Андрей Татарский - Дневник из сейфа Страница 16

— Ну, ну, подполковник, — великодушно похлопал его по сгорбленной спине начальник СД, — вы сделали все, что могли…

— Да, — глухо послышалось в ответ, — все, что мог…

Наступление

В последующие сутки произошло несколько событий, казалось бы мало связанных между собой.

Проявив завидную организованность, войска вермахта в кратчайший срок восстановили прежнюю свою дислокацию, — могучая пружина снова затаилась в глубинах фланговых позиций, готовая распрямиться с чудовищной силой и раздавить обманутых ее податливостью наступающих…

Но хотя каждые три-четыре часа советская артиллерия открывала ураганный огонь, ожидаемой атаки все не было и не было…

В русских окопах заработали во всю мощь громкоговорители; развлекая немецких наблюдателей песнями Дунаевского, они мешали, однако, звукоулавливателям фиксировать шум моторов…

По заданию советского командования специальные инженерно-технические подразделения усердно заметали на дорогах следы гусениц и колес проследовавших танков, тягачей, самоходок, транспортеров…

В войсках опечатали радиостанции, все радиопереговоры были прекращены — к немалому разочарованию отлично налаженной у гитлеровцев службы радиоперехвата.

На всем протяжении фронта были надежно перекрыты проходы в глубь наступательных рубежей, и немецкие разведгруппы гибли одна за другой или же возвращались с пустыми руками.

Кружившие в небе советские истребители преграждали путь на восток «хенкелям» и «фокке-вульфам», — объем данных немецкой воздушной разведки резко падал…

Кляйвист перестал получать донесения от «Бритого»: бородатый агент гестапо, а в прошлом проворовавшийся и потому люто обидевшийся на Советскую власть грузчик конторы «Заготзерно», Глущенко был пойман с поличным, когда доставал из хитроумного тайника под днищем повозки миниатюрную рацию новейшего образца…

И только к концу дня войсковой разведке вермахта удалось, наконец, установить, что противник, вопреки всем ожиданиям, успел скрытно сосредоточить основные силы на центральном, наименее защищенном участке фронта. Это была катастрофа…

Проклиная СД, себя, все на свете, потрясенный фельдмаршал отменил прежние распоряжения и потребовал от своих генералов немедленно, любой ценой закрыть опасную зону.

Бесполезный теперь капкан поспешно разобрали на части. Войска тотчас были погружены в эшелоны и направлены туда, где грохотала уже канонада и надвигалось на полупустые траншеи и фанерные муляжи батарей тысячеголосое «ура-а-а-а!»

Возможно, резервы и подоспели бы, но у станции Бельцево вынырнул вдруг отряд Деда, — и пока гитлеровцы восстанавливали взорванную партизанами железнодорожную магистраль, прошло еще несколько драгоценных часов…

А прорыв в центре все нарастал, углублялся, стремительно вгрызаясь огненным клином в разваливающуюся оборону оккупантов…

«Верю!»

За разбитым окном кабинета, сотрясаемый разрывами, гудел большой, прекрасный, так и оставшийся чужим город.

Кляйвист неподвижно сидел за пустым столом, вцепившись в волосы скрюченными пальцами.

Вокруг суетились его подчиненные, связывали папки-досье, кидали тюки с бумагами во двор, прямо в кузовы грузовиков, сжигали все, что невозможно было увезти. Несколько дюжих эсэсовцев, потея, выволакивали через сорванную с петель дубовую дверь пузатый сейф — личный сейф штандартенфюрера, где среди прочих бумаг с некоторых пор хранил он и дневник…

Ничего этого Кляйвист сейчас не замечал, не хотел замечать.

— Машина подана! — кричал Кляйвисту в ухо растрепанный адъютант. — Торопитесь, их танки уже на подступах к городу!

Штандартенфюрер не слышал его, не хотел слышать.

Снова и снова он спрашивал себя: в чем был просчет? Ведь все, решительно все сходилось на том, что русские обмануты, нападут там, где предусматривалось планом. И вдруг этот неожиданный перенос удара… Может быть, мы чем-то выдали себя? Плохо маскировали свою силу на флангах и слабость в центре? Недостаточно изобретательно применяли дезинформацию?… Что подсказало противнику правильное решение, вопреки неопровержимым уликам против «Ленца»? Что, что?…

— Приведите… его, — вяло распорядился он.

