Александр Зонин - Морское братство Страница 15

Ритуал этот был традиционный, и традиционный, не очень приличный, существовал отказ, который уже просился на язык Долганова. Но физиономия приятеля была умилительно уверенной в получении «праздничной» рюмки. Дернув плечами, Николай Ильич открыл шкафчик и достал графин с синеватым спиртом, вонявшим бензином, сивухой и еще бог весть чем.

— Только без меня.

— А что, старшина, не засчитывают подлодку?

Неделяев так любовно звал Долганова с курсантских лет, хотя старшиной Николай Ильич был жестким и разболтанного Семена не щадил.

— С «Упорного» не узнаешь… Может, и не засчитали.

— Так мы крик поднимем, Коля. У меня подробная запись в вахтенном журнале.

— Слушай, меня не это волнует. Вот по личным делам надо на берег, а начальство задерживает.

— И вали! Твое здоровье, — Неделяев опрокинул в рот рюмку, морщась, запил водой и заел ломтиком сыра. — Выпей, Коля, как рукой хандру снимет. У меня вот в самом деле неприятности. Начхоза, жулика, выгнали, а за недостающий хлеб и сахар с меня спрашивают. И, понимаешь, нехватка увеличивается. Мечтаю хоть в какой ураган попасть суток на трое, чтобы никто не ел, — сказал он с комической серьезностью.

Долганов неодобрительно пожал плечами.

— Следить надо, Сеня. Дежурного офицера заставь наблюдать за приемкой продуктов.

— Придется навести порядок.

— Но это еще не все твои неприятности?

— О, ты уже знаешь? Да, выкатился корабль из строя. В кильватере не удержал вахтенный офицер. Мерзопакостник. А я покинул мостик всего-то на четверть часа!

— Я, Сеня, оставляю управление кораблем надолго. И без беды. А почему? Проверены офицеры. К самостоятельной вахте пока только троих допустил. Учить надо.

— Надо, — вздохнул Неделяев и махнул рукой. — И то надо, и это надо…

— Ох, счастье твое, Сеня, что не я комдив. Обленился, милый. Приструнить пора.

— Слабо меня приструнить. Комдив один, а нас — число, — он на пальцах показал сколько.

— Слабо или не слабо, но служил бы ты у меня иначе, Сеня. Вот хоть и сегодня. Лодка от меня ушла в твой сектор, а ты что?

Неделяев тут предпочел притвориться опьяневшим.

— Виноват, простите, Николай Ильич, — запутался, на какой параллели и меридиане находимся? Прошу определить место.

— Брось юродствовать, дело говорю.

С лица Неделяева сбежала гримаса.

— Ах, Николай, уж так не везет, так не везет, — пожаловался он и провел рукой по шее, показывая, как по горло напичкан неудачами. — Аппаратура у меня в этот самый момент отказала. Работала, работала и отказала. Связисту — пять суток при каюте. Ты уничтожил, «Уверенный» повредил фрица, а мы щей и не хлебали. Эх!

Он пытался налить себе еще водки, но рука задрожала.

— Хватит, пожалуй, — сказал возможно ласковее Долганов и убрал графин в шкафчик.

— Почему хватит? Вовсе не хватит для душевного равновесия. — И он вновь запел, импровизируя, песенку в новом варианте:

Едет Сеня в лодочкеВ командирском званье,Треба выпить водочкиНам до расставания.

Николай Ильич уже решил выпроводить Неделяева или уложить его на свою койку — и быть бы между ними ссоре, — но постучал в дверь рассыльный и доложил:

— К вам, товарищ командир, на катере адмирала прибыл капитан-лейтенант Сенцов и с ним женщина.

Что Сенцов, однокашник, пришел повидаться, было естественно, но как такой тихоня решился взять с собой на корабль женщину? Это было невероятно. Еще не веря смутной догадке, Долганов приказал:

— Проводите ко мне!

Ему надо было подняться и выйти навстречу, но вместо этого он уселся, подпер голову руками и тихо попросил:

— Семен Семенович, приведи себя в порядок.

— Велл, велл, — пробормотал Неделяев и привстал, удивленно глядя на робко ступившую через порог молодую женщину. А Николай Ильич, все еще сидя, протянул руки.

Встретиться вот так, в салоне миноносца, ни он, ни Наташа не рассчитывали. Их сковывало присутствие посторонних. Николаю Ильичу показалось, что он крикнул: «Наташенька!», но на самом деле звук застрял в горле. А она будто впервые заметила, что командиры стали носить погоны, и все смотрела мимо его лица на левое плечо, на погон с двумя черными полосками и звездой. У Сенцова и другого незнакомого офицера погоны были с четырьмя звездочками поменьше и одной полоской…

«Значит, Коля уже капитан третьего ранга…» Семен Семенович, перехватив Наташин скошенный взгляд, с пьяной отчетливостью лихого кавалера бросился ей на помощь. Она покорно позволила ему расстегнуть пальто и высвободила свои почти бескровные, тонкие руки. Семен Семенович распоряжался, будто Наташа приехала к нему, а Долганов и Сенцов были его гостями.

