Иштван Фекете - История одного дня. Повести и рассказы венгерских писателей Страница 16

Старая куруцкая песня лучше меня расскажет об этом времени:

Возле Мункачской крепостиОн стоит над рекою,На палаш опираетсяПравой рукой,Он зовет барабанщика речью такою:— Эй, барабанщик мой,Эй, барабанщик мой,Мой барабанщик придворный!Брось барабанить немецкое «марш»«Райта!» давай мне, «Райта!»«Райта!» Пусть черт с тебя шкуру сдерет!Что б ни случилось, —«Райта!» «Вперед!»Что бы ни встретилось, —Только вперед!Бей, чтоб все дрожало,Бей ударом твердым!Бей, чтоб слышно сталоИ живым и мертвым!Чтоб и те, что пали,«Райта!» повторяли![35]

Дух революции взбудоражил все сословия, и знамена Ракоци повсюду победно продвигались вперед. Напрасно мудрый составитель лёчинского[36] календаря одинаковое количество дней пометил буквами «vc» и буквами «ss», а по мнению куруцев, дни, обозначенные двумя ss (superat soldat[37]), были благоприятными для лабанцев[38], тогда как дни, обозначенные буквами vc (curutz vineit)[39], сулили победу куруцам, — тем не менее куруцы побеждали чаще, и вскоре вся Верхняя Венгрия очутилась под властью Ракоци.

Вся молодежь служила теперь в войсках куруцев или лабанцев. И только наш герой Ласло Вереш — нигде. Потому что в конце концов звуки гитары, рождавшиеся под крохотными пальчиками милой девушки, были для него куда приятнее, чем сигнал боевой трубы. И что толку, что барабанщик Ракоци выстукивал на медном своем барабане: «Вперед, вперед, вперед!» — если красавица Агнеш Нессельрот напевала ему совсем иную песенку: «Не уходи, останься здесь».

Вообще же говоря, положение Лаци было весьма сложным, так как он хотел любой ценой заполучить руку Агнеш и поэтому не мог позволить себе ничего такого, что поссорило бы его со старым Нессельротом.

Отец же Агнеш был человеком хитрым и ни за что на свете не хотел признаться, за какую из воюющих сторон он стоит. Вернее, ему не в чем было и признаваться, так как он не был ни за одну из сторон и про себя думал: «Кто знает, чем все еще кончится. Уж лучше я под конец выложу свои убеждения!»

А чтобы ни поведением, ни словом не выдать, кому из двух — Ракоци или императору — он симпатизирует, Нессельрот притворился глухим, назначив своим заместителем старейшего из городских сенаторов. Сам же он, когда его спрашивали о чем-нибудь, только гмыкал да потирал руки.

И все-таки Ласло Вереш, мучимый угрызениями совести, что он один в такую великую страдную пору бездельничает, однажды напрямик спросил Нессельрота:

— Отдадите вы за меня вашу дочь или нет?

Старик ловко уклонился от ответа и в заключение уже сам спросил:

— А что будет, если не отдам?

— Будет то, — пояснил Лаци, — что в таком случае поженимся мы и без вашего согласия.

— Тогда уж лучше я выдам ее за вас, — насмешливо заметил Нессельрот. — Только прежде добудьте себе достойный моей дочери ранг или соответствующее ему состояние. То или другое. Для меня все равно.

— Одно у меня есть: состояние. Поэтому ловлю вас на слове!..

— Состояние! Смотря по тому, что вы понимаете под этим словом, любезный Вереш! Человек бедный, например, и сотню форинтов богатством считает. Но я не для того собирал денежки для моей единственной дочери, чтобы они первому встречному достались. Поэтому посмотрим сначала, каково же оно, это ваше богатство.

— Ладно, увидите! — хвастливо заявил Лаци.

Однако поскольку большая часть тех драгоценностей, что он в свое время привез из Трансильвании, успела уже уплыть из его карманов (обращаться с деньгами он не умел), Лаци решил снова отправиться в Дюлафехервар за второй половиной клада. Пусть выскочат у старого Нессельрота глаза от изумления, хотя для старика, возможно, с лихвой хватило бы и того, что было у Лаци при себе. Просто юношу возмутил тон бургомистра, и он решил проучить жадного мещанишку, показать, что называет Ласло Вереш состоянием: вот уж когда разинет старик рот!

Не мешкая долго, Лаци отправился в Дюлафехервар, захватив с собою и свою верную собаку Драву, с которой он теперь никогда не расставался, спал с ней в одной комнате, а однажды, когда красавица Агнеш ударила славного песика за какую-то серьезную провинность, Лаци так обиделся на девушку, что несколько дней не показывался у них в доме.

