Джек Хиггинс - Операция «Валгалла» Страница 15

Гоффер ждал в столовой и когда Риттер сел, наклонился к нему, едва сдерживая нетерпение.

— Так о чем он говорил?

— Я не вполне уверен, — начал Риттер. — Понимаешь, есть то, что он говорил, и то, что не договаривал. Так что слушай и суди сам…

Он наклонился вперед, сложив руки на папке, стал рассказывать.

Шесть

Снегопад так и не прекращался. Когда Шенк, постучав, вошел в кабинет Гессера в замке Арлберг, полковник стоял у окна, глядя на долину. Он повернулся и пошел к своему столу.

— Итак, ситуация все та же?

— Боюсь, что так, герр оберст. Нам по-прежнему не удается связаться с Берлином.

— А радио?

— Стерн объехал все деревни в округе и без толку. Несомненно, радиоприемников не может не быть, и в них используются нужные лампы, но, как известно герру оберсту, в этих местах владение приемником объявлено незаконным еще год назад. Индивидуумы, виновные в нарушении закона, вряд ли признают этот факт на данном этапе.

— Трудно их винить, учитывая обстоятельства. — Гессер сел. — Настало время принимать решение.

— Да, герр оберст, пора.

Гессер посидел несколько мгновений, похлопывая себя по пустому рукаву.

— Как я уже говорил вчера, в этом деле я не хочу приказывать. Я бы нарушил свои служебные обязанности, не указав, что это может оказаться чрезвычайно опасным. В этой области линия фронта очень подвижна, любая вражеская часть может быть настроенной сначала стрелять, а уже потом задавать вопросы. Вы это понимаете?

— Абсолютно.

— И все-таки готовы рискнуть?

— Герр оберст, по армейским меркам я старик, — сказал Шенк. — Возможно, даже слишком стар для таких игр. Последний раз я участвовал в боях на Западном фронте в 1918 году, но совершенно ясно, сэр, что вы пойти не можете, и совершенно неприемлемо посылать с такой миссией одного из нижних чинов. Поскольку я единственный офицер, кроме вас, по-видимому, выбора у нас нет.

— Кого вы предполагаете взять с собой?

— Шмидта, я думаю. Он одного со мной возраста, но прекрасно водит машину. Мы возьмем одну из гарнизонных машин.

— Хорошо, — одобрил Гессер. — Действительно, как вы сказали, выбора у нас нет. Приведите генерала Каннинга и полковника Бирра, я сообщу им о своем решении.

— Они на прогулке сейчас, герр оберст. — Шенк направился к двери, и Гессер его окликнул:

— Шенк?

— Слушаю, герр оберст.

— Я вам очень признателен. Вы смелый человек.

— Нет, герр оберст, совсем нет. Я очень напуганный человек. — Он улыбнулся. — Но у меня есть жена и две дочери, я жду, не дождусь увидеть их снова. То, что я сейчас делаю, я делаю ради них. Это лучшее, что мы можем сделать для всех нас. Поверьте мне.

— Да, наверно вы правы.

Шенк вышел и скоро вернулся с Каннингом и Бирром. Генерал сразу потребовал ответа:

— Так вы приняли решение?

Гессер кивнул.

— Оберлейтенант Шенк отправится отсюда… — Он посмотрел на часы. — Ровно в полдень. Он возьмет гарнизонную машину и только водителя, чтобы попробовать найти части союзников где-то на пути в Инсбрук. Вы согласны, Шенк?

— Как скажете, герр оберст.

— Слава Богу, вы решились, — обрадовался Каннинг. — Можем мы пойти сказать остальным?

— Не вижу причин для отказа. — Каннинг и Бирр повернулись, чтобы выйти. Гессер поднялся из-за стола. — Еще одно, пока вы не ушли.

— Что такое? — Каннинг нетерпеливо оглянулся.

— В этом предприятии оберлейтенант Шенк и капрал Шмидт подвергают свою жизнь значительному риску. Надеюсь, вы это цените.

Каннинг нахмурился, Бирр первым протянул руку Шенку.

— Разумеется, и я вас благодарю от всех нас.

— Сделаю все, что смогу, герр оберст, — на губах Шенка промелькнула улыбка, — чтобы остаться в живых ради спасения всех нас.

Поль Гайллар и Клер сидели у окна в обеденном зале, когда вошли Каннинг и Бирр. Мадам Шевалье, как и ежедневно, практиковалась в игре на фортепьяно. Она сразу прекратила играть.

Гайллар встал.

— Что происходит?

— Мы идем, — сказал Каннинг. — Во всяком случае, Шенк идет. Отправляется в полдень. — Он встал перед камином, сложив за спиной руки. — Вы сознаете, друзья, что немного везения, и он вернется всего через несколько часов? Что сегодня вечером мы, возможно, будем свободны?

Бирр закурил сигарету.

