Михаил Авдеев - У самого Черного моря. Книга I Страница 16

Командир бригады приказал Любимову немедленно перелететь с эскадрильей под Севастополь. В полном составе.

— Молодых здесь оставить? — спросил Любимов.

— Я же сказал: в полном составе, — рассердился командир.

— Побьются. Там посадка с обрыва и пробег, короткий.

— Захотят жить, сядут.

Любимов еще раз подумал: значит — война. А ночью он дежурил в самолете. Ждал, в любую секунду может взвиться ракета — сигнал на вылет. И эта секунда пришла перед самым рассветом.

Прожекторы щупали севастопольское небо, засверкали взрывы зенитных снарядов. Любимов взлетел в паре с Сапрыкиным. Уже над городом, над Северной, стороной, он увидел в скрещенных лучах прожекторов чужого бомбардировщика. Поспешил к нему. Зенитки умолкли. Ярко освещенный хищник уходил к морю. Он был совсем близко и хорошо сидел в прицеле. Любимов хотел было открыть по нему огонь, но в этот миг прожекторы погасли. Какую-то долю секунды Любимов видел еще на фоне светлеющего неба черный силуэт самолета. Дал по нему очередь. Ослепило пламенем бортового оружия. Бомбардировщик исчез. Любимов снизился до самой воды, осмотрел небо, пролетел вперед, развернулся и с набором высоты вышел к берегу. Никого, пустынная гладь. Так и по сей день не знает, сбил он тогда бомбардировщика в тот первый боевой вылет или нет.

Заново переживая отражение налета вражеской авиации на Севастополь, Любимов сначала и не заметил, как мысленно работает руками и ногами, маневрирует самолетом. В начале войны он летал на этом типе истребителей. И тут вспомнил вдруг отличие в ножном управлении Як-1 от И-16. На Як-1 нет под пяткой педалей для торможения на рулежке. Черт возьми! Там же просто качалка для управления рулем поворота, а тормоза ручные, на ручке управления. Когда в Москве переучивался вместе с Наумовым на Як-1, воспринял перенос управления тормозами на ручки чисто механически, теперь же, в госпитале, это было равносильно гениальному открытию.

— Костя, а Костя! — задыхаясь от волнения, окликнул он соседа, Костю-минера, пострадавшего при разборке первой, сброшенной немцами на парашюте морской магнитной мины новой конструкции. — Не спишь?

— Не спится, — отозвался Костя.

— Я буду летать, Костя? Костя промолчал.

— Не веришь? Ногу бы только отвоевать у врачей.

— Как же ты, Ваня, без ноги самолетом управлять будешь, — не стал лукавить Костя. — Машину разобьешь и сам угробишься. Да тебя и не пустят.

— Ничего ты, друг мой по несчастью, не смыслишь в этом…

Утром старший лейтенант Минин и сержант Шевченко улетели в Одессу. Филатов и Колесников сели в самолеты дежурить. Мы четверкой летали на задание, вернулись без потерь. Готовились ко второму вылету. С севера пришли чьи-то «гуты» (истребители Миг-3), стали восьмеркой в круг, попросились принять. Едва осела после их посадки пыль, как взвилась красная ракета приказ дежурного паре на взлет. Тут же взревел мотор филатовского «яка» и Григорий прямо из капонира пошел на взлет. На разбеге он скосил глаза вправо и увидел над самой деревней девятку Ю-88 без прикрытия. «Юнкерсы» шли правым пеленгом на высоте около полутора тысяч метров курсом на Перекопский залив. Возможно летали бомбить Симферополь или специально подкрались с тыла, чтобы внезапно ударить по аэродрому.

Колесников пошел на взлет, когда Григорий уже оторвался от земли и, разогнав скорость, стремительно набирал высоту на пересечение курса «юнкерсов». Сотни глаз слелили за самолетом Филатова — с аэродрома, с деревни, с командного пункта авиагруппы. Ведомый только разворачивался, а Филатов уже, точно рассчитав траекторию своего сближения с противником, красиво подходил снизу к крайнему справа «юнкерсу». Какая-то секунда и бомбардировщик будет сбит. На виду у всех над северной частью аэродрома. Он еще летел, Филатов еще не стрелял, а все, затаив дыхание, ждали этого момента. И, уже предвосхищая событие, готовы были сорваться возгласы одобрения, как невесть откуда в хвосте Филатова появилась пара «мессершмиттов», и ведущий немец дал по Филатову короткую очередь на долю секунды раньше, чем Филатов мог ударить по «юнкерсу».

Машина Филатова круче взвилась вверх, проскочила сзади бомбардировщика, перевалилась через спину и отвесно с работающим мотором устремилась к земле. Можно было подумать, что Григорий применил тактику противника, уходя из-под внезапной атаки. Но немцы обычно имитировали падение, а Филатов, казалось, торопился вниз, чтобы быстрее соединиться со своим ведомым и броситься в бой вместе.

