Владимир Рыбин - Звездный час майора Кузнецова Страница 15

Привыкшие к закономерностям в жизни, люди невольно ищут их и в смерти. Так рождается на фронте вера в приметы, в предчувствия. Никто в тот миг не обратил внимания на жест командира полка, на его руку, не доставшую коня. Но все запоминается. Уже через несколько дней бойцы начнут говорить об этом, как об особой проникновенности чувств, толкнувшей его к последней ласке. «Он как бы хотел проститься», — скажут бойцы. И осудят связного, поспешившего увести коня...

Быстрым красивым наметом конь уходил через поле, к дальнему лесу. Вдруг он вздрогнул, будто оступившись, повернулся, прошел несколько боком и рухнул на колени, выкинув седока далеко вперед. Кузнецов видел, как связной тотчас вскочил, перекинул из-за спины карабин и, припав на колено, стал посылать пулю за пулей в верхушку разлапистого дуба, стоявшего на опушке. Из леса выбежало несколько красноармейцев. Они тоже стали целиться в густую крону дерева, и над полем пронесся неровный перестук автоматов.

Когда Кузнецов подъехал, под дубом уже лежал на спине сухощавый немец, глядел в небо бесцветными мертвыми глазами.

— А мы как раз на «кукушек» охотимся, товарищ майор, — небрежно козырнув, доложил старшина. — Разведчики мы.

— Фамилия? — Кузнецов удивленно оглядывал эту странную команду в красноармейской форме, с советскими карабинами за спиной, с немецкими автоматами в руках и с длинными, на деревянной ручке гранатами за поясом.

— Старшина Трунов.

— Место разведчиков — в немецком тылу, а не в нашем.

— Приказ командира батальона — выловить всех «кукушек», — с неудовольствием сказал старшина. — По раненым стреляют, гады. Особенно, если в зеленых фуражках. За командиров, видать, принимают.

— За пограничников принимают. Знают, что это за люди.

Бойцы заулыбались, довольные.

— А немецкие автоматы придется сдать как трофейные.

— На кой они нам? — с готовностью отозвался старшина. — Как наши получим, так немецкие сразу же и сдадим.

Бойцы, обступившие мотоцикл, молчали, но в глазах у каждого поблескивали веселые огоньки. Радовались за находчивость своего командира.

— Вы уверены, что умеете хорошо ими пользоваться?

— А чего тут уметь?

Старшина перекинул автомат в правую руку, быстрым движением отделил и снова вставил магазин.

— А гранаты?

— А чего в них? Отвинтил крышку, выдернул вот этот шарик, и кидай.

И вдруг все примолкли и, словно по команде, разом согнулись, прячась за кусты.

— Немцы!

Вдали из-за кустарника выбегала скучившаяся частая цепь.

— Убрать мотоцикл! — сквозь зубы прошипел старшина. — И вы, товарищ майор, ложитесь, не заговоренный.

Немцев было человек двадцать, должно быть случайно оставшееся в нашем тылу подразделение. Они направлялись прямо к дубу, то ли видя в нем ближний выступ леса, то ли зная, что на этом дереве сидит свой. Когда до них оставалось метров сорок, старшина крикнул что-то хриплое, сразу же утонувшее в ровном гуле долгих очередей. И тотчас, как умолкли автоматы, замелькали в воздухе длинные ручки гранат и перед опушкой выросла стена разрывов.

Бой кончился поразительно быстро. Несколько разрозненных автоматных очередей, заглушенных взрывами, — все, чем успели ответить гитлеровцы, Когда ветер унес дым, над обожженным почерневшим полем повисла глухая тишина. Старшина выждал минуту, потом медленно встал и один настороженно пошел вперед.

Кузнецов с тревогой думал о предстоящих штыковых ударах, которые он рассматривал как свой, еще до конца не использованный резерв. И представлял себе, что может статься с подразделением, кинувшимся в штыковую атаку на зарывшегося в землю противника, у которого в достатке автоматическое оружие.

— Идите в батальон, — приказал он старшине, после того как тот, удовлетворенно улыбаясь, доложил о полном уничтожении вражеской группы их же оружием. — Сегодня ночью вам предстоит работа.

План этот родился у него внезапно. Подумалось вдруг, каким опасным может быть расчет на традиционную удаль да на «штык-молодец». Война — школа не только для нас. И немцы, несомненно, скоро поймут, что нельзя быть беспечными, надо зарываться в землю. И тогда одного полкового артдивизиона будет недостаточно, чтобы подавить огневые точки и прикрыть атакующую пехоту. Правда, командир дивизии обещал артиллерийскую поддержку и даже танки. Но хватит ли этого на много боев? А то, что их будет много, Кузнецов уже не сомневался: до Демидова далеко, а от Демидова до Смоленска еще шестьдесят километров.

