Сергей Скрипаль - Афган Страница 15

Начинало уже темнеть. Не полчаса понадобилось для боя, а почти пять часов. Потеряли десятерых. «Вертушки» вызывать майор запретил, приказал трупы взять, собрать трофеи и спускаться вниз. Солдаты почти в открытую огрызались, со злобой собирая духовское оружие и сбрасывая его вниз. Оставили только три автомата и красивый маузер с деревянной кобурой, который Стефанчук тут же нацепил на себя. Взвалили солдаты трупы товарищей на плечи и сунулись было вниз. Ан нет! Духи-то капкан закрыли, и без бинокля видно, как они, хитрюги, «безоткатки» на прямой прицел вывели. Что тут началось! Дым, огонь, грохот, осколки, то ли снарядные, то ли каменные над головой шныряют. А главное, что обидно, из автоматов бить по ним бесполезно, все равно что из трубочки пшеном плевать. Миномет бы, да нет его... улетел вместе с парой РПК вниз со скалы да вдребезги... Не рискнул Стефанчук солдат вздрючить за это. По связи вымолил майор «вертушки», а ночь – вот она подлая – все темью укрыла да морозцем прижимать стала. Духи понимают, что вниз шурави ходу нет, но для острастки через некоторые промежутки лупят по скалам, головы поднять не дают.

До утра промерзли на голом камне солдаты, отмораживая носы и уши, руки и ноги. Будет работка хирургам! Стефанчук всю ночь глотал спирт, спрятавшись за штабель трупов. Так и грелся всю ночь. К утру надрался в стельку. Растолкал заиндевевших солдат, но они лежат, не шевелятся, только постанывают от боли, глаза не открывают. Понял Стефанчук: хана ему, если ничего не придумает.

Духи уже ушли, оставив после себя стреляные гильзы. От восходящего солнца прямо на Стефанчука шла пара вертолетов. Голова у майора хмельная, легкая в мыслях. Отошел Стефанчук в сторонку, за выступ скалы спрятался, вынул весь запас бинтов и ваты, приложил к мякоти ляжки и долбанул сквозь тампон из трофейного маузера. Ноге стало горячо. Маузер подальше закинул вместе с кобурой и бинтами, испачканными пороховой гарью и кровью. Выполз из-за выступа и хрипит: «Духи!». Солдаты задвигались как в воде: автоматы хватают, а руки не держат, вскочить хотят, а ноги не сгибаются.

Вскоре «вертушки» подлетели. Первая и вторая всех на борт взяли, как замерзшие бревна, на пол побросали людей. Третья подошла с другой стороны. Стефанчук показал, где оружие бросили, шмотки, и улетел в Кандагар.

Не нашли ничего внизу солдаты из спасательной группы, все духи с собой унесли. Возвращались назад и услышали – стонет кто-то. Бросились искать, нашли Витьку живого, но почерневшего, с лицом и руками замороженными. Погрузили и его в вертолет и полетели в Кабул с дозаправкой в Газни.

Лежал Витька в госпитале месяц. Две недели в себя не приходил, лежал, глаз не открывая и слабо дыша. Доктора уж и рукой махнули: вряд ли... Оклемался Витька, но молчит, ничего говорить не хочет, да и не может. Через месяц его отправили в Ташкент, в триста сороковой госпиталь.

Стефанчук проявил себя героем, даже в госпиталь не лег. Пулю из него вынули и опознали в ней вражескую, из маузера, хотя и дивились эксперты из особого отдела, слишком уж в упор стреляли. Но свидетелей нет, а на нет... Стефанчук доложил «как все было» командиру и пошел к себе в строевую часть похоронки писать и отпуск себе оформлять. Не дрогнула рука офицерская даже тогда, когда подписывал сопроводительные бумаги для военкоматов на организацию бесплатных похорон, не дрогнула даже тогда, когда вспомнил он того солдата, что из пропасти его выдернул, а потом под камнем лежать остался. Кесарю кесарево.

Витькины затерялись документы, нет нигде. С одеждой изгаженной, окровавленной сгинули его бумаги, историю болезни ведут бесфамильную. Молчит солдат, хотя по глазам видно, что все соображает-понимает. Лежит Витька в белой палате, в белой постели, уплетает все подряд, все вкусно. И стукнуло ему в голову: «мама», а чуть погодя «папа!», и брата вспомнил, и всех бы родственников так пересчитал, но вырвался из него крик: «Домой хочу!». Засуетилась дежурная сестра, побежала к ординатору. А из Витьки прет двухмесячное молчание, обо всем рассказать хочет. Хорошо, хоть укол ему дали, уснул солдат.

Через две недели дали Витьке месяц отпуска с учетом дороги, выдали новую парадку, сухпай на три дня, помогли взять билет на поезд в общий вагон. И протрясся Витька в поездах до своей родной Сибири. Благо, люди добрые везде есть, не дали с голоду опухнуть. Развеселые нефтяники и водочкой потчевали, но плохо стало парню, и не стал он пить больше. Ребята пытались разговорить Витьку, но он отмалчивался, а ночью пришел поезд на любимую таежную станцию – центр Витькиной вселенной. Вышел он на заснеженный перрон с мартовской коркой льда, сунул руки свои страшные, без ногтей, в карманы шинели и зашагал по знакомой темной улочке к своему дому, выбросив напрочь из головы то, что через три недели должен явиться назад, в Кандагар.

