Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему Страница 15

Эшелон спешил на восток, туда, где еще шла война. А война шла с Японией. Солдат же прибыл домой.

Он стащил вместе оба вещмешка, достал из кармана трубку, набил махоркой, попытался раскурить ее от трофейной зажигалки, но слабый огонек тянулся вверх, махорка никак не разгоралась, и солдат не выдержал — задул пламя и достал из кармана спички. Раскурил трубку, затянулся и решил оглядеться.

Самой станции и было всего-то лишь бревенчатый дом на высоком, в пояс человека, каменном фундаменте по одну сторону путей и водокачка из красного кирпича — по другую. В этот предзакатный час омытые дождиком рельсы блестели, местами вспыхивая искрами. Дальше за станционным зданием, у самого леса, под дубами, стояли еще две хаты.

«Вопщетки, уцелели, выжили», — удивился солдат, поворачивая голову и обводя взглядом другую сторону железной дороги: за лощиной, заросшей ольховником, черемухой и лозняком, должна была находиться деревня. Она и была там: сквозь гривы кустов на взгорке просматривалась цепочка хат.

«И ты выжила!» — обрадовался солдат, взялся за лямку вещмешка, намереваясь закинуть его за спину, и тут увидел: из здания станции вышел человек в форме железнодорожника и направился к нему. Человек приближался, и спокойное безразличие на его лице сменилось сперва удивлением, а затем открытой радостью. Последний десяток метров он не шел, а бежал, припадая на правую ногу.

Солдат тоже узнал железнодорожника и не захотел дожидаться его на месте, бросился навстречу. Это был Андрей Цукора.

Он долгое время противился перебираться со своего насиженного хутора над ставком, однако Вержбалович начал настаивать, и он снялся с места, переехал. Однако не в Липницу, а сюда, ближе к станции, заново отстроился. Обживаясь здесь, и ногу покалечил. Залез на высоченную ель нарубить сучьев на заплот и, можно сказать, оголил ее доверху — оставалось каких-нибудь суков пять — и тут не рассчитал удара: топор срикошетил и вонзился в колено.

— Игнат?! Браток! Живой? — закричал Андрей, раскинув руки, обхватил и сжал солдата в объятиях.

— Живой, Андрей, живой! И ты, вопщетки, тоже… — растроганно говорил Игнат, похлопывая свата по худым плечам.

— Приехал?

— Ага. Приехал.

— Насовсем?

— Кажись, насовсем.

— Аж не верится…

— А ты думал: уже все, пропал курилка?

— Не хотел думать, да сам знаешь, какое время. А ты как ушел, так и пропал.

— Вопщетки, ты правду сказал: сколько было всякого-разного! Признаться, и я не планировал, куда война завернула. Вышли мы с Тимохом к его шурину, сошлись с партизанами. А потом сложилось так, что образовались витебские ворота, можно было пройти через линию фронта и назад, мы и перекинулись туда. А оттуда почтальона не пошлешь: передай привет от Игната. Вот там меня снаряд и перевернул с ног на голову. И мысли не было, что жив буду: и осколки, и контузия. Но доктора подключили медицину, подправили, и я пошел воевать дальше. Скажи, как там мои?

— Живы, здоровы… сам увидишь. А ты молодцом во, вернулся, — заспешил говорить Андрей, но Игнат не почуял в его поспешности ничего подозрительного, стоял растянув в улыбке рот, похоже, он и сам все еще не понимал до конца, какое выпало ему счастье — вернуться домой. — Так зайдем ко мне, — Андрей взялся за лямку вещмешка, потянул к себе: мешок оказался не настолько легок, чтобы так просто закинуть за плечо. Пошутил: — У тебя тут золото, не иначе.

— Оно и не золото, а не дешевле. Собирая в дорогу, хлопцы подобрали слесарный инструмент и все такое прочее, тут сгодится.

— Еще бы не сгодилось. Сейчас иголка в доме — все равно что когда-то пила или топор для лесоруба. А уж такое, да по специальности…

Игнат подхватил второй вещмешок, и они пошли.

По толстому бревну, служившему балкой разобранного в начале войны моста, перебрались через ручей. По правую руку непролазно росли крушина и ивняк, по левую, несколько отступив от дороги, темнел ельник. Изрезанная колесами песчаная дорога поднималась в гору. На ней и остановил их неожиданный голос кукушки. Он послышался совсем близко, как будто из дубовой бочки.

Ку-ку! Ку-ку-ку! Ку-ку-ку!..

Кукушка словно бы удалялась, но голос ее был все такой же густой и отчетливый.

Ку-ку! Ку-ку-ку!.. Ку-ку-ку!

— Знаешь, как давно я не слышал ее? — спросил Игнат, поворачивая голову вслед за голосом. — Можно сказать, уже и забыл, что она есть на свете.

