Анатолий Галиев - Взлетная полоса Страница 15

Темный крест чертил в осеннем небе безукоризненно четкие линии, разворачивался «на пятке», рисовал над аэродромом «коробочку».

— На виражах силен… — не выдержал Свентицкий.

Томилин посмотрел на него, но ничего не сказал. Лицо у него было бесстрастно-усталое.

— А я хорошего пилота даже по тому, как он борщ ест, угадаю! — сказал Влынский. — Молодец парнишка!

Приземлился Афанасий не без форса, выпрыгнул из машины, подбежал, сказал счастливо:

— Разрешите получить замечания?

— Какие там замечания!.. — пробасил Влынский. — Следующий…

— Минуточку! — остановил его Томилин, полистав свои записи. — У меня вопрос к красвоенлету Панину: каким учебным заведением или полномочной комиссией вы аттестованы на звание пилота?

— На звание?.. — Афанасий растерянно захлопал ресницами. — Какая там комиссия! Мы тогда под Мелитополем стояли… Ну, командир наш, Щепкин, сказал: хватит ваньку валять, при мотористах собачьим хвостом болтаться! Рулёжку я тогда уже освоил, подлётывал. Собрались летчики, определили, кто чему меня учить будет. И научили! У меня уже сто два часа налёту, из них шестьдесят боевых! Вы же сами сейчас видели, как я летаю.

— Видел, — спокойно согласился Томилин. — Но ни наша комиссия, ни лично я не уполномочены аттестовать вас на звание пилота! Есть железный порядок. Прошу предъявить удостоверение на звание пилота. Таковое имеете?

— Нет, — сумрачно сказал Афанасий.

— Вот это я и хотел уточнить… — кивнул Томилин.

Леон катал желваки под крутыми скулами, щурил глаза в бешенстве, отправил растерянного пацана взглядом прочь, осведомился с ледяной вежливостью:

— Может быть, мне будет позволено?

— Будет, — не поднимая головы, буркнул Томилин.

Леон ринулся к самолету, рывком зашвырнул себя в кабину и, не дожидаясь, пока «де-хэвиленд» развернут на старт, газанул. Мотор обиженно взревел, биплан подпрыгнул как ужаленный, вздернул тупую, «чемоданную» морду и почти без разбега полез в небо. Машина была громоздкая, двухместная, не пилотажный истребитель, но Леон делал с нею все что хотел. Прямо со старта, не успев толком набрать высоту, он заложил глубокий вираж, понесся по кругу над полем, гоня самолет, как необъезженного коня на корде. От тока воздуха гнулись вершины голых осин, срывались и летели прочь последние осенние листья. Было хорошо видно, как прогибаются плоскости «хэвилеида».

Мотористы замерли, люди на крышах теплушек вскочили, внимательно наблюдали за действиями пилота. Леон выровнял биплан, поставил на спираль и полез в небо.

Метрах на двухстах он сыпанул каскадом — сделал «горку», крутанул пару «бочек» и с изящным переворотом погнал машину еще выше. Трескучий стонущий звон мотора уходил ввысь. Свентицкий словно остановил на миг аэроплан в вышине, ринулся вниз и, набрав скорость, выскочил на петлю Нестерова.

Самолет задрал нелепо дисковые колеса, начал запрокидываться «спиной», и тут все охнули, отчаянно закричали: стремительно вниз полетела черная точка. Грохнулась посередине поля. Над местом падения столбом встала желтая пыль. Только тогда поняли, что это не летчик, — выпал мешок с песком, положенный в заднюю кабину для центровки.

Все облегченно вздохнули, но вскоре снова настороженно примолкли. Выкрутив подряд три петли, словно прогнав по небу три гигантских невидимых колеса, Свентицкий ушел в высоту и бросил машину в штопор. Она падала, ввинчиваясь в воздух, крутясь, как падает лист с дерева. Стало так тихо, что было слышно, как потрескивает на малом газу мотор. Бесконечно растягивалось это падение, и, когда казалось, что это уже все — еще виток, и «хэвиленд» вонзится в землю, — истошно, с каким-то металлическим подвизгом, взвыл мотор и самолет вздернулся, вышел на прямую, тронул колесами землю и понесся, подпрыгивая, на стол комиссии. Он пер неумолимо и прямо, за блистающим кругом винта было видно напряженно-сосредоточенное лицо Свентицкого.

Члены комиссии разбежались по сторонам. Томилин остался сидеть. Он сидел неподвижно, даже когда от тугого воздуха, рассекаемого винтом, вспорхнули бумаги.

«Хэвиленд» остановился, дыша умолкнувшим раскаленным мотором, метрах в пяти от стола, осел. Стало тихо. Леон вылез из кабины, сиял свой суконный шлем и, покусывая травинку, пошагал к столу.