Не знал Витька, что уже прошел с той поры месяц, как похоронили его родители, и ежедневно они обивают порог военкомата, выясняя, когда же тело его пришлют, ведь в похоронке сказано «погиб», а не «пропал без вести». Не знал еще Витька, что после отпуска мать его увезут в районную больницу и похоронят ее очень скоро – не выдержит материнское сердце. А на похороны его не отпустит подполковник Стефанчук, поясняя это тем, что до дембеля три месяца осталось. Пока совсем вернется домой Витька, младший брат уйдет в армию и попадет в Киев, на Чернобыль. Не знал, что у отца ноги после смерти матери откажут, носить перестанут. Всего-то два месяца батя порадуется на здорового, живого Витьку и уйдет вслед за мамой.

В 92-м летом будет отдыхать Витька в Старой Рузе в реабилитационном центре для афганцев и встретит там полковника Стефанчука, вмиг узнавшего Витьку и быстро уехавшего из санатория неизвестно по какой причине.

Глава 8. ИГОРЬ

Игорь дружил с Витькой уже почти год. Раньше они друг на друга почти не обращали внимания. А однажды вместе попали в плен к духам. Глупо попали, у самого подъезда к кандагарской «зеленке». Заглох двигатель «Урала», и Игорю пришлось остановиться. Колонна дальше пошла. Ремонтная машина подскочила, прапорщик, начальник ремонта, матерится. Да и как не ругаться. Двое суток шли колонной из Газни – ничего. А здесь уже почти дома – и на тебе. Охранение боевое тоже укатило. Да и что охранять, склады ГСМ под носом. Машины с поста видны как на ладони. Витька – водитель ремонтной машины – вытащил из кузова ящик с инструментом, и ребята начали колдовать над заупрямившимся «Уралом». Все излазили ребята, нашли причину, устраняют. Прапорщик ушел на склады за свежей водой, сказал, что туда и обратно и чтобы они машину к тому времени на ноги поставили. Рядом с машиной ребятня афганская кружится, бакшиш у шурави клянчат. Игорь отдал им свой оставшийся сухпай, а Витька почти полную пачку «Памира» бросил. Пацаны визжат от радости, но не уходят, еще попрошайничают. Ничего нет у солдат больше. Хэбэшки с себя сбросили да в кабину спрятали, а то не углядишь – враз детвора утянет, отчитывайся потом перед старшиной. Возятся Игорь с Витькой, гайки крутят, ничего вокруг себя не видят. Одуревшее солнце металл плавит, прикоснуться не дает, но у Витьки на этот случай всегда есть несколько пар холщовых рукавиц. Спрыгнул Витька с подножки, другой ключ понадобился, а Игорь гайку прижал и ждет, когда же Витька наконец ключ принесет. Заметил вдруг Игорь, что тишина наступила, и холодом отчего-то по всему телу повеяло. Отпустил он проклятую гайку, которая никак не хотела на место встать, и выпрямил спину.

От усталости и неудобной позы в глазах разом потемнело, и поплыли перед глазами фигурки микроскопные, прозрачные. Схватился за зеркало Игорь – прошла мгновенная слабость – и увидел он Витьку, лежавшего в пыли вниз лицом, а под левой лопаткой у него узкий напильник торчит. Слетел с машины Игорь – про автомат свой, что в кабине лежит, вспомнил, но прежде к Витьке кинулся. Только наклонился над телом товарища, как почувствовал на шее веревку. Еле успел под петлю пальцы просунуть, как сильный рывок протащил его по бетонке, обдирая до костей спину. Перед тем как удар в лицо вышиб из него сознание, увидел он двух бородатых мужиков, а неподалеку от них стайку притихших пацанят-попрошаек.

Очнулся Игорь под вечер. Солнце садилось за знакомые очертания гор. Руки стянуты сзади крепко-накрепко, во рту промасленная тряпка торчит. Стертая спина горит огнем. В голове гул тошнотворный. Осторожно заворочал по сторонам головой Игорь. В подвальной темноте глинобитного домишки разглядел Витьку, также связанного и таращившего глаза. Попробовал Игорь кляп изо рта выпихнуть, но духи еще сверху веревкой перетянули. Витька упал на бок и, извиваясь червяком, пополз к другу. Придвинулся вплотную и зашептал:

– Влипли мы, Игорек!

Как будто Игорь сам этого не понимал, но замычал согласно, как, мол, ты от кляпа избавился? Да пока Витька полз, веревка соскользнула с кляпа, вот и выплюнул его. Чуть постанывая от боли, потянулся губами к Игорю, как будто поцеловать его хотел. Впился зубами в веревку, охватившую лицо Игоря, и начал ее расшатывать, ослаблять ее узел. Веревка толстая, крепкая, противно скользила под зубами. Наконец Витька справился с нею, начал тянуть кляп. Игорь изо всех сил толкал распухшим языком вонючую тряпку и, как только она выпала, попытался сплюнуть противный привкус. Но наждачный язык только ободрал сухое нёбо.