Александр. Омильянович - Смысл жизни Страница 15

Елку убирали все вместе. Кто повесил шоколадку, полученную от невесты, кто — цепь из серебряной бумаги, кто — яблоко.

Жвирко ежеминутно с беспокойством поглядывал на часы. Два партизана, высланные в разведку, не возвращались. Их напрасно прождали еще около часа и решили ужинать без них.

Праздничную лепешку делил сам командир. Сегодня ему предстояло произнести праздничную речь. Он начал ее и при первых же словах поперхнулся. Боль стиснула сердце. Жвирко пересилил свою боль и распорядился подавать еду.

На стол поставили котел с борщом. Еще была рыба из озера Вигры, мясо кабана, гусь и самогон.

Сидя за праздничным столом, каждый думал о чем-то своем. Когда ужин подходил к концу, командир предложил, чтобы каждый рассказал о чем-нибудь самом дорогом из своей жизни, чтобы рассеять мрачное настроение.

— Начинай ты, Ярек, — обратился он к самому молодому партизану.

— Перед войной в Сувалках я смотрел кино, — начал Ярек несмело, и румянец заиграл на его щеках. — Показывали фильм «Роз-Мари». В картине был лес, горы, красивая долина… Вечером, при огне костров, женщина стояла на пне и пела. А над лесом разносилось эхо от ее пения. Этот эпизод я вспомнил сейчас… Это было что-то прекрасное… Совершенно незабываемое… — Рассказчик замолк.

Командир попросил второго.

— За сожженное родное гнездо, за смерть моих близких я дал клятву отомстить. Потом пошел на операцию. Убил первый раз… Я тогда сильно переживал это. Забрал его документы и снял с шеи личный знак. Он был из Гамбурга. У меня есть его адрес… Я у него в бумажнике нашел фотографию, на ней сидит он с семьей у елки. Тоже когда-то отмечал сочельник…

— Дальше не надо, Ёдла. Я знаю, что ты скажешь. Пусть говорит другой, — прервал Жвирко.

— Дед мой был из повстанцев, прожил почти сто лет. Нас было двое в доме, я и покойный Людвиг. Дед рассказывал нам, как они, кажется в 1863 году, в этих же вот местах скрывались… У деда был сундучок, в котором хранились разные «сокровища». Однажды он разделил их. Отец получил какой-то кошелек и короткоствольный пистолет, мать — молитвенник, брат — рог для хранения пороха, а мне досталось оружие — коса, наверное, еще времен восстания Костюшко, и вот это. — Партизан вытащил из-за пазухи висевший на шнурке предмет. — Это пуля от берданки, вынутая из раны деда. Она стала для меня реликвией…

— А теперь вы расскажите что-нибудь, — обратились к Жвирко сразу несколько партизан.

Командир отхлебнул из кружки, сделал самокрутку, прикурил от свечки, окинул взглядом партизан.

— Эх вы… Что у вас за воспоминания! — Он махнул рукой. — Мое лучшее воспоминание? Влюбился когда-то по уши, до безумия…

— Вот это да! — послышались голоса. Партизаны поудобнее усаживались на нарах.

— Ходил месяц, другой, третий — ничего не получалось… Исхудал весь из-за этой любви и все выжидал случая… Наконец однажды захожу, ее родителей нет дома. Только мы вдвоем. Ну, думаю…

— Стой! Пароль! — снаружи послышались приглушенные голоса и топот ног. Командир смолк на полуслове, все посмотрели на дверь, руки потянулись к оружию.

— Дозор Щупака вернулся из разведки, — доложил часовой.

Партизаны вошли в помещение. Ввели с собой какого-то человека, похожего на скелет.

— Кто это? — послышались голоса партизан, которые с любопытством всматривались в незнакомца.

— Мы нашли его, командир, в лесу полузамерзшего. Это советский солдат, сбежал из лагеря в Сувалках, — доложил Щупак, сбрасывая полушубок и поглядывая на стол.

Беглец встал около печки, заросший, грязный, оборванный — призрак человека, который чудом спасся от смерти. Партизаны без слов стали рыться в своих рюкзаках, мешках. Нашлось белье, какие-то запасные ботинки, форма, шапка. Беглецу помогли побриться и умыться. За стол сел уже совсем другой человек.

Ему пододвинули еду и кружку с самогоном. Он ел с жадностью, посматривая на любопытные лица партизан. Его взгляд упал на елку, партизаны объяснили ему, что отмечают сочельник и вспоминают самые важные события в их жизни.

