Геннадий Семенихин - Новочеркасск: Книга третья Страница 15

— Верю, друзья, — потеплел генерал медслужбы. И он первым вышел из палаты, увлекая за собой всю процессию.

— Эх, братцы, — огорченно вздохнул Бакрадзе, — хоть бы что-нибудь понимал, этот профессор в том, что такое боевой вылет. Я ему повествую, как Лука Акимович восемь исправных «юнкерсов» взорвал, а он с рыбьим спокойствием свое «Верю, дорогие друзья» произносит, как будто восемь вражеских самолетов уничтожить все равно что восемь спичек вытащить из коробка и зажечь. Одно слово — медицина. — Он вздохнул и направился к своей койке, скрипя костылем. — Короче говоря, дорогой Лука, не будем расстраиваться, а лучше отдохнем минуток шестьсот. Ух, до чего же спать захотелось после этого нудного обхода!

— Мне тоже, — вздохнул и Сошников.

Вскоре они отчаянно захрапели. А Вене Якушеву сон не шел. Долгая и мучительная бессонница навалилась на него. Сцепив на подушке руки, он положил на них стриженный под бокс затылок и думал, думал. Когда отяжелели веки, он вдруг явственно увидел родной Новочеркасск, крутой спуск, ведущий от желтого, гордо высящегося над площадью семиглавого собора к железнодорожному вокзалу, темно-зеленую фигуру Ермака, удерживающего на простертой вперед руке корону, улицы и проспекты, расходящиеся веером от старинной площади. Потом он мысленно пошел от собора по аллее, обсаженной многолетними тополями, в другую сторону, мимо бывшего фаслеровского завода, свернул налево и прошел три квартала вниз, к Аксаю. У трансформаторной будки остановился, обожженный тягостным воспоминанием. Именно здесь в глубокий туманный вечер, когда в домах все окна были занавешены и за многими из них уже загашены керосиновые лампы, был убит белогвардейцем Моргуновым его родной дядя Павел. Тяжко вздохнув, Веня стал спускаться вниз к заветному бугру, где всегда собирались его однолетки. Неожиданно ему померещилось, что загремел засов в угловом доме, старенькая дверь со скрипом отворилась и на пороге появился родной отец в своей любимой серой сатиновой косоворотке с ведрами в руках, собиравшийся идти к колонке за водой. Веня уже намеревался было его окликнуть, когда тяжелый неожиданный сон подкатился к нему.

Сколько проспал, он не мог бы сказать. Очнулся от ощущения на своем лице чьего-то дыхания, не соображая еще, кто бы это мог быть. Рукой своей натолкнулся на другую руку, холодную и тонкую у запястья. Смутной волной пробежало по всему телу волнение.

— Ленка, ты?

— Я, — раздался в ответ вздрагивающий голос. Воровато оглядевшись по сторонам и убедившись в том, что два его однополчанина беспробудно спят, Якушев крепче сжал эту руку, и обоим им стало невыносимо жарко от этой близости, от поглотившей их тревожной дурманящей палатной тишины, пропитанной запахом гипса, йодоформа и бинтов.

Он нащупал верхнюю пуговицу на ее халате и расстегнул. Дрожащая рука ощутила ее озябшее нагое тело.

— Ленка, ты пришла насовсем, — пробормотал он нелепо.

— А ты думал, — всхлипнула девушка. — Мне стало невыносимо одной. Я не могу больше без тебя, слышишь. Ведь должен же быть у каждого человек, к которому в трудное время можно прислониться. Стань для меня таким человеком, Веня?..

Рассветами и закатами измеряется госпитальная жизнь, но суть ее зависит от того, что произошло между ними. Их уже двадцать миновало у Якушева, а раненая нога все не заживала и не заживала. При очередном обходе главный хирург госпиталя майор медслужбы Носков, человек доброжелательный, но немногословный, сочувственно покачал головой, когда Лена размотала запылившийся сверху бинт.

— Ничего не понимаю, молодой человек. Вчера значительно было лучше, а сейчас рана кровоточит сильнее. Я надеялся, что вы обойдетесь услугами лишь нашего госпиталя, но теперь вижу, так, к сожалению, не получится. Нужен стационар с более совершенными методами лечения. Так что готовьтесь к эвакуации. — И он как-то внимательно, с явным участием посмотрел на присевшую на корточки рядом с раненым Лену, будто искал ее одобрения. Но медсестра лишь опустила голову, откровенно не желая, чтобы врач заглядывал ей в глаза.

— Может, все обойдется и он останется здесь, — не поднимая головы, сказала она. — Ведь вы и более тяжелых ставили на ноги, Василь Васильевич.

— Посмотрим, посмотрим, — уклончиво отозвался главный хирург.

Он ушел, а Лена завернула окровавленные бинты, чтобы выбросить их в мусорный ящик, которым служила бочка из-под бензина, стоявшая у входной двери.

