Петр Елисеев - Привал на Эльбе Страница 15

Немец опустил голову. «Какая дьявольская участь! — думал он. — Командование считает меня перебежчиком, семья просит посылок, а русские допрашивают».

— Вам жалко своих детей? — спросил его Пермяков.

— Странный вопрос, кому не жалко детей? — Лицо Заундерна дрогнуло.

— Почему же вы убиваете наших детей? — спросил Пермяков и привел несколько примеров детоубийства.

— Это вызывается государственной целесообразностью, — неуверенно отвечал обер-лейтенант.

— А не скажете ли, господин офицер, сколько миллионов жизней стоит Европе эта гитлеровская «государственная целесообразность»?

Вопрос Пермякова задел за живое пленного. Он вскочил, резко повернулся к русскому командиру.

— Господин майор, прошу защитить меня от комиссарской агитации. Я не желаю слушать, когда критикуют фюрера.

— Что ж, — произнес командир полка, — не слушайте, для вас это бесполезно. Скажите лучше, чем оснащена ваша дивизия?

— Это может сказать только трус или предатель, — вскинул голову Заундерн и опять без спроса закурил.

— Сколько танков было в вашем полку?

— Это военная тайна, — вызывающе сказал гитлеровец.

«Ответишь, прохвост, — подумал Пермяков. — Раскусили твой характер. Ты педантичный честолюбец». Пермяков действительно раскусил характер нациста. Своенравное упрямство хранил Заундерн не потому, что он большой души человек, а потому, что советские офицеры оказались чрезвычайно мягкосердечны.

Пермяков, набив трубку желтым табаком, вразумительно внушал пленному:

— Мы знаем, что немецкий офицер — автомат. Мыслить самостоятельно ему не дано. Разрешается мыслить только от и до… Вот вам, командиру роты, можно думать только от взвода до батальона. О вооружении полка запрещено рассуждать, и вы педантично придерживаетесь этой буквы, — продолжал Пермяков, перебирая штабные документы. — Товарищ майор, код! — воскликнул он. — Где шифровка?

— Отправил в штаб дивизии. Идем!

Дорожкин и Пермяков вышли. Вскоре они вернулись. С ними пришли командир дивизии полковник Якутин и комиссар Свиркин.

— Да, обер-лейтенант Заундерн, ваш Гильмут прав: вы струсили и предали своих, — сказал Якутин. — Переведите ему шифровку.

Пермяков начал читать: «Командир бронетанковой роты обер-лейтенант Заундерн за два дня боев потерял пять танков. А при налете казаков на батальон девять танков бросил и сам позорно бежал». Заундерн вздрогнул. Он вскочил, хотел схватить шифровку. Пермяков прикрикнул:

— Руки по швам! Теперь смотрите, чья подпись под шифровкой?

— «Подполковник Гильмут», — прочитал Заундерн и воскликнул надорванным голосом: — Ложь! Гильмут врет. В полку всего было потеряно десять танков.

— Напишите протест и пошлите Гитлеру, — сострил командир дивизии Якутин.

— Гитлер узнает — расстреляет! — шутя сказал Пермяков.

— Мы уж вас не дадим в обиду, — лукаво проговорил Якутин.

— А ведь вы сами теперь сказали, сколько потеряно танков, — заметил Пермяков. — Вы же только что уверяли: это может сообщить лишь трус или предатель.

Заундерн понял, что сгоряча проболтался, но честь мундира не ронял:

— Эта частность ничего не значит. И напрасно вы считаете невеждами офицеров Гитлера.

— О нет, — произнес Якутин, — гитлеровских офицеров мы считаем цивилизованными хищниками. В завоеванных странах вы бросаете детям конфеты, только ядовитые, или мажете им губы сладкой помадой, от которой они тоже умирают.

Обер-лейтенант ничего не ответил.

— Товарищ полковник, разрешите задать вопрос пленному, — обратился Пермяков к Якутину.

— Задавайте.

— Обер-лейтенант, вы знали содержание шифровки? Нет. Слушайте дальше. «Считаю своей обязанностью откомандировать обер-лейтенанта Заундерна в ваше распоряжение для привлечения к ответственности».

— Вот как? — сощурился Якутин. — Вы, значит, везли свой смертный приговор. Вам повезло, обер-лейтенант, что попали в плен. А то расстреляли бы вас.

— Не расстреляли бы, — возразил пленный. — Наш батальон не первая жертва. В тылу у нас свирепствует сто тысяч казаков. Надо бы нам сосредоточиваться дивизиями, а не оставлять в населенных пунктах мелкие гарнизоны.

— А как вы подсчитали, сколько у нас казаков?

