Александр Карпов - В небе Украины Страница 16

В это время мы стояли около КП, всматривались туда, откуда должен был появиться самолет-разведчик. И хотя по радио голос Хитали звучал спокойно, без паники, все взволновались: слишком много времени прошло с момента вылета.

Подошел командир дивизии, помолчал. Наконец, нарушив тягостную тишину, твердо сказал:

— Хитали должен прийти. Я верю в него.

А летчику в это время оставалось пройти совсем небольшое расстояние, однако самое трудное и самое опасное. Секунды полета вырывают из-под крыльев последние остатки метров к аэродрому. Горючее в баках на исходе.

Вот, наконец показался «илыюшин». Он идет вихляющей «походкой». Чувствуется, что машина сильно повреждена. Если самолет окажется левее или правее узкой полоски, летчик бессилен что-либо сделать — аварии не избежать.

Командир дивизии сам руководил посадкой: зажжены дым-шашки, развернута запасная радиостанция, наготове санитарная и пожарная машины. Полковник прилагает невероятные усилия, чтобы точно посадить самолет Хитали.

В эфир несутся команды. Голос комдива требователен, спокоен. Уже видны повреждения, лохмотья перкали взвиваются над хвостовым оперением, в плоскостях дыры.

Выпущены шасси. Летчик аккуратно подвел машину к земле и совсем неслышно посадил ее около «Т».

— Крепко досталось? — спросил комдив, выслушав доклад Хитали.

— Терпимо, — ответил летчик и начал неспеша раскрывать планшет, извлекая оттуда потертую двухкилометровку.

Разведданные, привезенные Хитали, задали комдиву работу. На командном пункте все пришло в движение — спешно готовились к боевому вылету оба полка. Вскоре первое звено штурмовиков пошло на взлет, за ним второе, третье. Нагруженные бомбами самолеты спешили на северо-запад, откуда полчаса назад вернулся Захар Хиталишвили.

Осеннее солнце только что взошло, а мы уже за линией фронта. Южнее Сталинграда, на правом берегу Волги начинается степное приволье — калмыцкие степи. Враг окопался здесь и упорно удерживал занимаемый рубеж. По условному сигналу Хитали, перестраиваемся в правый пеленг. Хорошо держится в пеленге мой друг Иван Брыляков — крыло в крыло. Но ведущий вводит самолет в крен. «Ильюшины» длинной цепочкой расходятся по кругу. Каждый выбирает себе цель, поочередно сбрасывая смертоносный груз на голову врага.

После взрыва бомб земля, словно живая, дыбилась кверху, дым и гарь, смешиваясь вместе, быстро закрывали горизонт. Теперь надо было выждать какое-то время, чтобы рассеялся дым, иначе не найти уцелевшие вражеские артпозиции.

Но стоило группе штурмовиков развернуться на повторный заход, как ожесточенно начали бить зенитки. По небу заметались всплески взрывов. То тут, то там вспыхивали беззвучные молнии, клокочущее небо поминутно освещалось бледным неживым светом. Враг, очевидно, подтянул к линии фронта свежие батареи, среди которых были самые коварные для нас «эрликоны» (счетверенные пушки). От них не так просто укрыться и в то же время их нелегко обнаружить.

Искусно маневрируя, Хитали заходит на боевой курс, пускает в ход «эрэсы» и поливает врага из пушек и пулеметов. Зенитных разрывов не счесть, но пока мы уклоняемся от них. За многие месяцы войны не раз приходилось иметь дело со смертельной опасностью, но как-то удавалось обмануть врага и избежать прямого попадания зениток.

Вот ведущий отходит в сторону от линии фронта. Слышу команду по радио; «Справа зенитка!». Это обычная информация, но Иван Брыляков воспринял ее по-своему. Он тотчас переводит самолет в пике.

Профессиональное мастерство пришло к Брылякову быстро, здесь же на юге от Сталинграда он показал себя во всем блеске. Брыляков с честью выполнял любое задание; проявлял завидную собранность и хладнокровие. И теперь он мгновенно определил место расположения «эрликона». Несмотря на то, что осколки снарядов градом стучали по плоскостям, Брыляков не отступил.

Все небо усыпано разрывами, в кабине духота, жаркий пот заливает глаза, не хватает воздуха, немеют руки, сжимающие ручку управления самолетом. Временами казалось, что Брыляков не выйдет из страшных облаков-разрывов снарядов, но самолет его стремительно несся вниз.

Я видел, как сержант Брыляков уверенно пилотировал машиной, как быстро он переводил самолет в пикирование, то увеличивая, то с приближением земли уменьшая угол атаки. За ним трудно было угнаться.

