Михаил Прудников - Особое задание Страница 16

А мне приходится сталкиваться с этим каждый день.

За городом каждый день расстрелы. И может быть, сегодня ты чокалась и кокетничала с одним из тех, который, не дрогнув, стреляет в детей. Ведь это ужасно!

Рита вскочила с кресла и забегала по комнате.

Остановившись перед матерью, яростно закричала:

— Да, ужасно! А при чем здесь я? Скажи, я-то при чем?

— Постой… — снова заговорила мать, но Рита закричала еще громче:

— Я-то при чем, что они расстреливают? Разве я виновата, что они сюда пришли? Мне надоело быть всегда голодной, надоело видеть раны, грязь, кровь. Я хочу хоть немного забыть об этом. Меня еще никто в жизни, не приглашал в ресторан, не дарил цветов. А я хочу этого, хочу… Я хочу жить. Мне уже двадцать четыре. Не успеешь оглянуться — и старость… Это ужасно!..

Рита бросилась в кресло и, уронив голову на руки, зарыдала.

Софья Львовна почувствовала острую жалость к дочери. Она кинулась к Рите, гладила ее по вздрагивающим плечам, раздела, уложила в постель, укутала одеялом, набросив поверх старое пальто.

И только когда Рита успокоилась и заснула, Софья Львовна, поглядев еще раз на мокрые ресницы дочери, пошла в свою комнату. На душе у неё" было тяжело.

"Пусть живет как знает, — решила она, — ведь дочь уже взрослый человек… В конце концов, такое страшное время…"

После этого разговора Рита стала пропадать по ночам еще чаще, возвращаться еще позднее и всегда приносила с собой едва уловимый запах духов, вина и табачного дыма.

Больше Софья Львовна ни о чем дочь не расспрашивала.

Вьюжная февральская ночь навсегда запомнилась Софье Львовне. В квартире было холодно. Укрывшись одеялом и двумя старыми пальто, Софья Львовна пригрелась и задремала. Проснулась она будто от внезапного толчка. Сердце болело, билось с перебоями. Приступ необъяснимой тоски заставил женщину встать.

Она чиркнула спичкой, будильник на стуле показывал половину четвертого. Неужели она не слышала, как пришла Рита? Дрожа от озноба, Софья Львовна открыла дверь в соседнюю комнату. Постель Риты была пуста. Так поздно она еще не задерживалась.

Не в силах больше заснуть, Софья Львовна напряженно прислушивалась. Она ждала, что вот-вот послышатся шаги на лестничной площадке, в замочной скважине звякнет ключ. Но кругом стояла пугающая до звона в ушах тишина.

Так она пролежала до рассвета с открытыми глазами. Рита не вернулась и утром.

Рабочий день в городской управе начинался в девять. Софья Львовна пришла на час раньше, когда в холодных коридорах трехэтажного здания еще никого не было и все двери кабинетов были заперты. По дороге на службу она забежала в больницу: девушка на работу не пришла.

Софья Львовна звонила по всем телефонам знакомым ей служащим управы и полиции. О Рите никто ничего не знал. Она упросила своего начальника — бургомистра Ивана Ферапонтовича Базылева, — чтобы он навел справки, но и в полиции и в гестапо бургомистру отвечали одно и то же — среди арестованных Маргариты Ивашевой не значилось.

Совсем потеряв голову, Софья Львовна побежала к Венцелю.

Он уверил Софью Львовну, что видел Риту только накануне, а вечером заезжал за ней в госпиталь, но там ему сообщили, что Ивашева уже ушла. Начальник полиции был, как всегда, очень любезен и обещал выяснить все в ближайшее время.

— Я вам очень сочувствую, и я приму все меры…

Дни шли. О Рите ничего не было слышно.

Софья Львовна не находила себе места. Особенно по вечерам. Большая трехкомнатная квартира пугала ее тишиной. Софья Львовна не теряла надежды. Ей казалось, что вот-вот дочь даст о себе знать.

И вот один служащий полиции, который брал у Софьи Львовны уроки немецкого языка, признался ей, что сам видел Риту в ту ночь, когда девушка не вернулась домой. Она вместе с другими арестованными стояла в кузове грузовика, который ехал за город.

У Софьи Львовны потемнело в глазах.

— Куда повезли? — вскрикнула она.

— На Дронинский карьер. Ищите ее там.

Софья Львовна на миг потеряла всякое ощущение реальности. "Это сон", мелькнуло в сознании.

Но вполне реальный перед ней стоял страшный вестник беды. Как и каждый житель города, она знала: Дронинский карьер — место массовых казней.

2. Памятный день

После мнимых похорон Алексея отвезли в пригородный поселок Краснополье, в трех километрах от города, и поместили у шестидесятилетней старушки Пелагеи Ивановны. Муж ее давно умер, оба сына воевали в Красной Армии, жила она совершенно одна и была несказанно рада, что в доме появился мужчина — все-таки в хозяйстве подмога.

