Георгий Косарев - Сердце прощает Страница 15

— Мы-то здесь как-нибудь перебьемся, а вот бойцам-то на фронте да ипартизанам, поди, как трудно.

— Да, конечно, доля тяжелая, ничего не скажешь. Вот и не позволяетсовесть сидеть так, сложа руки.

— А как идти-то тебе, просто не представляю, — огорченно сказалаАксинья. — Сразу схватят, документов никаких нет. Да и зима на носу,холода пошли.

— А что сделаешь, надо готовиться ко всему, — ответил Игнат.

Было пасмурное осеннее утро. Холодный ветер постукивал ставней,шуршал опавшими листьями в палисаднике. У соседей отрывисто лаял пес, и,как бы поддразнивая его, в разных концах деревни горланили петухи.Проснувшись рано, Игнат прислушивался к этим звукам и думал все о том же:куда податься. Он слышал, как ровными тихими шагами вышла во двор Аксинья.В избе было чисто, уютно. От свеженаколотых сосновых поленьев, брошенных свечера возле печи, веяло приятным ароматом смолы. Из темного переднегоугла сонно посматривали святые угодники, недвижно глядели то ли на Петю,клубком свернувшегося на материнской кровати, то ли на него, Игната, будтопритаившегося в узком пролете за печью. От размышлений о своем нынешнемнеопределенном положении и необходимости круто менять его он невольнопереключился на воспоминания. Они вели Игната то к родному заводу, скоторым он сросся сердцем, как с родным домашним очагом; то воскрешалинедавние короткие, но ожесточенные бои с фашистами; то возвращали домой,заставляли его мысленно успокаивать Марфу, ласкать любимых своих детей.Игнат повернулся с боку на бок, потом еще и еще раз. Это было первымпризнаком нарастающего душевного волнения. И действительно, чем больше ондумал о своем доме, тем сильнее становилось его беспокойство. Наконец, невыдержав внутреннего напряжения, он поднялся и спустил ноги на пол.

С шумом распахнулась дверь. Запыхавшаяся, позвякивая пустыми ведрами,в избу вбежала Аксинья.

— Беда, Игнат Ермилович, беда!..

— Что такое?

— Немцы идут по домам.

Игната передернуло как от озноба.

— Думал же... С ночи надо было уходить, — сказал он. — Подвел я вас,Аксинья...

Он принялся быстро одеваться в своем закутке.

— Да куда же ты побежишь-то? — чуть не плача произнесла хозяйка. —Вся деревня оцеплена, ни входа, ни выхода...

— Дядя Игнат, куда же вы? — проснувшись и соскочив с кровати, спросилПетя.

— Так надо, Петюнчик, — ласково ответил Игнат. — Немцы в деревне...

Петя испуганно заморгал глазами, а затем торопливо натянул на себярубашку.

Аксинья кинулась в угол, схватила лежавший там красноармейскийвещмешок.

— Игнат Ермилович, скорей прячься в подпол. Здесь прямо под кухнейнасыпана картошка, а там, — указала она рукой к стене, — пусто. Спускайтуда матрас и скрывайся.

— Нет, я туда не полезу...

— Не упорствуй, погибнешь!.. — Лицо Аксиньи покрылось лихорадочнымипятнами, синие глаза светились тревогой. — Ты погубишь и меня, и Петю,подумай и об этом!

В голосе Аксиньи почудился Игнату скрытый упрек. У него на какое-томгновенье закружилась голова, заныла рука, словно на ней открылась рана. Итогда, приподняв половицу на кухне, Игнат схватил собранные Аксиньей вещии бросил их в черный зияющий лаз, откуда пахнуло плесенью и сыростью.

— Скорей, Игнат Ермилович, скорей!..

Игнат, словно прощаясь, долгим взглядом посмотрел в глаза Аксинье испустился в подпол.

— Спички-то не забудь, возьми, — срывающимся от волнения голосомпрокричала Аксинья и, бросив Игнату коробок, прикрыла за ним половицу...

Стуча подковами сапог, в избу ввалились немцы. Как поняла Аксинья,двое с винтовками были рядовыми солдатами; один штатский — мужчина летсорока в серой клетчатой кепке — вроде переводчика; четвертый, с узкимисеребряными погонами, в высокой фуражке.

Офицер прошелся по избе, мельком взглянул на Аксинью, затем на Петю,испуганно прижавшегося к стенке кровати, и что-то сказал по-немецки.Штатский мужчина, пристукнув каблуками, громко спросил:

— Оружие в доме имеется?

— Бог с вами, какое оружие! — оробев, ответила Аксинья. — Зачем ономне?

— Зачем — я не спрашиваю. Господин капитан желает знать, имеется ли увас оружие?

— Нет у меня никакого оружия, бог с вами.

Штатский перевел ее слова. Капитан еле заметно усмехнулся и вдругспросил Аксинью по-русски:

— Где ест твоя муж?