Неожиданно под фюзеляжем его самолета, там, где размещается маслорадиатор, блеснул зловещий огонек. Вспыхнул пожар. «Горит масло!» — пронеслось у меня в голове. Языки пламени стали подбираться к кабине самолета.

Иван Брыляков делает небольшой бросок кверху, какое-то время удерживает самолет горизонтально, затем резко вводит его в пикирование, устремляется вниз и бьет короткими очередями из пушек и пулеметов. Неужто не собьет пламя?

А внизу идет бой, наши войска перешли в атаку, начали теснить врага.

Глянул на самолет друга — он в нескольких метрах от земли. Как бы Брыляков не опоздал с выходом! Каждый метр, отделявший его машину от земли, все еще давал надежду на то, что вот-вот Брыляков выведет самолет из пикирования. Но еще секунда, и я увидел на земле горящий самолет. От взорвавшейся машины образовался огромный очаг пожара. Никак не могу поверить в случившееся, все еще обшариваю глазами небо в надежде увидеть парашют, но его нет. С ожесточением поливаю из пушек и пулеметов вражеские траншеи, где укрылись фашисты. Продолжаем кружить над упавшим самолетом.

Из головы не выходит гибель Брылякова. Вспоминаю, как Хитали говорил ему; «Тебе, Иван, только испытателем быть. Ты можешь выдержать лошадиную нагрузку».

Не помню, как отошел от цели, как произвел посадку на свой аэродром. Не знаю, что отвечал механику, не видел его лица.

Тяжело. И как всегда в таких случаях, рядом оказался Хитали. Ни слова не говоря, он взял меня за руку, усталым движением снял свой шлемофон. Мне показалось, что Захар постарел за этот вылет лет на пять. Глаза его, повидавшие многое, были влажны, щеки впали, заострился нос.

Потеря за потерей… Через неделю не вернулся с боевого задания комэск капитан Ширяев.

Был ураганный шквал зенитного огня. В огненном водовороте смешались земля и небо. В том тяжелом бою Ширяеву надо было решить вопрос: сделать решительный шаг вперед и уничтожить вражеские зенитки или, уйдя от смертельной опасности, предоставить это другим.

Глаза комэска с нетерпением ловили в перекрестке прицела скопление вражеских танков. Его недрогнувшие пальцы одну за другой посылали очереди из пушек и пулеметов, сбрасывали «эрзсы». Но вот боеприпасы кончились, и в руках оставался только горящий самолет. И комэск сделал выбор: он бросил грозный штурмовик в гущу фашистских танков.

Так уходили из жизни герои, завещая оставшимся в живых бороться так же.

Третьи сутки бесновалась вьюга, выл ветер. Казалось, снежным зарядам, налетающим с севера, не будет конца. Но жизнь на нашем полевом аэродроме шла своим чередом. Техники спешили на стоянку, летчики — на командный пункт.

Втиснувшись в землянку, тянемся к лежащей на столе карте, над которой склонился комиссар полка майор Выдрыч, впившийся глазами в извилистую, вычерченную красным карандашом линию фронта.

— Вы посмотрите только! — восторженно восклицает Иван Георгиевич. Обычно сдержанный и спокойный, сегодня он неузнаваем. На лице его радостное возбуждение, глаза сияют.

Еще бы! Фашисты отступают повсюду, бегут всех трех фронтах: Донском, Юго-Западном и Сталинградском. Был ли кто-нибудь из нас счастливей, чем в тот декабрьский день сорок второго? Триста тридцать тысяч попали в окружение! И будто бы не было тех сомнений, которые терзали каждого из нас: «Устоим ли под Сталинградом?».

На КП появляется командир дивизии полковник Аввакумов. Колеблющийся огонек «катюш» освещает его открытое смуглое лицо, русые длинные волосы. Две вертикальные морщинки от переносья ко лбу подчеркивают волевое выражение лица.

Подполковник Толченов докладывает о подготовке полка. Невысокий, коренастый и немного курносый, он в самые тяжелые минуты производит впечатление человека, который никогда не унывает.

— Шестерки готовы, товарищ полковник, — доложил Толченов.

Все с нетерпением ждут команды на вылет.

— Все три шестерки поведет Хитали, — приказал полковник. — Вылет по вызову. Работать будем в интересах двадцать восьмой…

Голос его неузнаваем — звонкий, веселый.

Мы все понимаем, какая роль отводится нам в начавшемся наступлении. Ведь враг окружен. Остается только добить его!

А погода по-прежнему день ото дня ухудшается. Тучи темной грядой плывут над аэродромом. Но иногда свинцовое покрывало сползает за горизонт и небо светлеет от пробивающихся лучей солнца. Тогда у всех появляется ликующее настроение.