— Умываться — на ту половину, а сейчас — с холоду — чайку. Николай, позвони вестового, распорядись!

Николай Ильич, продолжая оставаться немым, шагнул от стола и нажал кнопку.

Оправляясь от смущения, которое он как бы перенял у Долганова, Сенцов тихо сказал приятелю:

— Мы вместе из Москвы приехали, а сегодня командующий приказал отвезти к тебе Наталью Александровну и передать благодарность Военного совета за операцию. Командующий приказал: завтра прибыть в штаб с представлениями на ордена офицерам, старшинам и краснофлотцам. Сделаешь доклад в штабе. Слышишь?

— Тебя в вату завернули, что ли? — мучась присутствием посторонних, сердито сказал Долганов. — Невнятно говоришь. Постой, постой, потом повторишь.

— Ты что, не рад, Николай?

— Я?!

Наташа продолжала стоять на месте, где Неделяев снял с нее пальто. Семен Семенович о чем-то спрашивал ее, а она, не понимая, отвечала невпопад и испуганными глазами смотрела на мужа. Он сердито отвечал Сенцову, который, должно быть, оправдывался в том, что привез ее сюда. И вдруг Николай резко повернулся к ней. Сейчас он скажет, чтобы она уезжала с корабля. Наташа опустила ресницы и вдруг почувствовала, что взлетает. Ее рот оказался у жесткой щеки Николая. Она инстинктивно нашла его губы, и пальцы сами собой сплелись на шее мужа, и совсем не было стыдно, что на них смотрят.

— Ура! Ура! — закричал Неделяев.

— Серега, уйми его. Дай ему всю водку, что есть в шкафчике, — не отрывая взгляда от глаз Наташи, сказал Долганов.

— Зачем же всю ему? — стараясь глядеть в сторону, возразил Сенцов. — Я тоже не на молоке воспитан.

Наташа застенчиво высвободилась из объятий Николая Ильича, но руки ее, шершавые от тяжелой работы в оккупации, он продолжал держать в своих и подносил к губам. Наташа потянула его за собой к письменному столу, где под стеклом лежали ее фотографии.

— Убери их, — улыбаясь, проговорила она. — Я тебя ревную к той Наташе. Она была красивая.

— Что ты врешь, Наташка? — шепнул Долганов, взволнованный звуком ее голоса. Все в Наташе было и знакомо и прекрасно ново, и ему казалось, что он должен снова трудно завоевывать ее любовь.

— Ты разве отказываешься быть для меня той Наташей? — снова прошептал Долганов.

Они уже не замечали товарищей, но вошел вестовой, начал расстилать скатерть, расставлять посуду, и Долганову надо было распорядиться.

За столом Неделяев шумел и кричал Сенцову:

— Серега, смотри на первого миноносника! Что? Он спустил флаг, я тебе говорю. Я — бобыль, перекати-поле, мне всюду трава растет. Что? Разве Ушаков женился? Нахимов женился? Что?

Неделяев так надоел Долганову, что тот без церемоний предложил:

— Серега, забирай в свой катер этого очумелого и вези его на «Умный», а утром подгребай за нами.

Потом Николай Ильич дал указания Бекреневу, кого представить к награде и к какой, и, наконец, остался вдвоем с Наташей. Никогда, даже в первый месяц их брака, когда они вечерами медленно брели по Петергофскому парку в маленький дачный домик, не было такого ощущения великого счастья.

Николай Ильич хотел, чтобы Наташа не вспоминала свою жизнь под фашистским игом, но так вышло, что она не могла молчать об этом. Поздно вечером появились в воздухе немецкие самолеты, и их ракеты осветили залив. Сыграли воздушную тревогу. Долганов убежал на мостик, а Наташа, закутавшись, тоже выглянула на полубак и живо вспомнила, как зловеще светились ракеты над Брянском в 1941 году, когда она, спотыкаясь, плелась в больницу. Было уговорено, что учрежденческий шофер отвезет ее. Весь вечер стреляли, телефоны не работали, а к ночи она поняла, что роды начались и надо в больницу. Она пошла к шоферу через улицу. Ласково, как говорила со всеми людьми, она сказала:

— Гриша, поедемте, мне пора.

Было очень удачно, что шофер не спал, а возился у машины. Но он изумленно спросил:

— Куда ехать-то? Уже все удрали. Даже про машину забыли!

— В больницу, Гриша.

Она чувствовала раздирающую боль в животе, которая делала все остальное безразличным, и не сразу поняла, что остается в городе, который заберут немцы.