Александр Толстиков - Ее звали Мария Страница 15

Теперь стало ясно, кто был этот Андрей. Его фамилия — Репях.

Итак, точно установлено: Саша, Мария и неизвестный парень повешены на Дар-горе, у церкви, в районе базарной площади.

Задача: найти людей, своими глазами видевших казнь. Необходимо выяснить, кто на фотографии, присланной Поликарповым из далекого украинского села Песчаный Брод.

Мы приступили к операции «Дар-гора».

Глава 16

ОПЕРАЦИЯ «ДАР-ГОРА»

Прошло несколько месяцев. И вдруг звонок из Волгограда. Бычик.

— Вы знаете, я нашел Гену… К несчастью, поздно. Он умер буквально за несколько дней до моего прихода. Говорил с его родственниками — братом, сестрой. Да, он действительно учился вместе с Сашей Филипповым. Видел, как его повесили. Рассказывал, что повешенных было трое: Саша, какой-то парень и девушка. Я потом и с другими людьми разговаривал, которые знали этого Гену. Выпивал он сильно. Как напьется, начинает кричать: «Что же, повесили троих, а все почести и уважение одному Сашке? А эти двое?» Вот такая история. Ну, раз человека нет, его слова к делу не пришьешь. Мало ли кто что говорит…

Еще через месяц в «Костер» поступила телеграмма:

«Гену нашел все верно Александр Бычик».

А вот это уже совсем непонятно. Появился еще один Гена?

Да, появился. И не только он. Александр Алексеевич сдержал слово. Он нашел нескольких очевидцев казни: Геннадия Яковлевича Легенькова, Анастасию Степановну Лобанову и Полину Алексеевну Шерстобитову.

…В Волгограде весна. У нас еще холодно, ходят по-зимнему, а здесь яркое солнце, люди в пиджаках и платьях. В садах и палисадниках цветут жерделы — так называют мелкие одичавшие абрикосы, — . деревья усыпаны крупными белыми цветами. Пахнут вскопанные огороды. Дар-гора готовится к лету. Фруктовые деревья на улицах аккуратно окопаны, стволы выбелены известью, подметены дорожки. Изредка из двора потянет дымком — сжигают прошлогодние листья и мусор.

На лавочке у ворот сидит старая-престарая бабка. Несмотря на жару, на ней черная плюшевая жакетка и валенки. Бабушка положила на палку руки, оперлась на них подбородком и неподвижно сидела, глядя перед собой выцветшими слезящимися глазами.

— Бабушка, где живет Павел Михайлович Горбачев?

— Пашка, что ли?

— Павел Михайлович.

— Ну да, отец его Михаил был. Вон дом его, угловой. Дома Пашка, ходил тут…

Мы идем к Павлу Михайловичу Горбачеву, школьному другу Саши Филиппова.

— Запутался, — говорит Бычик. — Я здесь, считай, все дома обошел. Уже один от другого отличить не могу. Вот он, угловой. Точно, здесь я и был.

Заходим во двор. Под яблоней, за дощатым столиком сидят двое. Один совсем пожилой, почти старик — маленький, сухой, седой. Второй лет шестидесяти, высокий, черты лица крупные, мясистый нос. Голос низкий, чуть хрипловатый. На голове какая-то непонятная фуражка защитного цвета с большим козырьком.

— Заходите, заходите, — Приветливо говорит он. — Я вас сразу узнал, Александр Алексеевич. Сижу вот, с дядькой беседую. Ты, дядя, не уходи, люди пришли о Фузине потолковать. Помнишь Фузина?

Старик хмыкает.

— А кто ж Фузина не помнит? — говорит он, улыбаясь беззубым ртом. — На Дар-горе нет таких, чтобы Фузина не помнили.

Познакомились.

— А кто такой Фузин? — спрашиваю.

— Да Сашка Филиппов. Его все Фузиным звали.

— А почему Фузин?

— Кличка уличная. Мы же все под кличками ходили. Я, например, — Козик, Саша — Фузии, Генка Боровлев — Молочник, Васька Каргин — Карга…

— А я в книжке читал, что Сашу Цыганкой звали…

— Ну, я книжек не читал, а с Фузиным мы вместе росли, лучшие дружки были, с малолетства. Он какой был, Сашка? Маленький. В смысле роста. Но в озорстве — всегда впереди. Мы с ним коз пасли. Нас старый пастух подряжал, платил нам по пять рублей в неделю, а мы и рады. Сашка утром ко мне приходил и ругался очень, что я еще сплю, а вставать нужно было в пять утра, чтобы коз выгнать.

— А чем он увлекался, Саша? Что любил больше всего?