Летчики по привычке глянули на часы: 10.35. Через несколько секунд они поняли — Филатов не пикирует, а убит или тяжело ранен, потому что никто из них не пикирует отвесно.

Застонал от боли аэродром, застонал от бессилия помочь своему любимцу. Батько Ныч, вскочив на подножку санитарной машины, летел через летное поле к месту предполагаемого падения самолета. Параллельно, вздымая пыль, мчались на стартере мы с инженером Докуниным и несколько вскочивших на ходу в кузов летчиков и механиков. Остальные, кто мог оставить стоянку, бежали напрямик.

Самолет Филатова упал за северной границей аэродрома и разлетелся на куски, подняв столб пыли. «Юнкерсы» и «мессершмитты» ушли. Над погибшим товарищем кружил одинокий «Як».

В стороне от мотора, зарывшегося в раскаленную землю лежал на спине Филатов. Целый, ни единой царапины, будто прилег на выгоревшую за лето траву и уснул. Военфельдшер быстро отстегнула парашютные лямки, распахнула на Григории китель: на тельняшке ни капли крови. Комиссар, инженер, мы все, кто добежали, обнажили головы, стояли молча, у многих навернулись слезы.

— Наверное, о землю убился, — сказал кто-то дрогнувшим голосом.

Фельдшер перевернула Филатова. На спине, между лопатками зияла крупная окровавленная дыра. Сержант Бугаев нашел бронеспинку. Она была пробита снарядом на вылет.

— В груди разорвался, — заключила фельдшер. И совсем тихо добавила: — Мгновенная смерть…

Тело Филатова отвезли в деревню. Я повел остатки эскадрильи на прикрытие Ишуньских позиций. Адъютант послал в штабы Фрайдорфской авиагруппы и полка срочное донесение:

«15.10.41 в 10.35 один Як-1 5 АЭ 32 АП летчик Филатов был сбит истребителем противника при отражении воздушного налета. Самолет разбился, летчик погиб».

Похоронить лейтенанта Филатова в этот день не пришлось. Летали еще несколько раз на задание. Летали злые и дрались, как звери. С последнего задания вернулись в сумерках. Никому не хотелось ехать в деревню, не хотелось видеть Григория мертвым. На ночь гроб поставили в общежитии летчиков на две табуретки против двухъярусных нар, где последнюю ночь лежала постель и Григория Филатова. До утра почти никто не сомкнул глаз, тихо говорили о погибшем. А на рассвете летчики попрощались с ним и уехали на аэродром.

— Прости, дорогой, что не сможем проводить тебя в последний путь, — казалось шептал каждый, кто нагибался и целовал Филатова в холодный лоб. — Прощай, Гриша.

Днем, окрыленный своим открытием, Любимов уснул. Сквозь дрему услышал знакомые голоса:

— Попробуй найти их. Все в бинтах, рядом стоять будешь и не узнаешь…

— Сестрица, тут где-то наши летчики Любимов и Овсянников?

Любимов открыл глаза и наяву увидел командира полка Павлова и комиссара Пронченко в белых, с незавязанными тесемками халатах.

— Наум Захарович, — позвал он. — Тут я.

Павлов кинулся на голос.

— Голубчик. Как же это, а?

Присели с комиссаром на койку с обеих сторон. Расспросили, как все случилось, поинтересовались, какой уход здесь в госпитале. Потом Любимов впервые услышал от Павлова о гибели Аршака Аллахвердова, о потерях и других эскадрилей и полков.

— С Южного фронта немцы перебросили эскадру Мельдерса, которую вы пощипали раньше, — пояснил Павлов. — Появилась она вновь неожиданно и, видимо, старалась отомстить.

Помолчали.

— Скажу по секрету, — доверительно зашептал Павлов, — командующий подписал представление на тебя к ордену.

Любимов поблагодарил.

— А теперь скажи, что тебе надо, Иван Степанович, — спросил на прощание комиссар. — Говори, все сделаем для тебя. Ничего не пожалеем.

— Одна к вам просьба.

— Говори, говори.

— Дайте слово, что обратно в полк возьмете.

— И только? — удивился Павлов. — Да как ты мог в этом сомневаться?

— Нет, я серьезно, — тихо произнес Любимов. — Я летать буду, сам за свою ногу рассчитаюсь.

Командир с комиссаром переглянулись.

— Я все обдумал, — торопливо заговорил Любимов, как бы боясь, что его не дослушают. — Управление на «яке» в основном ручное. А руки-то у меня целы. Бинты снимут, и пожалуйста. Только руль поворота для ног остался. Качалку смогу и протезами двигать. Понял, Наум Захарович? А ты Пронченко, понял?