— Посмотрим, как они побегут, когда все наши резервы подойдут, — не раз говорил он бойцам. А сам, как прежде, так и теперь, думал о том, что гитлеровцы будут цепляться за захваченные города и села и может не получиться панического бегства врага, как это показывали в довоенных кинофильмах, а придется многократно прогрызать оборону, насыщенную таким вот оружием, в эффективности которого он теперь сам убедился.

Фашисты применили необычную тактику, в которой главное — движение. Стало быть, и мы должны действовать каким-то непривычным для них образом. Они спят по ночам — будем бить их ночью. Они обедают с двенадцати до часу — сорвем им обед. Они ждут атаки с фронта — а мы нападем еще и с тыла. Пусть мелкие подразделения просочатся меж разрозненными, еще не занявшими плотную оборону частями врага, и нападают в момент общей атаки полка, и уничтожают их штабы, и сеют панику.

Гитлеровцы окапывались. В бинокль Кузнецов рассмотрел несколько фигурок у дальних кустов, которые ритмично наклонялись и выпрямлялись — копали. Это и обрадовало: допекли-таки, и обеспокоило: зарывшегося в землю противника трудней выбивать. Успокаивала убежденность, что они немного успеют за одну эту ночь, что утром им придется оставить позицию. «Вот так бы и воевать, — думал он. — Выбил, не дал закрепиться, снова выбил». Но понимал: так не получится. Несмотря на поступающие пополнения, силы слабели. И было ясно: через день-два враг подбросит подкрепления, сняв их с других участков фронта.

Ночь обещала быть беспокойной. Еще не стемнело, а гитлеровцы уже начали ритмичный, как бой часов, обстрел. Каждые пять минут в воздухе слышался шелест, напоминающий полет утиной стаи, и где-то в лесу рвался снаряд. Кузнецов, собравшийся вздремнуть перед завтрашним боем, вскоре понял, что это не удастся. По крайней мере, до тех пор, пока нервы не привыкнут к раздражающей монотонности взрывов. Он поднялся с выстланного сеном топчана, стоявшего под старой березой, посидел минуту, ожидая, когда уймется боль в плече.

— Чего, Игнатьич? — спросил комиссар. Он сидел рядом на траве, в слабых отблесках угасающего дня читал письма вражеских солдат, захваченные накануне.

— Пойду проверю, как уходят группы, что немцам в тыл отправляем.

— Послушай, что я тут нашел, командир. Это тебе тоже полезно.

Комиссар поворошил шуршащие хрупкие листочки, вынул один.

— «Я думал раньше, что мы будем маршировать, но за полторы недели все изменилось. Мы теперь северо-восточнее Смоленска. Русские сидят в лесах очень крепко. Мы чувствуем на себе тяжесть их артиллерийского огня. Живем, как пещерные жители. Уже целая неделя, как мы не брились, не умывались. Можешь себе представить, как мы выглядим. Горячую пищу получаем только ночью. Но главное, чтобы остались целыми кости. Русские дерутся до последнего человека, и это, конечно, стоит нам многих трупов... Ефрейтор Грубер».

— А вот еще цитатки, — продолжал комиссар, переложив несколько писем. — Ефрейтор Хефлерм сообщает, что, по его мнению, эта война — самая кровавая и продолжительная. А это рядовой Беркеньер: «Я видел солдат: бельгийских, английских, французских и черных, но так упорно, как русские, никто из них не дрался...»

— То ли еще запоют! — Кузнецов был благодарен комиссару. Поддержал.

Уже совсем стемнело, когда он вышел на поляну, где старший лейтенант Васюков осматривал группу бойцов, закутанных в маскхалаты, увешанных оружием, нашим и трофейным.

— Ты что — каменный? — нервно говорил Васюков, обращаясь к широкоплечему увальню, стоявшему впереди строя.

— Почему каменный? — удивлялся тот.

— Не волнуешься.

— Я волнуюсь.

— Ты понимаешь, куда идешь?

— Чего ж не понять?

— Повторите приказание!

— Так что пройти незаметно и перерезать дорогу.

— Ну? Что дальше?

— Действовать по обстановке.

— Я те дам «по обстановке»! Держаться до последнего.

— Само собой. Умереть, но не отступить.

— И не просто умереть, а победить. Ясно?

— Ясно, товарищ старший лейтенант, — сказал боец так, словно на сеновале беседовал с приятелем.

Даже Кузнецова пробрало это неестественное спокойствие.

— Отдайте приказ еще раз, — сказал он Васюкову, предупреждающе махнув рукой, чтобы тот не подавал команды «Смирно!».

Ротный подтянулся и заговорил довольно четко и громко:

— Приказываю: отделению старшего сержанта Малышева скрытно лесами выйти немцам в тыл, оседлать дорогу у озера и удерживать ее до подхода наших подразделений.