— Когда все леса и болота кишат партизанами и казаками, этого не скроешь. Есть у вас казачьи генералы Белов и Доватор. Они с конниками залетают к нам в тыл на сто километров и рубят все, захватывают даже аэродромы. Об этом наше командование докладывало самому фюреру.

— Закурите, — протянул папиросы Якутин. — Какое же спасение от наших казаков и партизан указал Гитлер?

— Фюрер приказал выделить специальные корпуса. А кто захватит Доватора или Белова, тот получит сто тысяч марок.

— Вы не пытались подзаработать? — насмешливо спросил Якутин.

— Пытался, только не руками, а ногами, — подметил Пермяков и спросил:

— А что такое «широкая стратегия Гитлера», о которой хочет получить информацию ваш командир полка? — указал он на шифровку.

— Не знаю, а если и знал бы, тоже не выдал бы тайну, — опять заупрямился пленный.

— Это уже не тайна, — заметил Якутин и пояснил: — Гитлер посылает группировку Листа через Кавказ. Армию Роммеля — через Ливию, Египет, Аравию. Роммель и Лист должны образовать гигантские клещи и сомкнуть их у Персидского залива.

— В этом фюрер ваш настолько уверен, что заказал специальный фильм «Встреча у Персидского залива», — добавил Свиркин.

Заундерн молчал. Он слышал про такой план, но это была тайна, святая святых. И вот замыслы фюрера стали известны этим русским офицерам… Откуда? У Заундерна чувство пренебрежения к советским офицерам сменилось удивлением. «Не такие они простые азиаты, как говорили о них в училище», — подумал пленный.

Якутин перебил тягостные размышления гитлеровского офицера:

— Скажите, господин обер-лейтенант, почему Гитлер решил закончить военный поход у предгорий Урала?

Заундерну был знаком этот вопрос. Гитлеровцы на всех перекрестках кричали об этом, и он ответил без запинки:

— Для покорения уральских азиатов достаточно будет полицейских средств.

— Вам еще не приходилось принимать морфий и землю грызть зубами после залпов наших «катюш»? А ведь их делают «уральские азиаты».

— Это красноречие. Азиаты есть азиаты, — усмехнулся Заундерн.

— Вам хорошо известна дивизия «Мертвая голова», в которой вы имели честь служить. А ведь этой имперской дивизии разбили зубы «уральские азиаты», к числу которых принадлежит и ваш собеседник, — указал Пермяков на себя.

Долго допрашивали самоуверенного гитлеровца. Отпираясь и отбиваясь, он все же раскрывал свою нацистскую душу, выкладывал то, что нужно было русским офицерам.

В избу вошли старшина эскадрона и Вера. Они принесли обед, положили на стол хлеб, поставили ведро дымящейся вермишели, сваренной со свининой.

— Просим вас пообедать с нами, — обратилась Вера к командиру и комиссару дивизии.

— Спасибо, с удовольствием, — сказал Якутин.

Вошли Элвадзе и Елизаров. Они развернули боевой листок и прибили к стене.

— О, свежий номер, — произнес комиссар дивизии. — Почитаем. «Поединок». Интересный заголовок. «Сегодня Михаил Елизаров налетел на вражеское боевое охранение и представил двух фашистов к березовому кресту…» Написал С. Элвадзе. Хорошо написал. А это литературная страничка? Стихи М. Елизарова. Это вы автор? Так прочтите сами свои стихи, — предложил Свиркин.

Михаил смутился, но отказаться не мог — стали просить и другие. Он поправил чуб и начал читать наизусть:

Ты в своей родной избушкеУ врага была в плену,Ночью по кривой речушкеТы бежала на войну.Убегала, покидалаМать старушку, отчий дом,Тыл, покой ты променялаНа винтовку со штыком.Грозовая ночь, засада,Хлещет дождь как из ведра.Вместе с нами ты, отрада,Всем родная, как сестра.

Все посмотрели на Веру, до слез растроганную стихотворением, и догадались, что оно посвящено ей.

Пермяков подошел к поэту и сказал:

— Спасибо, товарищ Елизаров, за стихи. Вы хорошо передали настроение девушки и наших казаков. Это подтверждает и Вера Федоровна: у нее глаза стали мокрые…

Пришли к казакам девчата и парни. С ними был и Костюшка. В руках у него — бандура. Свиркин, здороваясь с молодежью, сказал:

— Что же музыку прячете? Повеселите бойцов.

— Лезгинку! — заказал Элвадзе, выскочил из-за стола и хлопнул в ладоши.

Зазвенела бандура в руках Костюшки.

— Асса! — крикнул грузин и пустился плясать. Красиво изгибая руки к плечам, он плавно очерчивал круг, подбадривая себя веселым словом «асса».