Пока совсем не зажила оперированная нога, Алексей отсиживался дома, а потом стал потихоньку выходить на улицу.

Вскоре к Пелагее Ивановне наведался староста поселка Иван Архипыч Барабаш, хромой толстоносый мужчина лет пятидесяти в старомодных очках.

— Ну, как твой жилец? — осведомился он у старухи.

Посмотрев документы Алексея и не найдя в них ничего подозрительного, староста погрозил пальцем постояльцу.

— Только смотри у меня, веди себя как положено.

Не забывай: я за тебя в ответе. — И со вздохом, допивая предложенную ему самогонку, добавил: — О-ох, свалился ты на мою голову.

И ушел не попрощавшись, тяжело опираясь на палку.

— Ишь, сволочуга! — проворчала ему вслед Пелагея Ивановна. — До войны тихоня был, счетоводом в совхозе работал. А как власть ему дали, злее кобеля цепного стал!

Алексей не знал, следит ли кто за ним, кроме старосты, но на всякий случай решил пока не предпринимать никаких шагов, могущих навлечь на него подозрение. Жить ему было не на что, и он, немного знакомый с сапожным ремеслом, занялся подшивкой валенок и починкой сапог, что окончательно расположило к нему Пелагею Ивановну. Она уважала мастеровых людей.

Староста пока не придирался, получая от заработков Алексея некоторые "отчисления".

Длинные вечера в Краснополье были для Алексея томительны. Беспокоила мысль о жене. Наверное, каждый день звонит в управление и каждый день слышит одно и то же: "Нет, пока ничего нового… Если узнаем, сообщим…" А что, если действительно, как твердят немцы, Москва в руках врага и жена с сыном бродят где-нибудь в толпе беженцев по России? Но такое предположение Алексей тут же отбрасывал: "Нет, этого не может быть".

Что гитлеровская армия споткнулась у Москвы, Алексей догадался, прежде чем об этом стали говорить в городе. Среди соседей Алексея в поселке жила семья Грызловых — беженцев из-под Полоцка. Со Степаном Грызловым Алексею помогла сблизиться новая профессия сапожника. Детишкам Грызлова — а их было трое — Алексей бесплатно чинил ботинки и валенки, после чего-его растроганный отец пригласил сапожника зайти поужинать. Они разговорились. Степан рассказывал о том, как шел он с женой и детьми по пыльным дорогам, о непрерывных бомбежках… И, теребя Алексея за рукав, говорил:

— Как-то оно обидно, понимаешь… Он ведь, гад, уже к самой Москве припер… — И затем, размахивая беспалой рукой — пальцы оторвало ему на паровой мельнице, — упрямо твердил: — Нет, брат, Россию ему все равно не одолеть.

Как-то Степан шепотом рассказал Алексею, что кое-что припрятал. Жена Степана обозвала мужа пустомелей и просила подумать о детях. Но Грызлов оборвал ее:

— Да будет тебе. Не видишь, что ли, свой человек.

Еще точно не зная, как отнестись к Степану, Алексей посоветовал ему устроиться на железнодорожную станцию. Грызлова приняли смазчиком. И когда Столяров осторожно стал расспрашивать его, какие грузы и в каком направлении проходят через станцию, Степан сообщил, что в последние дни с запада прибывают вагоны с теплым обмундированием.

— Ты понимаешь, Степан, что это значит? — осторожно спросил Алексей соседа, желая выяснить окончательно настроение Степана.

— А что тут понимать, — ответил тот. — И дураку ясно. Стало быть, брешут они насчет конца войны.

Видать, она только начинается, раз им валенки и шубы потребовались.

— Верно, брат, — весело согласился Алексей. — Война только начинается… — И после паузы добавил: — Ты говорил, у тебя, кажется, что-то припрятано?

— Кое-что имеется, — неопределенно ответил Степан и повел Алексея в сарай. Там Грызлов сдвинул в сторону кучу хвороста и приоткрыл припорошенную землей крышку погреба.

На дне его, завернутые в тряпки, лежали несколько винтовок, пистолетов и десятка два толовых шашек.

— Э-э, брат, да у тебя тут целое богатство, — пробормотал Алексей. — А никто из соседей не видел?

Степан отрицательно замотал головой.

Несмотря на гибель товарищей, Алексей все-таки надеялся установить связь с местными подпольщиками и начать разведывательную работу. Но бездействие мучило его, и он не мог удержаться от соблазна устроить с помощью Степана несколько диверсий на железной дороге. Степана уговаривать не пришлось. И вот Грызлов стал брать с собой на работу толовые шашки. Он окунал их в мазут, обваливал в угольной крошке и, когда шашка принимала форму куска угля, подбрасывал ее в тендер паровоза.