— Не понимаю, о чем он? — растерянно сказала Аксинья, обратившись кмужчине в кепке.

— О, разве я не хорошо спросиль? — вновь усмехнулся капитан.

— Муж, где твой муж? — раздраженно сказал штатский.

— Мужа взяли в солдаты, — ответила Аксинья.

Теперь капитан не сводил глаз с Аксиньи. Не снимая перчаток, ондостал пачку сигарет, закурил. У него было удлиненное загорелое лицо, ностонкий, с горбинкой; выступающий вперед подбородок выбрит чисто, досиневы. Он окинул небрежным взором комнату, снова прошелся по ней, точночто-то прикидывая в уме, заглянул на кухню-чулан, оттуда прошел в соседнююкомнату и, возвратившись, с той же еще приметной усмешкой сказал Аксинье:

— Кто был твой муж здесь?

— Кем был муж в деревне? — поспешно повторил штатский.

— Был колхозником. Кем же он мог еще быть? — встревоженно сказалаАксинья. — Работал на ферме, подвозил корма, иногда плотничал, конопатилизбы.

Выслушав перевод, капитан спросил опять на ломаном русском языке:

— Где ест он теперь? Армия? Партизан?

— Господи, какой же партизан! — воскликнула Аксинья. — Как призвали вармию — до сих пор не получила никакой весточки от него.

Капитан, коверкая русские слова, сказал:

— Русский армия капут. Алле зальдатен... марш, марш!.. как это?..бежать.

Он испытующе уставился в лицо Аксинье. Не дождавшись от нее ответа,строго спросил:

— Ест твой мужьик коммунист? Большевик?

— Нет, что вы, он малограмотный мужчина, — сказала Аксинья, — большепромышлял по крестьянству, до политики не дорос.

Капитан кивнул, затем коротко и резко отдал солдатам какое-топриказание. Солдаты и мужчина в штатском подняли крышку сундука и вывалилина пол все его содержимое, выбросили все вещи из шкафа, порылись впостели, заглянули в печь. И пока капитан с игривой полуулыбкой задавалновые вопросы Аксинье, один из солдат извлек из-под лавки стопку книг,перелистав их, показал своему командиру страницу с портретом Сталина.

— Варум? Что есть это? — сразу враждебно спросил капитан.

— Это учебники для мальчика, он окончил два класса, а теперь школа неработает, — сказала Аксинья.

Капитан, не дослушав ее, швырнул книгу в угол к двери.

Солдаты осмотрели и обыскали все, что было возможно: двор, горенку,сени. Аксинья заметила, что один из немцев, что-то радостно залопотавпо-своему, засунул в карман шинели новые шерстяные носки, а другой взял вохапку теплую шубу ее мужа и отнес на свою повозку. Протестовать Аксиньяне посмела.

Когда по команде офицера солдаты вышли на улицу, штатский подошел кАксинье и сказал:

— Господину капитану понравилась твоя хата. Она достаточно чистая исветлая. В бога господин капитан не верит, но против этих русских икон невозражает, они могут висеть на стене. Спать господин капитан будетздесь. — Он указал на кровать, где в последнее время спала Аксинья ссыном.

Аксинья не знала, что и ответить. Она только беспомощно развеларуками. А капитан снова благосклонно улыбнулся и сказал:

— Ты имеешь... как это?.. очен красивый глаза.

Потом вынул из кармана тонкую плитку шоколада, величественным жестомпротянул ее онемевшему от страха Пете и в сопровождении штатского мужчинывышел из дома.

В первый же день немцы отправили из деревни три автомашины с зимнейодеждой, одеялами, теплой обувью. Затем целую неделю вывозили хлеб: былиочищены все закрома; осталось лишь небольшое количество семян длявесеннего сева. После этого черед дошел до колхозного скота: оккупантыначисто разграбили свиноводческую ферму, потом на специальных автофургонахувезли овец и крупный рогатый скот.

Терентий Петрович стоял возле своего дома и задумчиво попыхивалпотемневшей от времени трубкой. Сизоватый дымок, вившийся над ней, быстротаял в холодном осеннем воздухе. Когда с Терентием Петровичем поравнялосьнесколько женщин, возвращавшихся с принудительной работы по починкедороги, он негромко сказал:

— Аксинья, задержись на минуту, ты мне нужна.

Аксинья свернула к калитке, у которой стоял старый доктор.

— Ну, как дела? — спросил он.

— Плохо, Терентий Петрович.

— Что-нибудь случилось с Игнатом?

— Ничего не случилось, но только каково ему сидеть-то в подполье. Ипрошло всего четыре дня, а ворчит. Говорит, не выдержу, убегу, куда глазаглядят.

— Нервы шалят, измотался человек, — сказал Терентий Петрович. — Да ипонимать надо, обстановка у него опасная, он прекрасно это сознает.