— С другой стороны, если он нарвется на каких-нибудь любителей стрелять без разбора, он может быть мертв к тому времени. Ты об этом не подумал?

— Чушь, — отрезал Каннинг. — Шенк провел четыре года на Западном фронте во время Первой мировой войны. Был трижды ранен. Он птица слишком опытная, чтобы сейчас погибнуть.

— А если это случится, Гамильтон? — Клер подошла к камину и села. — Что нам тогда делать?

— Тогда нам придется действовать самим. — Каннинг подошел к двери и открыл ее, потом обернулся. — Я знаю одно. Если кто-нибудь, СС или кто бы то ни было, попытается забрать меня отсюда, им придется очень постараться, чтобы им это удалось.

Он вышел, закрыв за собой дверь.

Когда Раттенгубер вошел в офис Бормана, рейхсляйтер что-то писал за столом.

— Одну минуту, Вилли. Я не сделал записи в дневнике прошлой ночью, потому что много часов провел с фюрером. — Спустя некоторое время он положил ручку и закрыл дневник. — Итак, Вилли, что происходит? Каково моральное состояние?

Раттенгубер посмотрел озадаченно.

— Моральное состояние, рейхсляйтер?

— Да ладно тебе. На этой стадии игры уже нет нужды говорить обиняками.

— Тогда, рейхсляйтер, если вы хотите знать, оно совершенно позорное. Я не видел столько пьяных в военной форме за всю свою жизнь. Ими полна столовая. И женщины ничуть не лучше. Такое впечатление, что все идет вразнос.

— А чего ты ожидал, Вилли? Ты знаешь, почему русская артиллерия прекратила обстрел? Потому что они бы стреляли по своим танкам и пехоте, продвигающимся к Вильгельмплатц. Судя по последнему рапорту, они остановились не далее пятисот метров от Канцелярии. Тяжелый бой на Белле-Альянсплатц и на Потсдамерштрассе, хотя, насколько я понимаю, наши войска сосредоточились на Бисмаркштрассе.

— А где армия Венка?

— Еще удерживает связь с корпусами Реймана, но для нас это бесполезно. С нами покончено.

Раттенгубер выглядел потрясенным.

— Покончено, рейхсляйтер?

— Уже довольно давно. Разве ты не знал? Когда 22-ого не удалась контратака Стайнера, фюрер заявил, что война проиграна. Что он намерен умереть в Берлине. Ты не знал, что на свадебном завтраке он говорил о самоубийстве?

— Боже мой! — воскликнул в ужасе Раттенгубер.

— Возможно, это его наилучшая услуга немецкому народу. — Казалось, он ждал каких-то комментариев от Раттенгубера. Тот нервно облизал губы.

— Рейхсляйтер?

— Интересная мысль. Умереть ради дела подходящему человеку, может быть, иногда, более важно, чем остаться жить. — Он загадочно улыбнулся, отчего приобрел еще более зловещий вид, чем обычно. — Но для меньших моралистов подобная чрезмерность не всегда необходима. Вот ты, например, Вилли?

— Я, рейхсляйтер? Я не понимаю.

— Тебе суждено остаться жить, Вилли. Проще говоря, ты сегодня ночью покидаешь это место.

Раттенгубер уставился на него в изумлении.

— Покидаю Берлин, вы имеете в виду?

— Вместе с военным адъютантом фюрера Йоханмайером, Лоренцом из министерства пропаганды и Зандером. Его задача доставить текст последней воли и политического завещания фюрера адмиралу Денитцу. Я предложил послать тебя вместе с ними, и фюрер согласился.

— Я… Какая честь, — проговорил, заикаясь, Раттенгубер.

— Конечно, Вилли, — сказал сухо Борман. — Но доберешься ты до Денитца или нет, это проблематично и ничего не изменит. Для тебя сейчас есть другая работа, более важная.

Раттенгубер побледнел.

— «Камараденверк»? Это начинается?

— Конечно, Вилли. Разве я не говорил всегда, что так будет? В моем конце — мое начало. Я прочел это где-то. Очень подходит.

Где-то поблизости прогремел мощнейший взрыв, стены бункера содрогнулись, клубы пыли полетели из вентиляции.

Борман посмотрел наверх, не обнаруживая ни малейших признаков страха.

— Иваны снова пустили в ход артиллерию. Знаешь, это мне несколько напоминает «Сумерки богов». Все силы зла объединились против них, а потом вдруг появляется новый оплот, прекрасней, чем когда-либо, и Балдур снова живет. — Он обратил к Раттенгуберу мрачное лицо. — Так это и будет для нас, Вилли, для Германии. Я тебе это обещаю.

Несмотря на непрерывный грохот взрывавшихся в тридцати метрах над головой снарядов, на концентрированный запах пороха, на пыль, которая вызывала у него кашель, плечи Раттенгубера распрямились.

— Я тоже в это верю, рейхсляйтер. Никогда не переставал верить в предназначение немецкого народа.