Пауль Кёрнер-Шрадер - Дневник немецкого солдата Страница 16

Вечером эшелон прибыл на главный вокзал в Минск. Первое, что мы увидели возле вокзала, — это были женщины и дети, откапывающие погребенных под развалинами большого дома своих близких. По асфальтированной площади передвигались какие-то тени с тяжелой ношей — это местные жители подбирали среди руин обугленные бревна на топливо.

Город разрушен до основания. В центре — сплошные руины. Света нет, на столбах висят обрывки проводов.

Перед огромным зданием Дома Красной Армии сохранилась статуя Ленина. Правой рукой он указывает вдаль. На руке висит доска с обозначением частей и ведомств вермахта, расположенных в этом доме. Но что доска. Главное — Ленин на месте. Все равно: ваше время, господа фашисты, сочтено.

Нас отправили на окраину города, к разрушенному тракторному заводу. Санитарную часть приказано расквартировать в детском саду № 85. Спать придется на полу: вся мебель тут детская.

Рядом с нашей санитарной частью находится детская больница. Она встроена в гору и повреждена совсем мало. Здание двухэтажное, с огромными окнами и застекленными дверями.

В детскую больницу редко кто заходит, но по утрам, в определенный час, я вижу, как старый хромой мужчина покидает дом. Несколько часов спустя он возвращается. В руках у него полная сумка.

Несмотря на то что нам строго запрещено заходить в чужие дома, мы с Отто Вайсом на днях зашли в детскую больницу. Здание, где мы расквартированы, и детская больница — смежные, разгорожены одним дощатым забором.

В палатах множество детей — от грудных младенцев до подростков лет четырнадцати. В кроватках лежат только самые маленькие, остальные — на соломе. У детей отобрали кровати. На бледные, худые лица невозможно смотреть без сострадания.

Маленькая изящная врачиха со слезами на глазах объяснила нам, чем она тут занята. Кроме трех выздоровевших девочек — ее нынешних помощниц, больницу обслуживает старый детский врач. Он изо дня в день отправляется в город, чтобы выклянчить что-нибудь для своих больных. Большей частью он возвращается с пустыми руками. Немецкий комендант отклоняет все его просьбы. Старика просто выгоняют из комендатуры, но он снова и снова приходит просить помощи для больных детей. В больнице нет ни медицинских инструментов, ни лекарств, ни продовольствия, а ведь в ней лежит не менее ста больных детей.

Лишь изредка какой-нибудь крестьянин принесет мешочек муки, кукурузы или буханку хлеба для своего больного ребенка. Но гораздо чаще люди приходят сюда, чтобы оставить здесь новых пациентов, случайно подобранных где-нибудь. Они не могут назвать имени и фамилии ребенка, так как не знают, кто его родители.

На рассвете врачиха с тремя девочками отправляется собирать коренья и клубни на соседние поля, чтобы хоть чем-нибудь накормить ребят.

Когда мы с Отто Вайсом переходили из палаты в палату, я все время думал о своих детях.

Маленькие существа поворачиваются на каждый шорох в надежде, что им принесли поесть. Рот они открывают только для того, чтобы попросить кусочек хлеба. Врачиха и старик без конца что-то придумывают, лишь бы немного успокоить детей. Так они живут уже много недель. Здесь свирепствуют дизентерия, сыпной тиф, дифтерия, гнойные воспаления. У некоторых детей подозревают даже холеру. Но им грозят не столько болезни, сколько голод. Они буквально угасают от истощения.

За водой приходится ходить далеко, а тут еще не хватает посуды.

Хромой врач обнаружил в городе место, куда какая-то немецкая воинская часть сбрасывает картофельные очистки. Он приволок это драгоценное добро в кошелках. В этот день в больнице был настоящий праздник.

Женщина-врач остановилась у одной из палат словно боясь войти туда. Повернув дверную ручку, она сказала нам:

— Это комната молчания.

Сюда помещают безнадежных, это, так сказать, последняя остановка перед кладбищем. Дети здесь с синими губами, предельно истощенные, покрытые сыпью и струпьями. Маленькие неподвижные скелеты, которых вот-вот унесет смерть.

Мы с Отто Вайсом тысячу раз глядели смерти в глаза, видели ее совсем рядом, были с ней, как говорят, «на ты», а тут мы остановились, сжав зубы. Ведь перед нами лежали дети.

Что могут сделать врачи в таком безвыходном положении? У них нет ничего. Я уже не говорю о медикаментах — у них нет хлеба, самого необходимого лекарства.

