Владислав Шурыгин - Реквием по шестой роте Страница 15

От стены отваливаюсь со стоном. Спина кажется одной огромной раной. Приложило-таки сегодня. Ударной волной швырнуло, ударило о стену. Вроде ни раны, ни ссадины, а шевельнуться нет мочи. Пока ходишь — еще ничего. А приляжешь или сядешь — аллее! Словно утюгом прижаривает — ни встать, ни лечь. Одна сплошная боль…

Рядом шумно вздыхает во сне капитан-спецназовец. И по тому, как вдруг каменеет его тело, понятно — проснулся. Слышно, как он протирает ладонью лицо, слышен соломенный треск давно небритой щетины под пальцами. Опять вздох.

— Не спится?

— Да не очень…

Капитан лезет в карман и тут же чертыхается:

— Бля… Курить хочется — аж уши пухнут. Вторые сутки без сигареты. Ты не куришь? Счастливец. А я с двенадцати лет дымлю. Все переживал, что из-за курения в училище не поступлю…

Мы надолго замолкаем, вслушиваясь в недалекую стрельбу.

— Как же так вышло? — в никуда спрашивает капитан. — Ведь все же знали, все видели — готовятся они брать Грозный. И местные из города за неделю побежали. И разведка докладывала. Как же так? Это же просто скотство. Нас просто сдали, предали. Мне солдатам стыдно в глаза смотреть. Они «зеленые», не понимают еще ничего. Одни мысли: того «завалил», в этого попал, Ваську вытащил, Кольку перебинтовал. А кому это надо? И, главное, во имя чего? В гараже четверо моих лежат.

За что? Ведь еще в июне «духи» боялись нос высунуть. Гоняли их, как глухонемых, по горам. А теперь мы, как в мышеловке, здесь сидим, обложили по самые… некуда.

Все же говорили — нельзя им давать отдышаться. До конца надо давить. Добивать сук. Замирились. Получите. Отдохнули, отъелись, перевооружились и поставили нас раком…

— Что слышно с помощью? — вопрос из серии запретных. О помощи почти не говорят. Очень уж болезненная тема. Уже к исходу первых суток стало ясно — драться придется в окружении, и одному богу известно, как долго. Каких-то пятнадцать минут езды до Северного и полчаса до Ханкалы теперь стали километрами сплошных засад, минных полей, огневых мешков. Полчаса езды для нас тянутся уже четвертые сутки. Как минимум двое суток к нам пробиваются колонны. Пробивается «бешеная» 166-я, гвардейская 7-я, грозненская 205-я. Мы знаем — они делают все, что в их силах, но бои гремят еще очень далеко от нас. Вопрос о помощи — из запретных, но и не спросить нельзя. Надо хоть чем-то успокоить себя.

— Пробиваются. Ближе всех — 205-я. Передовой батальон отсюда километрах в двух. Только днем им крепко досталось. Технику пожгли, потери понесли. Город… мать его… на броне много не навоюешь. Бог даст, может, завтра к вечеру кто пробьется. Не бесконечные же запасы у «чехов»?

Воображению не поддается количество боеприпасов, выпущенных «чехами» за эти дни. На добрый эшелон тянет. Одних выстрелов из «граников» сколько сотен. Где они их берут? Кто им продает? Ведь все новое, с заводов, со складов.

В сквере между нами и МВД уже четверо суток валяются четыре трупа «чечей». Их завалили в первые же минуты. И вытащить не могут — все под нашим перекрестным огнем. Днем разглядывал их в оптику. Одеты — с иголочки. Новые «комки», новые «разгрузники», новые автоматы — все наше, и все «с нуля».

— Ноль третий, наблюдаю в сквере справа накопление «чехов»! — неестественно громко оживает вдруг рация. И тотчас все приходит в движение. Невидимые в темноте скоро и быстро собираются люди. Все спят одетыми, не выпуская оружия из рук. И теперь в подвале и коридоре слышны топот и лязганье железа. Гарнизон занимает оборону.

На улице после тьмы подвала неестественно светло. За часы отсутствия «лежка» между плит стала грязевой лужей. От одной мысли, что надо плюхаться в эту ледяную жижу, передергивает. Но если что — придется. А пока спиной к бетонному блоку, рядышком.

Неужели опять штурм? Который уже за эти дни? А «бэка» все меньше. Теперь каждый выстрел, каждую пулю считаем.

Где-то далеко, наверное, в Ханкале, заухала артиллерия. А спустя несколько секунд ухо уловило нарастающий свист подлетающих снарядов. И мгновенно, забыв обо всех неудобствах лежания в холодной воде, одним броском плюхаюсь в «лежку» среди плит. Вздрогнула земля — оглушительно ахнул разрыв, за ним еще и еще. Последующие десять минут снаряды методично перепахивают все вокруг. Разброс примерно такой: два улетают к «чехам», один — к нам.

То ли такие меткие у нас артиллеристы, то ли с координатами что-то напутали!

Наконец все затихает. В сырой полутьме мимо протаскивают под руки кого-то с передового блока.