Влынский хохотал:

— Напугал, черт!

В упор глядя на Томилина, Свентицкий сказал:

— На звание пилота аттестован дважды: Российским авиаклубом в тринадцатом году и французской школой акробатики и воздушного боя в городе По, куда был послан на переподготовку в пятнадцатом. Имею на личном счету два сбитых «альбатроса» и один «таубе» на российско-германском фронте и две победы над «кемлями» из славяно-британского белогвардейского авиационного корпуса в девятнадцатом над Астраханью, за что Реввоенсоветом одиннадцатой армии награжден сапогами и отрезом шинельного сукна. Могу предъявить дипломы, как на звание военного летчика, так и гражданского пилота-авиатора по линии международного аэроклуба!

— В ваших личных авиаторских достоинствах никто не сомневается, Леонид Леопольдович, — спокойно сказал Томилин. — Но мне думается, что командовать отрядом, показывать другим пример сдержанности и дисциплины для вас несколько затруднительно. Это вы только что блистательно и доказали своими цирковыми упражнениями…

Следующим пилотом был тоже самоучка, Балабан. Но летать ему не пришлось. Свентицкий запорол мотор на «де-хэвиленде», он не выдержал перегрузок: треснул, остывая, один из цилиндров — потек маслопровод. Томилин потребовал осмотра всех машин, на каждую составили дефектную ведомость. Но и без ведомостей было ясно — надо или списывать, или отправлять на капитальный ремонт. Но тогда Глазунов еще до конца не понимал, к чему все идет, тем более что аэропланы списывали, как было объяснено, для того, чтобы отряд получил новые машины.

Оба медика тоже свирепствовали: то зубы им были не те, то носоглотки… Но летно-подъемный состав прошел через их сито более или менее благополучно.

Глазунов же нарвался крепко. Они его долго обстукивали, осматривали, перебрасываясь непонятными латинскими словами. Потом тот, что постарше, сказал с сочувствием:

— Набрали вы коллекцию, батенька…

Оказалось, что после контузии у Глазунова частичная глухота (он и сам знал об этом, но приучился читать слова по губам) и другие отклонения. Воевать в гражданскую с этим «грузом» можно было, а вот служить в рядах РККА в мирное время — нет!

— Как же я без отряда?.. — растерялся он.

— Сколько вам лет? — спросил врач. — Не надоело? Ведь демобилизация идет не напрасно! Мало иных дел на земле?

Но окончательного приговора они не произнесли, обещали прислать решение. Прямо от медиков Глазунов зашел к Томилину. Тот сидел у столика, набросив на плечи одеяло. Зябко ежился, что-то писал. Извинился.

— Простудился я у вас, товарищ Глазунов! Прошу садиться!

Глазунов сел, помял фуражку в руках и, стыдясь своего просительного тона, начал горячо говорить о том, что он, Глазунов, все понимает, в смысле внутреннего и международного момента. И то, что революция защитилась, не дала себя изничтожить, и то, что наступает новая эпоха в жизни РККА. И указание насчет резкого сокращения рядов — тоже понятно: фронты ликвидировали, и стране вовсе незачем держать под ружьем пять миллионов. Но вот их славный авиационный отряд имени Томазо Кампанеллы нельзя расформировывать как боевую единицу. И не в том смысле, что уж слишком боевую — ясное дело, все нужно получать заново, от самолетов до гимнастерок, — но как крепкий и здоровый, проверенный в боях, спаянный и дружный, твердо стоящий на марксистских позициях, закаленный в своих пролетарских убеждениях коллектив.

Томилин слушал Глазунова с пониманием, дружески кивал, сказал, улыбнувшись снисходительно, как только что делали врачи:

— Ну, зачем же вы так пылко, Нил Семенович? Я все это понимаю! Право слово, разделяю ваши тревоги! Но мое дело несколько иное — я должен, как бы это пояснее выразиться, увидеть, обдумать и доложить! Я не решаю…

— Еще как решаете, Юлий Викторович! — недоверчиво возразил Глазунов. — Вот вы говорите ваше дело — посмотреть! Так ведь и смотреть можно по-разному! Если наших людей не знать, не знать пути нашего, то какой отряд? Табор. Без аэропланов, аэродрома толкового, горючий, квартир… Сами себя кормим — кур вон завели и даже поросенка!

— Поросенка? — Томилин от души рассмеялся. — Да вы — новаторы!

От Томилина Глазунов ушел почти успокоенный.

Комиссия отбыла неожиданно, в ту же ночь. Прикатил паровоз, подцепил вагон, свистнул — и как не было. Пустые рельсы.

Люди взбодрились. Пошли усиленные слухи, что вот-вот получат новые самолеты, пополнение и будут нести пограничную охрану рубежей.