Захар Сорокин - Крылатые гвардейцы Страница 16

В рубке штурман делал пометки на карте, сверял курс, скорость. На его смуглом лице — мечтательные темно-голубые глаза. «Море! Вот оно какое! Северное, неласковое, но наше, родное!»

Давно ему хотелось побывать на море. Еще тогда, в той, другой жизни, где не было войны и где была Таня, худенькая и задумчивая Таня, такая единственная и близкая. Давно ли он знаком с ней? Кажется, всю жизнь знал ее. А ведь впервые встретил немногим более года назад. Это было на студенческом вечере в университете.

Когда он увидел ее, то тут же решил, что должен ей что-то сказать. Правда, он тогда толком не знал, чем можно заинтересовать ее. Конфузясь, он подошел к ней, что-то говорил. До сих пор ему страшно подумать, что они могли пройти мимо друг друга, если бы он не переборол тогда свою застенчивость.

Таня выбрала для себя очень интересную и сравнительно редкую специальность океанографа. Андрей учился на физико-математическом факультете.

Они договорились, что во время летних каникул поедут вдвоем к морю. И с нетерпением ждали конца экзаменационной сессии.

А в июне началась война, и Андрея мобилизовали, послали на курсы штурманов. Успела ли Таня с больной матерью и маленькой сестренкой эвакуироваться? Где она теперь? Следы потеряны… Напрасно он пишет по старому адресу — никто ему не отвечает…

Вдруг штурман вздрогнул и впился взглядом в магнитный компас — с ним творилось что-то неладное: стрелка прыгала то вправо, то влево, отклоняясь от курса.

В чем дело? Что случилось? Андрей ничего не понимал. «Может быть, Токмачев что-то обнаружил и маневрирует? — подумал он. — Или увлекся и забыл на время компас? Нет, не похоже на него».

Стрелка компаса продолжала прыгать, и штурман, волнуясь, закричал в микрофон:

— Курс! Как держите курс?!

В наушниках сейчас же зазвучал спокойный голос Николая Ивановича:

— Курс держу точно. По гирокомпасу. Магнитный вышел из строя. Отказал.

Андрей облегченно вздохнул, а лицо его покрылось красными пятнами.

«Хорошо, что Николай Иванович не видит меня сейчас! Как мог забыть, ведь сам же предупреждал о влиянии полюса на магнитный компас».

Штурман быстро сориентировался по солнцу: местонахождение самолета — семьдесят пять градусов тридцать минут северной широты.

…Токмачев вел самолет все дальше и дальше на север. Через некоторое время штурман услышал голос Николая Ивановича:

— Проверьте, нет ли где льда.

Андрей внимательно, до боли в глазах осмотрелся: внизу только свинцово-серые волны. Над ними плывут лохматые клочья разорванных облаков.

— Льда нет. Чистая вода.

Капитан Токмачев напряженно всматривается в небо: не появятся ли фашистские самолеты, впрочем, вряд ли они заберутся так далеко. И все-таки нужен глаз да глаз.

И как бы в ответ на эти мысли две машины со свастикой вынырнули из облаков. Фашистские летчики от неожиданности на миг растерялись.

Упустить такую возможность? Теперь, когда у него есть боеприпасы? Нет, нельзя, чтобы враги ушли невредимыми! Увеличив обороты двигателя, Токмачев стремительно пошел на сближение с вражескими самолетами. Штурман открыл прицельный огонь: одна из машин сначала взмыла вверх, а потом, кутаясь в черный шлейф дыма, перешла в отвесное пике вниз. Второй самолет поспешно скрылся в облаках.

Токмачев подвел итоги полета: задание выполнено, и не только выполнено…

— Разворачиваюсь домой, — весело сообщил он Андрею Карелину.

Тот возразил:

— Еще немного, Николай Иванович, пройдем для ровного счета до семьдесят шестой…

— Нельзя рисковать! Разведку закончили, повоевали. Горючего осталось в обрез, еле хватит на обратный путь.

И Токмачев решительно развернул машину.

Снова под крылом самолета бесконечное пространен во воды. Глазу не за что зацепиться, а компас показывает что-то совсем несуразное.

Пока светило солнце, Андрей ориентировался по нему. Но вот солнце исчезло, вокруг потемнело, пошел густой мокрый снег.

Николай Иванович повел самолет вниз. Пришлось идти бреющим полетом над волнами, едва не задевая крылом воду.

Дождь и снег вскоре прекратились, но туман сгустился еще сильнее. Самолет шел словно в молоке. Летчик и штурман зорко вглядывались в бесстрастную поверхность моря. Голос радиста прозвучал для них как клич победы:

— Слышу Мурманск!

Андрей занялся радиопеленгацией.