— Больше всего он любил голубей. Первым голубятником был на Дар-горе. Первым. Конечно, вам бы со старыми голубятниками поговорить, с асами, они бы больше моего рассказали. Голубятня у Сашки была хорошая, большая. Голуби в основном турманы, у нас их «вертунами» называют. Знаете, которые на лету через голову кувыркаются. Ну вот. Так у Сашки был такой турман, что мог по десять раз кряду кувыркаться. Сашка гордился им очень. А один раз докувыркался — ударился о печную трубу — и дух вон. Сашка, помню, плакал тогда, он очень любил этого голубя. Стая у него была очень сильная, любого одиночного чужака или даже нескольких могла к себе в голубятню посадить. Некоторые голубятники на этом наживались; выкуп у хозяина брали, а Сашка никогда не брал. Он возвращал голубей. Просто ему нравилось, когда его голубей хвалили. К примеру: прибегает хозяин, чуть не плачет: «Сашок, милый, твои черти кого угодно заманят…» А Сашке приятно. Отдавал обратно. В классе он всегда сидел у окна. Летом окно бывало открыто, вот он и наблюдал, как его голуби летают. А однажды видит — чужак летит. Сашкина стая пытается заманить его, а он ни в какую — как нож сквозь масло проходит. Сашка сидел, сидел, а потом не выдержал, вскочил на подоконник и со второго этажа — вниз! Учительница кричит: «Ты куда, Филиппов? С ума сошел?» А Фузин уже внизу, пальцы в рот — свистит! Вернулся, когда заманил чужака…

В «козики» любил играть. В этом деле тоже был первый. Знаете, косточки такие, из холодца выбирали, красили их и играли. На земле чертили черту, ставили козики и бросали свинцовую биту. Их где как называют-«бабкн», «лодыжки», а мы называли «козики»… Больше всех козиков было, конечно, у Фузина. Раз в месяц к нам на телеге приезжал татарин, кости принимал. Так он в оба глаза смотрел, чтобы кости с телеги не таскали. Да куда там! Он и глазом моргнуть не успеет, а у Фузииа уже полные карманы. И смех, и грех…

Пистолеты деревянные делал, автоматы, ружья. В войну любил играть. На улицу выйдешь, а Фузин тут как тут: «В войну играть будем?» Но это когда поменьше были. А как постарше стали, Фузин уже не играл в войну. Играл в школьном духовом оркестре. По-моему, на трубе. Я в этом деле не разбираюсь, в общем, на такой штуке блестящей. Дома у Сашки я частенько бывал. И меня что однажды удивило. Никого дома не было, и Сашка откуда-то вытащил скрипку. Как она оказалась у Филипповых, кто играл на ней, до сих пор не понимаю. Старшие Сашкины братья были рабочие мужики, отец — неграмотный и мать из простых. Спрашивает: «Пашка, хочешь поиграть на скрипке?» Я отказался, потому что даже в руки взять скрипку боялся. А Сашка поиграл, и складно так получилось. Сказал: «Я вот еще на скрипке хочу выучиться…»

Сашка хоть и маленький ростом был, но очень крепкий, физкультурный, словом. Волгу переплывал туда и обратно, без передышки. На баржу любил взбираться, на ходу, и в воду прыгать. У нас в парке перед войной поставили парашютную вышку. Ну, парашют уже раскрытый, с грузом через блок. Фузин об этом первый узнал. Прибежал, говорит: «Пашка, будем прыгать?»

«Нет, — говорю, — боюсь…»

«А я прыгну…»

«Куда тебе, — подначиваю, — ты еще шпендик…»

Пошли в парк. Сашка начал вертеться около мужика, который парашютом заведовал, что-то ему говорил, упрашивал. И представьте, упросил. Поднялся наверх, ремни на нем застегнули, как положено, ну и столкнул его мужик вниз. А вес-то у Сашки оказался маловат. Не может он груза перетянуть. Метра на два вниз опустился и висит, а груз его назад тянет. Сашка только ногами в воздухе дрыгает, а мы от смеха помираем, кричим ему: «Фузин! Ты чего там повис? Нужно было кирпичей в карманы наложить!» Мужик, конечно, испугался, начал что-то там колдовать. Опустился Фузин. Довольный…

Когда немцы к Сталинграду подошли, мы с матерью эвакуировались и вернулись, когда уже город освободили. Про то, как Сашку повесили, мне только рассказывали.

— Кто рассказывал?

— Да Зинка Мураева. Зинаида Варлампиевна. Она умерла лет шесть назад. Говорила, что повесили троих — Сашку с каким-то парнем и девушку.

— Посмотрите на фотографию, может быть, узнаете?

Павел Михайлович долго смотрел на фотографию, вертел ее так и сяк, качал головой, вздыхал.

— Вообще-то похоже на Дар-гору. Обстановку я имею в виду. И домики эти… Может, это и Фузин, лица-то его совсем не видно. Девушку эту не знаю и парня этого никогда не видел. Его-то лучше всех видно. Нет, это не наш, не дар-горинский. Я бы узнал. А это, может, и Сашка, слева. Тут вот еще что — кто эта тетка в платке, которая ближе всех стоит? Чья она? Может, это Зинка Мураева? Сейчас разве узнаешь?

Когда мы собирались уходить, Павел Михайлович сказал:

— Хороший он был парень, Сашка. Спасибо, что вспомнили о нем. Несколько лет назад, дело прошлое, на базаре было… Тип один у нас был такой, говорит: «Да что вы все — Фузнн! Фузин! А что Фузин? Что Фузин? Подумаешь, спер у немцев буханку хлеба, его и повесили…» У меня в глазах потемнело. Ну, все, думаю, убью. Сгреб его, а я мужик здоровый, кричу: «Ты, гадина, где был в войну? В эвакуации? А Фузин, может, за тебя голову сложил…» А со мной тогда еще Костя Филиппов был, Сашкин брат. Оттащил он меня, брось, говорит, Пашка, связываться с этой сволочью… Так что, ребята, желаю вам успеха в этом деле… Как, говорите, звали эту девушку? Мария? Поспрошаю, конечно, местных. И про третьего парня попробую узнать. Надо найти. Обязательно. Чтобы всякие гады рта не раскрывали…