Капитан, оставшись в бушующем море без компаса, еще может рассчитывать на счастливый случай: попутный ветер прибьет его корабль к берегу или другой корабль окажет ему помощь. Здесь не приходилось рассчитывать на счастливый случай. Фашистские власти безжалостны и неумолимы.

Мы шли на цыпочках, но казалось, что сапоги, подбитые гвоздями, стучат, точно молотки. Кругом — смерть. Это ощущение не покидало нас. Кажется, идешь не по больнице, а по огромному моргу, разделенному на палаты.

Ежедневно из детской больницы выносят маленькие трупики. Это жертвы злодейского похода на восток. Что сказали бы солдаты, случись такое в Германии, с нашими детьми! Кто звал нас сюда, кто за это ответит, да и можно ли говорить просто об ответственности — ведь мертвых не воскресишь.

Отто Вайс, не говоря ни слова, в тот же день отнес в больницу коробку с бинтами и мазь на рыбьем жире. Но это же капля в море.

Среди нас есть люди, которые хотели бы помочь детям. Но таких очень мало. А сила в руках тех, что принесли сюда смерть. Их тысячи и тысячи. Смешно просить их о помощи. Их призванием стало уничтожение. Чем больше местных жителей погибнет, тем лучше для фатерланда. Фюрер внушил им жажду жизненного пространства. Какой страшной бациллой заразили фашисты этих немцев!

Наша санитарная часть стояла в Минске недолго.

Перед отъездом Рейнике, Вайс и я принесли в детскую больницу несколько коробок с глюкозой.

Хромого врача не было. Врачихе помогала одна из девочек. Она стерилизовала пять ложек — все, что у них имелось. Врач пригласила нас пройти с ней по палатам. Девочка то и дело стерилизовала ложки, маленькая женщина шагала от ребенка к ребенку, выдавая по ложке глюкозу. Дети своими синими губками тянулись к ложкам, будто впервые в жизни получали еду.

В маленькой палате мы увидели старика с восковым, почти прозрачным лицом. Он лежал на соломе. Не человек — сама смерть.

— Кто это? — спросил я.

— Наш старый доктор, — ответила врачиха. — Вы его не узнаете? Хромой доктор.

Я попросил, чтобы ему тоже дали глюкозы. Женщина подошла к старику и стала что-то объяснять ему по-русски. Старик что-то невнятно пробормотал. Женщина перевела:

— Он просит отдать глюкозу детям, а ему принести стакан воды.

Мы уходили, и наши кованые сапоги стучали невыносимо громко.

Ночью старый доктор умер.

Сегодня утром Вайс, по просьбе врачихи, срезал в парке детского сада несколько еловых веток. В суматохе никто не обратил внимания, что он бросил ветки в подвал, где, завернутый в упаковочную бумагу, лежал старый доктор.

Наши грузовики едут по дороге, петляющей по холмам, мимо посевов кукурузы, льна и подсолнечника. Мы еле-еле продвигаемся. Я вылез из машины и пошел вперед разведать дорогу. Кругом разбитые грузовики, пушки, минометы, машины с радиостанциями, мотоциклы и сожженные броневики.

Из сгоревших танков своими черными глазницами на меня глядят черепа. В окопах трупы. Ветер разносит по горячей земле отвратительный запах разлагающихся тел.

В одном месте мы увидели жуткую картину. Это было на просеке, где совсем недавно шел бой. Там полно немецких танков. Нетрудно представить себе, что здесь произошло. Головной танк нарвался на засаду, был обстрелян с высотки и уничтожен еще до того, как вышел на открытое место. Второй танк загорелся от прямого попадания снаряда. Третий, четвертый и пятый разбиты, взорваны и сожжены. Танки уничтожались по мере подхода к высотке. Такое впечатление, будто они намеренно шли на убой.

Из кабины грузовика, медленно едущего за мной следом, выглянул унтер-офицер Гревер:

— Взгляни-ка, Карл, мы одержали еще одну победу, как в восемнадцатом году на Сомме. Сколько добра тут валяется. А не учитывают, что его не так уж много у нас осталось. Двадцать четыре бронированных сейфа похоронено здесь.

— Ты что, сосчитал?

— Да. Двадцать четыре наших и шестнадцать Иванов.

— Осторожно! — закричал я шоферу. — Объезжай воронку справа и не сходи с дороги. В кювете — мины. Мне что-то не хочется в рай.

Вблизи Молодечно с высоты, где стоит огромная казарма, я оглядел местность: кругом лес. Вершины деревьев отливают синевой. Кое-где поднимаются дымки. Вдали виднеется церковь с широким куполом.

У подножия высоты проходит дорога на Вильнюс. Противоположное направление обозначено табличкой с римской цифрой десять. Через Молодечно дорога ведет в Уллу.