Андрей Бронников - Девятая рота. Факультет специальной разведки Рязанского училища ВДВ Страница 16

Игорь Скирта был первым из нашего взвода, кого опалила афганская война.

К первому занятию по китайскому языку мы были морально готовы и с нетерпением ждали его. Однако душа наша требовала отнюдь не лингвистических потуг. Нас интересовало другое: старшекурсники успели сообщить, что преподаватель — женщина.

Любопытство наше было удовлетворено очень скоро. Капитан Валентина Алексеевна Малеева оказалась молодой и симпатичной женщиной. Первое время мы даже несколько робели в ее присутствии, а она очень мягко помогла нам в общении и освоении такого сложного языка.

В Сельцах. Курсанты Старченко (слева) и Скирта

Чего стоило мне первый раз произнести вслух иероглиф «hui», но Валентина Алексеевна приучила нас слышать только китайское значение, а ведь это очень ходовой звук. Однажды она начала читать простейший текст и, вместо того чтобы озвучить иероглиф, сказала: «А вот это вам еще рано слышать. Вы для этого еще не созрели». Созрели мы быстро. Буквально на следующем занятии легко оперировали этим звуком, имеющим в китайском языке не меньше двух десятков значений.

«Китайцы 3 взвода сдали экзамен. Слева направо: курсанты Семенов, Климешов, Голдин. Сидит курсант Раковский

Присягу мы принимали 3 октября в музее ВДВ. Я зачитывал текст, вложенный в красивую красную папку, а передо мной в стеклянной витрине лежал первый ранцевый парашют РК- 1 (ранцевый Котельникова).

Через некоторое время в училище состоялся выпуск. Построение и прощание с Боевым знаменем училища началось в десять часов утра. Наш взвод в это время сидел перед капитаном Малеевой и старательно списывал с доски простейшие закорючки китайского языка. Кстати, Валентину Алексеевну мы видели в военной форме за все время обучения всего несколько раз. Впоследствии во время нашей учебы она стала майором.

Мы старательно тянули шеи в сторону окон, уж очень хотелось посмотреть на новоиспеченных лейтенантов, а когда грянул марш «Прощание славянки», и вовсе повскакали с мест. Валентина Алексеевна сама пригласила нас посмотреть, и мы дружно выстроились в ряд, глядя вниз на плац. Подразделения строевым шагом маршировали мимо трибуны. Синяя лейтенантская форма сидела на парнях как влитая, золотые погоны, казалось, сверкали на солнце.

Однако некоторые офицеры, в том числе и во взводе СпН, были облачены в общевойсковую парадную форму. Тут с нашей стороны посыпались различные предположения на этот счет. Молчал только Костя Кожмяков. Чуть позади него стояла Малеева, и едва заметная улыбка Джоконды блуждала на ее лице. Константин взял себя за подбородок и насколько глубокомысленно, настолько же и громко произнес: «Фигню вы, братцы, порете!» Он употребил, конечно же, другое слово, близкое по смыслу, но иное по форме и весьма далекое от литературных и моральных норм. Конопатый и рыжеволосый Костя густо покраснел.

Мы замерли. Я искоса посмотрел на Валентину Алексеевну, но выражение ее лица оставалось прежним, только из-под полуопущенных длинных ресниц сверкнул лукавый блеск синих глаз.

После того, как все расселись по местам, Малеева пристально посмотрела на Константина и произнесла: «Эти лейтенанты едут служить за границу, а там они носят общевойсковую форму».

Капитан Кожмяков К.

Лейтенант Константин Кожмяков после выпуска попал в 22-ю бригаду СаВО, затем был в Афганистане, где он начинал командиром группы 3-й роты в легендарном 177 м Газнийском отряде специального назначения, продолжил заместителем командира 2-й роты в не менее легендарном 186-м Шахджойском отряде, а завершил в 411-м Фарах-ском отряде 22-й бригады.

Был ранен. По замене попал в 9-ю бригаду специального назначения Киевского военного округа, в Кировоград. Занимал должность НШ 1-го отряда спецназа, затем перешел в ОПО штаба бригады. Капитан Кожмяков пользовался в Кировоградской бригаде реальным уважением как офицеров и прапорщиков, так и солдат и сержантов срочной службы.