— Вот видишь, что мы натворили, — вдруг расхохоталась она.

— Ты сегодня придешь? — спросил Якушев.

— Еще бы, — сказала Лена, пряча счастливые глаза. — Я теперь всегда буду приходить, пока ты со мной. Это так необыкновенно… Ты, я и ночь.

— Плюс к тому еще двое, которые обо всем догадываются.

— Ну и пускай догадываются, — беспечно махнула она рукой. — Ты у меня один-единственный, и другого быть никогда не может.

В эту минуту распахнулась дверь и на пороге возникла ее близкая подруга медсестра Оленька, розовощекая, широкая в кости девчонка, от которой у Лены не было никаких тайн.

— Ленка, я так и знала, что ты в палате у летчиков амурничаешь. Иди, тебя главврач зовет. Новая партия раненых ожидается, и он всех на пятиминутку собирает.

— Вот видишь, — огорченно вздохнула девушка, обращаясь к одному только Вениамину, — ничего не поделаешь, приказ начальника закон для подчиненных, как об этом сказано в уставе, о котором вы так любите распространяться: «О воин, службою живущий, читай устав на сон грядущий». Ты тут не скучай без меня.

Когда дверь захлопнулась, Сошников громко вздохнул:

— Вот и разъедемся мы скоро. Вот и перестал существовать экипаж лейтенанта Бакрадзе. Станем заправскими обитателями тыла. Солнышко, лес или горы, а то и море. Какой-нибудь душ шарко. А поливать, Веня, там тебя из него уже будет новая медсестра. Ты в новую медсестру не влюбишься, Веня? А?

— Вот еще, — надулся Якушев. — Да мне, кроме Ленки, в жизни никого не надо. От любви к ней только чище становишься.

Грузин мрачно махнул рукой:

— Не остри, Лука Акимович. Пусть достается ему Лена на всю жизнь, пусть нарожает ему кучу мальчиков и девочек, станут они бабушками и дедушками. Это их личное дело, в конце концов. Огорчительно другое, о чем ты правильно только что заметил. То, что сначала погибла наша голубая «шестерка» от этих проклятых «мессеров», а теперь погибает весь наш дружный экипаж. Развезут нас по новым госпиталям, и точка. По этому поводу можно будет только песенку спеть. — И он вполголоса запел:

На Север поедет один из нас,На Дальний Восток другой.

Вано на мгновение задумался, потом смуглой ладонью провел по лбу, словно набежавшие складки хотел разгладить:

— Есть такой непреложный закон бытия. Мгновение — это мгновение, и, как бы вы ни стремились его повторить, ваши усилия будут тщетными. Вот сидим мы в этой маленькой, не совсем уютной палате втроем. Войдет твоя очаровательная Лапочка, станет четверо, и уже сидеть мы будет по-другому, да и разговор какой-нибудь новый возобновим.

В это мгновение растворилась дверь и на пороге с подносом в руках, неся им ужин, действительно появилась Лена, услыхавшая окончание последней фразы:

— Я пришла, мальчики. По какому поводу меня вспоминали?

— Подожди, крошка, — ласково остановил ее Вано. — Один знаменитый поэт, не имел чести запомнить его фамилию на школьных уроках литературы, сказал: «Остановись мгновенье, ты прекрасно».

— Это Гете сочинил, — подсказала Лена.

— Ах да, — весело согласился Бакрадзе, — как же я запамятовал. Нам еще в восьмом, не то в девятом «Б» учитель рассказывал его поэму. Там про доктора Фауста и черта Мефистофеля…. Интересно рассказывал. Сейчас мы сидим вчетвером: наш экипаж и Леночка. Вернее, мы трое лежим, а она стоит с подносом в руках. Хорошо, ясно, тихо. Но никогда больше такой мизансцены не будет. Бакрадзе от зениток к тому времени сгореть может, наш рассудительный политрук Лука Акимович на повышение пойдет куда-нибудь. Скажем, комиссаром полка. Леночка и юный наш Ромео поженятся и не захотят продолжать знакомство со стариками. Одним словом, не вечен мир. А пока давайте весело улыбаться наперекор всем аксиомам. Нашей дружбе, понимаешь, тому, что рано или поздно разобьем всех фашистов, понимаешь, и вернемся обязательно к своим очагам. На белом свете мало ли чему можно улыбаться. Эх, по стаканчику цинандали бы сейчас, да где его достанешь. Лично я артезианский колодец готов пробурить, чтобы извлечь из недр эту живительную влагу, при поддержке гидротехника Якушева разумеется.

Лена поставила поднос на тумбочку и рассмеялась:

— Зачем же бурить, товарищ лейтенант? Все равно, с костылем какой вы бурильщик? Я вам по секрету скажу, стоит в моей тумбочке неприкосновенная бутылка «кагора». Мама дала на дорогу и велела выпить, когда наше наступление начнется. К тому времени я новую какую-нибудь раздобуду, а эту вам сейчас пожертвую.