непременно окажутся в распоряжении врагов. Тем не менее эта тема не стала в отряде «темой номер один».

Наверное, это правильно. Где война — там и шпионы. Где передовая — там и вражеские лазутчики. Хотя… Стоило ли ехать за столько километров от Родины, чтобы в очередной раз столкнуться с представителями антинародной, антинациональной «пятой колонны»? [6]

для них не просто пустячное занятие, а откровенное унижение казачьего достоинства. С трудом сдерживаемся, чтобы не конфликтовать по этому поводу. Делим караульные часы между охотниками-желающими, по-прежнему считаем, что это оптимальный вариант сохранения собственной безопасности.

Режут слух и странные откровения, что то и дело звучат из уст тех, кто составил в отряде «станицу». Постоянно агрессивно декларируется тезис, будто казаки — отдельная нация, всех превосходящая своими достоинствами и способностями. Поразительно, нас, представителей неказачьей части отряда, они называют «русскими». Не то чтобы презрительно, но с определенным намеком на второсортность.

Володька Бес, неунывающий патриот из близкого Подмосковья, уже как-то поднял на смех подобное деление и не без ехидства поинтересовался у одного из станичников: «А вы, что не русские?» Ответом было напыщенное, уже не раз звучавшее здесь: «Мы — казаки!» — и угрожающее сопение.

В спорах на «казачье-мужицкие» темы не участвую. Слишком нелепа сама тема и слишком невежественны оппоненты. Разве можно всерьез принимать тезис о том, что британская столица Лондон основана казаками (лонДон — это в память о реке, с которой пришли «основатели»), что французский Париж также обязан им своим происхождением (Париж — это от слова «париг», что означает порог). Примеров подобных «аргументов» можно привести великое множество.

Помалкиваю и о том, что у меня самого по линии отца — донские «конкретно казачьи» корни. Еще в начале двадцатого века на карте территории «Войска Донского» была отмечена станица Земцовская. До сих пор неподалеку от родины Михаила Шолохова станицы Вешенской есть хутор Земцов. Неужели «станичники» не знают топонимики родных мест? «Просвещать» их по этому поводу не собираюсь, а то подумают, что примазываюсь к их казачьей «неповторимости».

Кстати, именно здесь, наслушавшись казачьих откровений, я начал подозревать, что самые «крутые» идеи об «избранности и исключительности» в их чубатые головы кто-то заталкивает специально и далеко не с добрыми пожеланиями.

Тихо дичаем. Главная причина — отсутствие информации. И о том, что творится в России. И о том, что происходит здесь, в Югославии. В казарме, куда мы изредка ненадолго приезжаем, есть телевизор. Но что толку? Языка мы не знаем. Качество приема телепрограмм отвратительное (то ли с антенной что-то, то ли такова специфика горной местности). Так что ощущение оторванности от мира — стопроцентное…

Растрогали пожилые сербки, навестившие нас вечером в казарме. Они притащили целый ворох теплых вещей домашней вязки: жилеты, носки, пояса. Настоятельно попросили сразу примерить. Искренне радовались, что все принесенное оказалось впору. Какой добротой лучились их глаза! А у нас глаза, признаться, начало пощипывать. Не ожидали мы такого. Низкий поклон вам, сербские женщины.

Обстановка, в которой мы находимся, располагает к предельной откровенности. В разговорах у костра, в караулах, на перекурах в рейдах обсуждаются самые различные темы: от достоинств местной виноградной водки до исторических перспектив Государства Российского, от боевых качеств оружия, произведенного работягами еще советской оборонки, до степени влияния международного масонства на политику московского мэра. Мои однополчане могут говорить о чем угодно. Удивительно, в этих разговорах тема былой профессии, недавней работы, то есть тема мирного труда, не возникает никогда. Конечно, здесь «аукнулось» то, что многие из них до того, как сделали свой «боснийский выбор», вдоволь нахлебались последствий навалившейся на страну безработицы, всех этих сокращений, реорганизаций, реструктуризаций, модернизаций и прочих нехитрых приемчиков, при помощи которых убивались остатки некогда великой экономики некогда великой державы.