Уважение сослуживцев — не пустой звук! Специально для этой книги попросил сослуживцев Константина Константиновича вспомнить капитана Кожмякова. Самое характерное свидетельство — старшины запаса Николая Ермолаева. Николай призывался весной 1987 года из Иркутской области и весь период срочной служил в 1-й группе 1-й роты 1-го отряда 9-й бригады КВО. Ему слово:

«Капитан Константин Кожмяков у меня остался в памяти всегда подтянутым, с надвинутым на глаза козырьком фуражки, из-под которого он, слегка задрав голову, осматривал окружающий мир из каштанов и мелькающих среди них солдат. Вообще немного разгильдяйский, как и подобает офицеру СпН, солдаты уважали из-за того, что он без повода не «доставал» мелочными придирками, поэтому и повода не давали. После Афгана прихрамывал вследствие ранения, поэтому, наверное, и пошел по штабной линии. Когда он был дежурным по части, в принципе, у личного состава «дедов» было приподнятое настроение, кто хотел, тот сваливал в «самоход», но все это было допустимо, главное не «спалиться».

Если попал, то тут уже без вариантов, он считал это «подставой». В общем, в «залетчиках» я у него не был, поэтому карательных мер его не помню. Но «по духанке», когда нас, «духов», «качали» по ночам, в дежурство капитана Кожмякова ставили по две «секи» на окно, но он умудрялся всех обойти, и у «дедов» по утрам была общая изнуряющая зарядка со всем личным составом. Поэтому, по сути, в его период службы в Кировоградской бригаде спецназа была нормальная армейская обстановка. Мне это нравилось — и когда был «духом», и когда был «дедом». Вся трудность воспоминаний о капитане Кожмякове в том, что я за весь период службы очень мало находился в 9 ОБрСпН, я имею в виду — в ППД в Кировограде. Начинался учебный период, и группа уезжала в Федоровку. По его окончании возвращались в казармы, нас как-то не сильно привлекали ко всем хозяйственным и прочим работам, поэтому офицеров помню непосредственно тех, с кем пересекались по ТСП и МПД, штабных вообще мало помню, тем более там связистов было тьма. Офицеры говорили, что за голову Константина Кожмякова в Афгане духами была назначена большая сумма…»

Кавалер орденов Боевого Красного Знамени и Красной Звезды майор Кожмяков умер 26 мая 1998 года. На тот момент ему исполнилось тридцать девять лет. Мама нашла его утром, сидящего на скамейке под яблоней в собственном саду, уже остывшим. Остановилось сердце.

Когда мы вернулись в расположение, нас ожидал сюрприз. Все кровати, пол, шинели были покрыты толстым слоем строительной пыли. Оказывается, было принято решение сломать стены, отделяющие оба отсека расположения друг от друга и от входа. Это поручили третьему и четвертому курсу, и они, недолго думая, просто обрушили стены на пол с помощью парашютных фалов, здоровой физической силы и дружных матерных криков.

Первому и второму курсам оставалось убрать обломки и строительный мусор. Полночи мы на плащ-палатках таскали по крутым лестничным пролетам обломки кирпичей, обветшавшие доски, дранку и обломки штукатурки. Первому курсу досталась еще и уборка помещения, поэтому спать мы легли только под утро, а в награду получили пятьдесят минут сна после подъема вместо зарядки.

Глава 12. Развлечение. Селуков

«Дежурный по роте на выход!» — завопил дневальный, и крик этот оказался для нас, курсантов девятой роты, в некоторой степени судьбоносным. В дверях стоял капитан — лицо его было темным и обветренным, видавшая виды шинель, начищенные сапоги с чуть загнутыми вверх носками. Ему навстречу из бытовки, по центральному проходу, топоча сапогами, метнулся дежурный по роте. Офицер небрежно отмахнулся от него рукой, тот резко замедлил бег и остановился. Капитан прохаживался по расположению и, не поворачивая головы, одними глазами осматривал все вокруг. Курсанты третьего и четвертого курсов, делая безразличный вид, поглядывали в его сторону. Первый и второй курс с откровенным любопытством изучали незнакомого офицера.

Это был новый командир роты Иван Фомич Селуков. Давно ожидаемый «Амба» прогулялся по расположению, задал несколько вопросов неотступно следующему дежурному и удалился.

На следующий день он был официально представлен личному составу. За те годы, что Селуков пребывал у руля девятой роты, он стал поистине ее символом. Из всех командиров он один остался в истории нашей роты, остальные — промелькнули.

Его боялись и уважали, любили и… сказать, что ненавидели, было бы неправильно, скорее, обижались, но обиды долго не держали, потому что Иван Фомич не был подлецом. Ему за наши проделки, порой граничащие с воинским преступлением, приходилось держать удар напрямую от генерала — начальника училища, а иногда и того хуже — перед куратором из ГРУ.