— Тут тоже было не до них, — задумчиво ответил Андрей.

Кукушка смолкла, а Игнат еще долго стоял, напрягая слух, желая услышать еще, но лес молчал. Андрей снисходительно, как больному, улыбнулся Игнату, проговорил:

— Пошли. Теперь у тебя будет много времени, наслушаешься.

— А вопщетки, и правда, — улыбнулся Игнат.

У Андрея была небольшая, но уютная хата на две половины, и садик при ней, и хлев. Во всем чувствовался заботливый хозяйский глаз, тяга к порядку и завершенности, и Игнат снова подумал, как долго Андрей противился переезжать с хутора: там у него также было все налажено и обихожено.

Возле двора, огороженного с улицы новым, из окоренного молодого сосняка, частоколом, Игнат замедлил шаг, затем остановился:

— Вопщетки, это непорядок: ехать тысячу километров и даже больше, и, вместо того чтобы спешить домой, идти в гости.

— Пошли, — Андрей отворил воротца, дав тем самым понять: он и мысли не допускает, что можно тут поступить как-то иначе. — Не так много у тебя сватов, чтобы раздумывать: зайти или нет. Да и не был же ты у меня вон сколько, и вечер надвигается. Проехал тысячу километров, так уж тут доберешься.

Все верно, и Игнат не стал упираться.

Андреева Ганна обрадовалась Игнату, как отцу родному. И плакала, и смеялась, что не мешало ей хлопотать у стола, как обычно, когда гостя долго ожидают и он наконец приходит. Ганна и сейчас была вся нараспах и расторопна, как когда-то, с мгновенными перепадами от веселья до слез, но ни смех, ни слезы, казалось, не могли смутить ее природной душевной доброты и равновесия, характера она была на удивление отходчивого и общительного. И с Андреем они быстро поняли, что им словно бы судьбой назначено жить друг подле друга, но годы шли, а они все никак не могли заиметь ребенка. Это омрачало и незримым грузом угнетало обоих. «Война, по всему, не внесла тут никаких поправок», — отметил про себя Игнат, доставая из вещмешка банку тушенки и приобщая ее к расставленным на столе тарелкам. Но Андрей взял банку и решительно стал заталкивать обратно в вещмешок.

— Не надо, детям отнесешь.

— Детям еще есть, — заперечил Игнат, не давая Андрею настоять на своем.

Так они некоторое время боролись руками, пока не вмешалась Ганна, и тоже твердо:

— Игнат, у нас найдется что поесть, и на столе, видишь, не голо, а это отнеси детям. Мы ж вдвоем, и оба работаем. Отнеси, ей-богу, — попросила она. И Игнат подчинился.

Андрей взял в руку стакан:

— Давай выпьем за тебя, Игнат, за то, что вернулся. Это главное. Сколько людей не пришло, страх подумать. У нас на селе — из пяти хат хорошо если в две вернулись, да и те — кто без руки, кто без ноги. А ты — слава богу. И все остальное, что может быть… — Андрей перехватил настороженный, беспокойный взгляд Ганны и поспешил закончить: — Ага, а все остальное… самый что ни есть пустяк.

Перехватил этот взгляд и Игнат, но поднял свой стакан:

— Ну что ж, вопщетки, ты правду говоришь. Как бы там ни было, на войну идут умирать, хоть каждый и надеется на своего бога. И счастлив тот, кто вернулся. Как подумаю, сколько раз переглядывались со смертью, то не верится, что так полюбовно разошлись. Взять хотя бы, как при орудии был. Ляснет — и все тут. Когда снаряд летит на тебя, его уже не подправишь. Не скажешь ему: «Возьми чуток левее или дальше». А гляди, как вышло. И одно орудие разбило, и второе перевернуло, а я остался. Первый раз троих накрыло, второй — двоих. Во какая алгебра. Правда, когда перешел в артиллерийские мастерские, экспозиция изменилась. Там больше работа была, война дальше отступила. И вот, видишь, приехал. Так уж она распорядилась.

Игнат махнул рукой и с некой отчаянной решимостью выпил. Поймал вилкой ломтик сала, бросил в рот.

Сидели, закусывали, вспоминали, как доводилось тут и что было там.

Ганна тоже выпила горелки и, хотя смелости ей никогда не надо было занимать, чувствовала себя смелее обычного.

— Игнат, вот ты только что оттуда, из Германии. А как у них там?

— Что — как? — переспросил Игнат.

— Как живут они? Вот у нас повертались некоторые, кого немцы взяли, когда отступали. Так они говорят, что там у них бабы, окромя комбинашек, никаких сорочек не носят. Правда это?

Андрея словно подбросило на лавке. Он круто посмотрел на жену: «О чем ты, баба, думаешь?» И не выдержал:

— Ты больше не додумалась, о чем спросить?