Когда беглец наелся, командир попросил, чтобы и он рассказал о себе. Новичок скрутил цигарку, с наслаждением затянулся и начал:

— Меня зовут Георгий. Я из Курска. Преподавал литературу. Прекрасный предмет. Как-то я предложил детям написать о самом интересном, что было в их жизни, а сам рассказал им такой случай. Был декабрь 1943 года. Я сбежал из концентрационного лагеря, из лагеря смерти в Сувалках. Заблудился в лесных дебрях. Блуждал несколько дней, но никого не встретил. Силы покидали меня, я умирал от голода и изнурения. Мороз был лютый. В конце концов меня нашли польские партизаны и привели в свою землянку. Они отмечали наступление праздника. Приняли меня как своего…

— Так ты же говоришь о том, что происходит сейчас!.. — прервали его партизаны.

— Да, это и есть самое интересное, самое дорогое в моей жизни. Я не забуду этого никогда, никогда…

— Ну, это что! Командир, вы так и не рассказали, что там было дальше у вас с этой девушкой…

Первомайское обязательство

Колеблющееся пламя костра отбрасывало длинные тени. Лица сидящих и лежащих вокруг костра партизан казались порозовевшими. Высоко над ними, в кронах сосен, шумел ветер, однако здесь, среди порослей, было тихо. Партизаны курили толстые самокрутки и слушали командира, который читал газету, принесенную из штаба бригады.

— «Наши войска после ожесточенных боев овладели Керченским полуостровом. В Крыму освобождены Симферополь, Феодосия и Ялта. Напряженные бои ведутся под Севастополем. Освобожден также Тирасполь на Днестре. Вражеские группировки систематически подвергаются бомбардировкам нашей авиации…» Пожалуй, все, — закончил наконец командир, сложил газету и сунул ее за пазуху.

— Это далеко от нас. Оттуда до нас с тысячу километров. Нужно, чтобы здесь начали, а не на юге… — вздохнул Василий.

Молчание воцарилось среди группы людей, собравшихся у костра.

— Какой сегодня день? — спросил через некоторое время командир.

— 25 апреля 1944 года, — ответил кто-то.

— Значит, через пять дней…

— Первое мая, — почти хором отозвались голоса, и начались воспоминания.

— Последний раз в мирное время я встречал праздник Первое мая на Урале, — вспомнил командир.

— А я в 1939 году провел Первомай в Березе Картузской [3], — заметил Петр.

— А я в Белостоке всегда ходил с текстильщиками на демонстрацию. Полиция, дубинки, преследования…

Слышались все новые голоса, воспоминания о мирных годах, первомайских торжествах на далекой советской земле и маевках, которые организовывал польский пролетариат.

— Воспоминаниями войну не выиграешь, — прервал командир. — После войны детям и внукам мы будем рассказывать, как это когда-то происходило. Однако, чтобы было что вспомнить, давайте отметим как следует, по-партизански, приближающееся Первое мая. Может, это наш последний Первомай?.. Вы понимаете, что я имею в виду? — Он вопросительно посмотрел вокруг.

— Так точно, товарищ командир!

— Тогда за дело…

На этот раз диверсионная группа партизанского отряда имени Кутузова выбрала место расположения среди болот Беловежской пущи, недалеко от Семёнувки. Здесь стоял сооруженный из веток шалаш. Сюда приходили с донесениями партизаны-разведчики из далеких рейдов.

— Товарищ командир, задание выполнено. Принесли шесть артиллерийских снарядов и три тротиловые шашки, — доложил Петр.

— Товарищ командир, наши товарищи из железнодорожного узла в Хайнувке передали график движения воинских эшелонов и пассажирских поездов на линии Хайнувка — Семёнувка — Волковыск. — Василий передал командиру свернутый в трубочку лист бумаги.

— Товарищ командир, на интересующем нас участке движения усилена охрана. Патрульную службу несут армейские подразделения. Даже тесно от постов. Подходы очень трудные, — доложил Николай.

— Они боятся приближающегося Первого мая, — пробурчал командир. — Учитывают опыт прошлых лет. Но ничего, мы свои первомайские обещания все равно выполним. Приготовить две мины…

Часть дозорных еще не возвратилась из разведки. Те, кто находились в лагере, приводили в порядок снаряжение, оружие. Брились, чистили одежду, пришивали к шапкам красные ленточки, которые неизменно украшали головные уборы партизан. Невдалеке, под сосной, лежали обвязанные проволокой две самодельные мины, похожие на увесистые «колбасины». Они были начинены тротилом, извлеченным из артиллерийских снарядов, а взрывателями служили прикрепленные к ним гранаты. На грубой обшивке мин кто-то большими буквами написал углем: «Да здравствует Первое мая! Смерть фашистам!»

Шел последний день апреля 1944 года. Вечер был холодный, мглистый. Время шло, а командир, которого все с нетерпением ожидали, не возвращался из разведки. Партизаны разожгли костер и расселись вокруг него — русские, поляки, белорусы — товарищи по оружию.