Игорь Моисеенко - Сектор обстрела Страница 15

— Та! Забивай! Сорокалитровый чилим на бражке.

Пока бойцы соображали, Цымбал ввернул редуктор на место. Через полминуты, хрюкая от предвкушения удовольствия, он прилип к отверстию в корпусе баллона и одним духом «высосал» сразу два косяка, торчащих из редуктора.

Халилов только и смог, что заметить:

— Ну, артист.

— Та!.. Ушлепака красноклювый! — поддержал Старостенок.

Пока Цымбал втягивал в себя убойную смесь из наркотического дыма и паров перебродившей браги, рожа у него покраснела, как в парилке, а глаза полезли на лоб, как у рака. Но он не сдался, пока не «задушил» оба косяка. «Задушил» за один вдох. После этого он попытался непослушными руками перекатить полный дыма баллон сидящему рядом Старому, да так и не справившись с непосильной задачей, заливаясь идиотским смехом, рухнул навзничь, как подстреленный, и, под всеобщий хохот, затих в полной отключке…

…Равиль не задавался вопросом: отчего шурави смеются? Больше его интересовало, где именно в шалаше разместился Воин. Граната могла и не достичь своей цели. И все же — сам Дионис вел к нему его врагов. Он принялся искать способ подобраться к шалашу поближе. Гранату нужно было бросать наверняка — к ногам Воина…

…Для Юсуфа, казалось, дозы не существует. Еще никто не видел его вдрызг обкуренным. И сейчас он был единственным, кого еще хоть что-то интересовало:

— Дан, а чё за песню ты тогда в клубе пел про Аистов? Чё там за Сашка был?

Белоград нашел в себе силы возмутиться:

— Ну, ты даешь, Холера…

Просветил Мамедов:

— Тебя еще не было тогда. Это взводный наш был — лейтенант Стовба… Александр Иванович Стовба. А вместе — Аист.

Старостенок поддержал:

— Писарюги штабные говорят, его к Герою представили.

Неожиданно для всех ожил Цымбал:

— Ни хрена себе, за кой хрен?

Старостенок толкнул в сторону Цымбала баллон:

— Грызло пришлёпни, сруль Македонский, пока не оторвало!..

Цымбал, как смог, изобразил испуг и с идиотским смешком подкинул:

— От, блин… Не дембеля, а ящеры клыкастые. Хоть бы не порвали…

Рустам грустно усмехнулся и продолжил:

— Они прикрывать тогда остались. Летуны бомбу тогда новую испытывали… Потом мы узнали — объемную.

Впечатлениями поделился Старостенок:

— Я такого больше и не видел никогда. Газ на кишлак туманом лег. Оставалось только трассером туда шарахнуть, и все живое…

Рустам продолжил после небольшой паузы:

— А духи нас тогда зажали… Как… как в сорок первом зажали. Стовба приказал нам Дана выносить. Задело его тогда. Мы то ушли и Дана вынесли, а Стовбу и пацанов, на утро, тесаками исполосованных, без ног нашли и два духа дохлых рядом. Похоже, он их зубами рвал. Я видел: они ступни ему отрезали… и жилы из-под кожи вынули…

Цымбал окаменел от страха:

— А жилы на фига?..

— Жилы?.. На шомпола наматываешь и дергаешь потом за них. Человек как кукла дергается… — пояснил Рустам. — Как он вырвался непонятно, но вырвался — факт, рядом два духа дохлых валялось. Не дополз только…

— А стихи летёха наш писал. Дан весь его блокнот себе переписал, за ночь… И песню ту в ту же ночь написал…

Мамедов уточнил:

— А потом, ту тетрадку матери отправили… Следом за телом…

Богдан достал из внутреннего кармана запятнанную кровью тетрадь с надписью «Аист»:

— Не отдал я ее. И песню позже написал. Я сам тогда, как труп был.

Старый встрепенулся:

— Ты сдурел, что ли?

— А как ты его в таком виде — маме? — возразил Богдан.

Рустам прикипел глазами к блокноту:

— Плохая примета, вещи покойника… плохая примета…

Белоград только опустил утвердительно голову:

— Знаю… Я думаю… я его сам старикам взводного в Днепродзержинск отвезу… Только домой вернусь и отвезу…

— Все равно, Данко, нехорошая примета… ой, нехорошая… — снова начал сокрушаться Мамедов.

Тяжелую паузу оборвал Халилов:

— Спой еще, Дан… «Аистов».

Богдан даже не шелохнулся. Только возразил:

— Не… После той аранжировки… той, что лабухи в клубе тогда сделали, она уже так не зазвучит.

Но Юсуф не унимался:

— А из блокнота взводного чего-нибудь, Дан?

Белоград слегка поколебался:

— Есть у него там одно… незаконченное. Что-то помешало ему. А что?.. Кто знает, может, на ту операцию мы ушли… Оно последним в тетрадке было… А может, он тоже продолжения не видел. Так бывает, упрешься в куплет, и все… душа замолкает… Я до сих пор над ним мозги сушу. Не идет, хоть ты тресни.