Однако главная причина «забвения» темы мирного труда, кажется, в другом. «Поле» войны, мистика войны, атмосфера войны настолько сильны, влиятельны, энергетичны, что просто подавляют и оттесняют все, что связано с прошлой мирной деятельностью. Очень может быть, все, чем мы раньше занимались (в какой бы социально значимой профессии ни трудились), — просто пустяк, сущая безделица по сравнению со значимостью и масштабностью процесса, в котором ныне востребованы. Ведь процесс этот — ни много ни мало — История и мы, русские добровольцы, — ее полноценные участники!

Разумеется, эту тему в разговорах у костра и на перекурах мы не обсуждаем, но каждый из нас по-своему ее чувствует, переживает, ею болеет.

Во все времена, во все эпохи либералы и прочие им подобные очень ловко жонглируют тезисом «все религии равны, все религии одинаковы, все религии одинаково гуманны…». Возможно, очень возможно… Однако термин «исламский терроризм» в последнее время звучит все чаще и чаще. Это уже устоявшийся термин. И это в то время, когда терминов типа «православный терроризм», «буддийский терроризм» и т. д. так и не появилось. Значит, не так уж одинаковы все религии. Вовсе не одинаковы!

Вот тут-то и вспомнился снова трофейный «серборез» с «натруженной», уже успевшей сточиться «рабочей» частью, что показывали мне полгода назад офицеры Республики Сербской. И многое другое вспомнилось. Война в Боснии только началась, а весь мир облетели фотографии с характерными сюжетами; мусульмане четвертуют пленного серба, мусульмане закапывают живыми сербских ополченцев, мусульмане распинают сербов. Врезалась в память фотография, на которой тщедушный мусульманин-подросток позирует с отрубленной головой сербского четника.

Прекрасно понимаю, что в любой войне по обе стороны фронта всегда могут обнаружиться люди, способные демонстрировать патологическую жестокость. Однако фотографий, на которых сербы красуются с отрубленными у мусульман головами, так и не появилось. Может быть, дело в национальном характере? Вряд ли. Жестоких наций, равно как и «плохих-хороших» наций, не существует. Всемирная история человечества это уже доказала. Уместно вспомнить, что мусульмане Боснии — это те же сербы, поменявшие под давлением захвативших Балканы турок православие на ислам. Неужели дело в религии? Тогда почему молчит мировое сообщество? Почему не расставят верные акценты средства массовой информации, владеющие миллиардными аудиториями? Или опять нам демонстрируют двойные стандарты в самом худшем, подлом и лицемерном, сверхмасштабном варианте?

Последние несколько дней ловил себя на крамольной мысли: а не пора ли домой? Пытаюсь убедить себя, что имею на это полное моральное право. Зачем ехал сюда? Проверить себя. Кажется, проверил. Еще что-то могу. От пуль не прятался, каждодневную лямку солдатских будней тянул вместе со всеми. Вторая причина отъезда — собран материал для книги или серии материалов о житье-бытье российских добровольцев на югославской земле. С этим, кажется, тоже все в порядке. Исписаны два блокнота. Дневник велся почти ежедневно. Вряд ли из всего этого получится что-то художественное. Другое важно. Тема — нетронута. Что бы я ни написал о русских в сегодняшней Югославии — все равно буду первым, кто видел все это изнутри, кто об этом напишет. Без громких фраз — это важно. Для истории, для нации, для Отечества. Месяца с хвостиком, проведенного в шкуре добровольца, пожалуй, достаточно для того, чтобы иметь моральное право писать обо всем, что здесь происходит.

В отряде — пополнение. Два парня с Украины. Пробрались сюда неведомыми путями. Мотивы неясны. Парни не очень разговорчивы. Плюс два москвича. Один, Николай Р., относит себя к казакам и как доказательство этой принадлежности носит в ухе серьгу белого металла. Словоохотлив. Пожалуй, даже слишком. Другой — Константин Б. — совсем еще мальчик. Я внимательно наблюдал за ним несколько дней, и сам факт появления его здесь мне начинает казаться нелогичным. Уж слишком он молод и чист. Едва-едва после армии. На бесцеремонный вопрос: «Ты-то зачем сюда?» — по-детски шмыгает носом: «Да так, интересно. Чего в Москве-то делать…» Аргумент слабый. Судя по всему, парень просто ищет себя. Ищет места в жизни, где он нужен и ценен. В Югославию Костя приехал с гитарой.