Кроме собаки, он взял с собою в дорогу только своего слугу, Мартона Бонца, которого он нанял в Пеште. Мартон был веселым малым, прошедшим огонь и воду и медные трубы, — плут с хорошо подвешенным языком, но на редкость глупой, как у барана, физиономией.

Прибыв в Дюлафехервар в полдень, Лаци с нетерпением ждал вечера, когда улицы города опустеют. Слугу он послал к «Золотому медведю», а сам в сопровождении собаки направился с замирающим сердцем к месту пожарища. «Вот будет дело, если с той поры здесь уже вновь успели построить дома», — думал он, обливаясь холодным потом.

Но его опасения не оправдались: кому пришло бы в голову строить дома теперь, когда люди только и знали, что жгли готовые: лабанцы жгли жилища, чтобы они не достались куруцам, куруцы жгли, отступая перед лабанцами.

И вот он снова стоял на черном поле пожарища, точно так же, как и в прошлый раз. Наверное, и кол, который он воткнул в землю для приметы, стоит на прежнем месте. С замирающим сердцем Лаци оглянулся вокруг. Кола не было. Ну, не беда: найдет он заветное место и без вехи. Однако волнение все же овладело им, и он, словно прося совета, невольно обернулся и посмотрел на Драву. Верный пес ворчал, но не трогался с места. А ведь в прошлый раз это он отыскал котел с сокровищем!

Да впрочем, что тут долго расписывать? Не нашел Лаци потайного места. Хотя вот и она, маленькая засохшая слива. А от нее шагах в десяти — пятнадцати должен бы находиться и клад. Или это не та слива? Одним словом, потерял парень направление, а затем и голову. Рылся то там, то сям, бегал с места на место как сумасшедший, но сокровища не было и следа. Не помогла ему и собака, безучастно поглядывавшая на него со стороны.

— Ничего, найду завтра, — утешил он себя, и до смерти уставший, отправился на ночлег в корчму «Золотой медведь».

— Узнаете меня, хозяин? — спросил Лаци Гергея Надя, который, покуривая трубку, вел важный разговор с Мартоном Бонцем.

Грубиян трактирщик сразу же узнал молодого человека по голосу и, вопреки своим строгим правилам, сорвал с головы папаху.

— О, ваше величество! Как же не узнать.

Тут уж не только у самого Лаци, но и у Мартона Бонца глаза на лоб полезли: «У кого же я служу, черт меня побери?»

— В веселом вы настроении, сударь, как я погляжу, — кисло улыбнулся Лаци, которому было не до шуток. — И бедного человека, что короля, величаете.

Но хотя лицо Надя выражало глубочайшее почтение и покорность, он все же принялся подмигивать да приговаривать:

— Что знаем, то знаем, нижайше прошу прощения!..

— Найдется у вас место для ночлега, Гергей Надь? Я чертовски устал.

— Да если бы во всей Трансильвании была одна-единственная кровать, неужто я не раздобыл бы ее для вас.

Проснувшись на следующий день, Лаци с новыми силами отправился на поиски клада.

По пути ему повстречался всадник на сером в яблоках скакуне.

— Эй, дружище, ты ли это? — окликнул верховой Вереша, вздрогнувшего от неожиданного окрика.

Лаци взглянул на конника, лицо которого показалось ему знакомым. Однако он никак не мог припомнить, откуда.

— Неужто не припоминаешь? Я — Петки. Ты что же, забыл, как мы веселились тогда в «Золотом медведе»? А потом ты еще переночевал и лошадь у меня купил.

— Теперь вспомнил.

— У тебя еще лошадка-то?

— Ну, где там! А ты откуда?

— Издалека. Везу нашему князю письмо от Берчени. Ну как, нашел ты своего брата?

— Нет, — смущенно отвечал Лаци.

Вопрос Петки уколол его в самое сердце: не очень-то он все это время разыскивал брата.

— А вот я, мне кажется, встречал его. Не Иштваном его звать?

— Где он? — нетерпеливо воскликнул Лаци. — Иштван он, конечно же!

— Я так сразу и подумал. Очень уж он похож на тебя.

— Но где же он? — дрожащим от волнения голосом нетерпеливо повторил свой вопрос Лаци.

— В Шарошпатаке, — немного помешкав, ответил Петки.

— Что же он там делает?

— Дел у него, правда, немного. Сидит.

— Сидит? Что ты имеешь в виду?

— В тюрьме сидит.

— В тюрьме! Боже правый!

— Там он, братец твой, находится.

— За что же? Что он такое сделал?

— Этого я не знаю. Только не хотел бы я теперь очутиться в его шкуре. Ну, прощай, дружище! Письмо у меня к князю срочное.

Петки пришпорил коня и ускакал, оставив Лаци посреди дороги — один на один со своими мыслями и горестями.