— Куда выводить, Николай Иванович? — весело спросил он.

— На Кильдин.

У берегов туман рассеялся, внизу зеленел остров Кильдин.

«Молодец штурман! Точно привел! Вот тебе и новичок! А каков в бою! С таким штурманом нигде не пропадешь!» — подумал Токмачев.

Он мастерски посадил машину на аэродром, с которого поднялся шесть часов назад. Стрелка бензиномера успокоилась на нуле.

Уже в землянке, восстанавливая в памяти события дня, Андрей Карелин размышлял:

«Если бы Токмачев послушал меня и пролетел дальше, мы, конечно, не дотянули бы до берега. Замечательный летчик Николай Иванович! Какой у него точный и уверенный расчет. Позавидовать можно».

Поздно вечером, когда товарищи легли спать, Андрей сел писать еще одно письмо Тане по тому же старому московскому адресу… Когда-нибудь Таня обязательно вернется домой и получит сразу все его письма. А сейчас он должен поделиться с ней, рассказать о первом полете над суровым Баренцевым морем, о первом в этих местах воздушном бое.

«Командир части лично поблагодарил нас за ценные данные разведки, а за сбитый фашистский самолет наш экипаж представлен к награде…

Хорошо летать с таким умелым, опытным и храбрым летчиком. Николай Токмачев, кроме того, чуткий и внимательный товарищ, он охотно все объясняет мне…»

В конце письма Андрей добавил:

«Таня! Единственная моя! Знай, что я без страха иду в жестокий бой с врагом за Родину, за тебя, Таня, за нашу любовь…»

Через два года после окончания войны я возвращался с курорта и остановился на несколько дней в Москве. В Малом театре перед началом спектакля в фойе я неожиданно столкнулся с Николаем Ивановичем Токмачевым. Мы сразу узнали друг друга. Он остался таким же стройным, худощавым. Темно-синий морской китель ладно сидел на нем. Вообще вид у него был молодцеватый.

Мы обрадовались встрече: давно не виделись, очень давно. Вернувшись в свой полк из госпиталя, я не застал ни Токмачева, ни штурмана Карелина, как и многих других товарищей: они воевали в других местах.

Перебивая друг друга словами «а помнишь?», мы унеслись мыслями в незабываемые годы. И боевые друзья, и суровые дни сражений в Заполярье встали перед нами как наяву.

О себе Токмачев рассказал скупо: «Служу на Дальнем Востоке, а сейчас собираюсь поступать в академию».

— А где Андрей?

— Андрей тоже на Дальнем Востоке. Мы там вместе летали. Сейчас он демобилизовался, готовится защищать диссертацию. Скоро кандидатом математических наук будет, а там, глядишь, и доктором.

Рассеянность у Андрея прямо профессорская, только рановато появилась… Это могло печально кончиться для нас обоих…

Николай Иванович улыбнулся, вспоминая что-то.

Антракт еще только начался, времени у нас было достаточно.

— Случилось это зимой, наши бомбардировщики и истребители круглые сутки с небольшими интервалами поднимались в воздух: одни шли охранять суда, другие бомбить врага. Словом, жизнь на нашем аэродроме не замирала ни на час.

Мы тоже получили боевое задание: ночью сбросить бомбы на штаб фашистской авиационной дивизии. Полетели с Андреем, штурман он первоклассный, сразу привел на цель, бомбы положил точно, как по заказу. Но только я начал разворачивать самолет на обратный курс, нас поймали прожекторы.

В кабине стало светлее чем днем. А кругом чернота. Ослепило меня, но по приборам вывел машину из лучей прожекторов. Летим, а зрение ко мне не возвращается. После яркого света ничего разобрать не могу. Но меня это не испугало, знаю, что ненадолго, лечу спокойно. Действительно, вскоре вошел в норму, вижу знакомый аэродром, освещенный прожекторами. Я захожу на посадку и сигналю Андрею, чтобы он дал опознавательную ракету. А он… А он вдруг вместо ракеты… дает сигнал, который был установлен на прошлую ночь.

— Ну и что же произошло? — не выдержал я.

— Прожектористы увидели старый сигнал и, естественно, приняли наш самолет за вражеский. Лучи сразу погасли. А тут еще у нас правый мотор сдал. Вокруг темнота, ни зги не видно, но все же на посадку идти надо. Иду наугад, вернее, на память туда, где видел освещенную поверхность аэродрома. Сел благополучно. Вот тут уж я дал Андрею взбучку в первый и последний раз!.. Чуть было с ним не поссорились навсегда.

— А жаль было бы потерять такого друга! — сказал я. — Андрей хороший парень, мне он всегда нравился. А как его невеста? Помнишь, он через день письма ей писал?