— Мамочка, как больно! Мама, как больно! Мама… — стонет раненый.

Который по счету, накрытый своими?

«Вертушки» по нам били, артиллерия била. Слава богу, «двухсотых» пока от своих нет.

Через час возвращаюсь в подвал. Тело бьет крупный озноб. Одежда насквозь мокрая. Кажется, температурю. Сосед, капитан, видя мое состояние, протягивает плащ-накидку. Под ней, согревшись, почти мгновенно забываюсь полусном-полубредом. Опять стреляю, опять бегу.

И вдруг — покой. Тепло. И родные шоколадно-горячие глаза совсем рядом. Нет! Уходи отсюда. Здесь грязь, здесь смерть. Уходи, родная…

Просыпаюсь и еще долго чувствую прохладный след ласковой ладони на щеке.

От озноба и простуды — ни следа. И спине полегче. Ведьма ты моя милая…

…Сегодня пятые сутки нашего сидения. Кажется — целая вечность. Народ исхудал, одежда истрепалась до лохмотьев, черные от грязи и порохового нагара лица, руки. «Комки» в коросте грязи и крови своей, раненых, убитых. Царапины, легкие ранения уже давно никто не считает. Только тяжелые. В подвале под трибуной их уже больше восьмидесяти — это те, кто уже не может ходить, не может держать оружие. Мало бинтов, кончается промедол, не хватает антибиотиков. Мы третьи сутки просим сбросить нам промедол для раненых и «воги» для подствольников.

— Какой водки? — матерится по рации генерал с Ханкалы. — Вы что там, на именинах? Охренели?

— Это у тебя там водка, — срывается сидящий на связи капитан эмвэдэшного спецназа, — а нам «воги» нужны — гранаты для подствольников, слышал о таких? И промедол. Понял?

Через час прилетают «вертушки» — штурмуют соседний квартал. К нам даже не подлетают…

На счастье, вспомнили о складе НЗ чеченского ОМОНа, что в здании МВД. Там оказалось больше сотни «АКМов» и почти столько же ящиков с патронами к ним. Есть теперь, чем отбиваться. Наш БК добили окончательно еще позавчера. Не хочется думать о том, что было бы с нами, не будь этого склада…

…Позавчера ночью к нам выполз сержант — вэвэшник с одного из блокпостов. Весь в крови — док потом шесть ран насчитал. В автомате три патрона остались. Сутки к нам пробирался. Здесь, среди своих, его вдруг «пробило». Сержант рыдал в голос, не стесняясь никого, и как-то утробно, зверино причитал:

— Всех положили! Суки! Мы двое суток дрались. Просили помощи. Сожгли пост — перешли на соседний дом. Опять дрались. Ждали помощь! Рация сдохла. Раненые на руках. А «чехи» прут и прут. В город на грузовиках. А у нас два рожка осталось. Не выдержали — врезали по одной колонне. Ну они и озверели. Пять часов без перерыва дрались. Патроны кончились. Подожгли бээмпэшку. Там у Вовки магазин остался. В ней оглушило взрывом. Очнулся — все кругом горит. Еле выбрался. А наши все лежат.

Раненым, падлы, всем глотки перерезали. Контрактникам головы поотрубали. Старшину нашего Семеныча всего изрубили. Руки, ноги. У командира — ни глаз, ни ушей, ни пальцев… Мочить буду гадов!.. Мы же подмоги ждали. Мы же верили. Все легли. Что же нас, суки, бросили?

Он взахлеб пил дождевую воду из котелка, давился, рыдал, причитал. Ответить ему было нечего. Кроме этого сержанта, с блокпостов к нам не пробился никто.

Мы тихо звереем. Не на чеченцев, нет. На своих. На тех, кто вот уже пятые сутки обещает нам помощь и поддержку, но, кроме ударов артиллерии и штурмовок, не дает ничего. Колонны выслали. Армия бьется, армия прорывается к нам. Но здесь за пять суток нам не скинули ни бинта, ни гранаты, ни банки тушенки.

Капитан «спец» чуть не расстрелял двух придурков из пресс-центра. Ему доложили, что те ходили к журналистам в гостиницу, узнавали — как, если что, вместе с теми в плен к «чехам» сдаться, чтобы не офицерами считаться, а журналистами.

Еле уломали капитана не трогать их. Ну, мразь и мразь — после разберемся.

К вечеру к нам пробился танк — на нем начальник штаба 205-й. Это все, что осталось от колонны, шедшей к нам на выручку…

…Седьмые сутки. Блокада прорвана. К нам все-таки пробился разведбат 66-й.

Первыми вывезли, конечно, журналистов, на оставшиеся места посадили женщин из гостиничной обслуги. Город в огне. Бьет артиллерия, грохочут очереди. Собирается колонна с ранеными. Неужели мы уходим?

Из гаража выносят «двухсотых»: Ахмед — милиционер, чеченец. Лейтенант-омоновец умер от ран. Сержант-десантник, снайпер выстрелил в голову…