— Ну, ты даешь, Дан, «Аистов» за ночь сделал, а эту за год не можешь, — подал голос Цымбал.

Богдан бросил на бойца снисходительный взгляд:

— Дурень ты, Цибуля. Песни не делаются. Стовба мне говорил: песни на небесах пишутся. И так оно и есть: пока душа не запоет ничего путевого не выйдет.

Цымбал не преминул поднять все на хохму:

— Та, косячелу по локоть завали за шкурку и все запоет, даже запляшет…

— Да?.. — Белоград только грустно усмехнулся. — Ну, попробуй. Может, у тебя получится…

Пальцы побежали по грифу. Из гитары хлынули первые аккорды, следом полились первые слова:

— Сегодня вновь бессонница/ На сердце давит ранами/ И нет лекарств для памяти,/ Хранящей стон войны,/ Сегодня звезды алые,/ Как маки над курганами/ Пылают цветом кровушки/ На зелени весны/ Кто вышел с сорок пятого,/ Безногими, безрукими/ Но навсегда героями/ За Родину, за Мать…

…Это был Он. Равиль не мог ошибиться. Хотя и не слышал его голоса. Но кто еще мог играть на гитаре? Похоже, Воин сидел в шалаше дальше всех от выхода. Оставалось только доползти до него и протянуть гранату сквозь камышовую стенку прямо Воину под ноги. Он не успеет даже выбежать. Он явно сидел дальше всех от выхода. Равиль поправил «усики» предохранителя, чтобы выдернуть кольцо без заминки, и пополз к шалашу. До цели оставалось совсем немного…

…Цымбал только настроился слушать:

— А дальше, Дан?

Белоград ответил не сразу:

— Вот и я дальше хочу, а оно… Ждать надо… Душа запоет. Если тетрадь со мной, она… все равно запоет. Все равно, я закончу ее. Закончу и отвезу… матери его…

…К шалашу он подкрался почти бесшумно. Во всяком случае, никто его не заметил. И все же, как он не осторожничал, но ветка пересохшего на солнце камыша отодвинулась под его ладонью с оглушительным треском. Но скрывать свой маневр ему больше и не требовалось…

Глава тринадцатая

Такой Валентину он видел впервые.

"Кошка, чисто, кошка разъяренная…" — и восхищался и страшился он одновременно.

— Ты представляешь, что будет, если она поймет, что он еще не вернулся?!

Сан Саныч старался не демонстрировать эмоций. Несмотря на более чем особое отношение к Валентине, нужно же было еще хотя бы пытаться сохранить реноме заведующего неврологией.

А Валентина все наседала:

— Да как ты… Ты еще колеблешься, Саня! Ты растерялся, Санечка!

— А если они проверят? Ты представляешь, что они со мной сделают? Это ж Афган… Кризис уже прошел. Выйдет из наркоза и все.

— Так ты обосрался… За диплом свой обосрался. Да кто на эту справку внимание обратит?

В который раз он вспомнил забытое им однажды непреложное: "Дома и на работе — никаких танцев-манцев-зажиманцев". И снова, как обычно, в ту же секунду в мозгах вспыхнуло: "Та куда ж ты от такой денешься — кошка, чисто, кошка дикая". Но он еще сопротивлялся:

— Ты думаешь, главврач в их ведомстве не состоит? И что ты будешь с ней делать, с этой справкой? Главный, все равно, в области на пленуме. Он первый партбилет положит… А я… А я до конца дней не отмоюсь.

Валентину его возражения взбесили еще сильнее:

— Сашенька укакался… А такой жених был. Цветочки носил, а как защищать обещал. Такой рыцарь укакался. Да затолкай ты его себе в задницу, свой диплом, как клятву Гиппократа за партбилет затолкал! Подотрись ты этими бумажками!.. обоими!.. Чего ты боишься!? Уволят!? Из партии попрут!? — и добавила шепотом, — Или на костре сожгут?

— Да причем тут Гиппократ? — возразил он совсем уже безвольно.

Она всегда была — сама внезапность. Ему еще ни разу не удалось предвидеть ее действия. И сейчас Валентина склонилась над его столом, уставилась ему в глаза и прошипела в лицо:

— Если с ней случится чего, я сама… Я своими руками тебя…

Дверь за ней захлопнулась с такой силой, что стекла в ординаторской едва не высыпались наружу.

Сан Саныча и без того сомнения в куски раздирали. Он и так — давно уже сдался. Единственное, что сдерживало его: "Ну не разумно это. И не поможет. Все равно, справку не пропустят. Только репутацию себе же изгадишь". Впрочем, он и так себя дерьмом чувствовал.

Дверь снова отворилась. Но… Настолько тихо…

Валентина пронеслась мимо, не удосужив их даже взглядом. Сашка знал, что это означает. Сейчас он предпочел бы матери на глаза не попадаться. Алексей взялся за ручку двери ординаторской…