Спустя несколько минут из приемной донеслись топот сапог, озлобленная ругань. В кабинет втолкнули «Хомо» в браслетах-наручниках и ножных кандалах нового образца. Владимир Иванович был неузнаваем — добродушные щеки ввалились, глубокими бороздами, как рубцы, чернели складки у разбитого рта. За одни сутки он постарел, казалось, на десяток лет. Его почти не били, если не считать только что состоявшегося «прощания» со следователем, не загоняли иголок под ногти, не вздергивали на дыбе опыт штандартенфюрера подсказывал, что болевые воздействия малорезультативны в отношении лиц из категории «фанатиков». Предпочтение было отдано так называемым «средствам нервно-психического оглушения»: невыносимо яркий свет, от которого не спасают и закрытые веки; непрерывная подача через наушники звука падающей капли, усиленного на сотни децибелл; инъекции особых «обезболивающих» препаратов; разумеется, лишение сна… Впрочем, будучи знатоком людей, Кляйвист не слишком обольщал себя надеждой на эффективность и этих средств, — в данном конкретном случае они были, как ни стыдно себе в этом признаться, просто подсознательным актом мести, бессильной мести…

Штандартенфюрер сел прямо, высоко поднял голову.

Русский качался перед ним, едва удерживая равновесие, он словно не замечал руки Кляйвиста, показывающей на стул.

— Шеф, машина… — ныл свое адъютант.

— Все — вон, — сквозь зубы приказал штандартенфюрер.

В кабинете остались двое — начальник СД и русский разведчик Владимир Иванович с усилием поднял скованные руки, откинул седую прядь, упавшую на глаза.

Взгляды их скрестились.

— Радуетесь, что дожили до этого дня? — искривил рот Кляйвист. — Да, Ника [24] — дама капризная. По всей логике дары ее должны были достаться нашей стороне, однако ж она передумала… И советскому командованию удалось в последнюю минуту раздобыть новые данные, подтвердившие ваши…

Пленник молчал.

— Только этим, думается, можно объяснить то, что, к нашему общему с вами удивлению, вашей информацией все-таки воспользовались. — Кляйвист заставил себя обнажить зубы в снисходительной улыбке. — Как разведчик разведчика — поздравляю Выполнить задание в столь трудных условиях, под рентгеном СД, гестапо и абвера… — Пальцы его хрустнули. — Ну что ж, значит, наша охранная система все еще недостаточно бдительна…

— Не умаляйте своих заслуг, штандартенфюрер, — услышал он прерывистый хриплый голос. — Разве недоставало вам бдительности.

— Миром правит случай. Арестуй я вас сразу, по первому же подозрению — и… Слепая случайность…

По распухшим, запекшимся губам пленника пробежала судорога — он, кажется, пытался рассмеяться.

— Доктор, но вы ведь не верите в случайности…

…Что такое? Уж не думает ли этот полумертвец, что мой проигрыш закономерен?… Да, я допускал ошибки. Но кто от них застрахован в наши дни, кто?… Увы, все началось со злосчастного ни в чем неповинного Рогге. Но ведь этого промаха могло и не быть!

Кляйвист вонзил ногти в бархатные подлокотники кресла, поднял голову еще выше.

— Ну, а если бы фортуна не представила вам возможности отвести подозрение на другого? Согласитесь, подполковник, разве не было это всего лишь случайностью?

— Возможно. Но не случаен результат. — Каждое слово стоило русскому мучительных усилий, но в надтреснутом, слабом, словно из-под подушки доносящемся голосе все явственней проступала беспощадная насмешка. — «Сомневайся в каждом» — и вместо врага вы обрушиваетесь на своего.

Тонкая шея Кляйвиста дернулась, зубы скрипнули. Пленник издевался над тем, что составляло предмет особой гордости штандартенфюрера, служило высшим оправданием его жизни, издевался над преимуществами новейшей охранной системы рейха, в разработку которой он лично вложил столько сил! Проклятый чекист брал под сомнение основополагающий принцип этой системы, ее суть, а Вернер фон Кляйвист, доктор философии, опытнейший полемист, бессмысленно протирал стекла очков, не находя почему-то вразумительного аргумента в защиту своих убеждений.

К счастью, позвонил телефон.

Уезжая с госпиталем, Грета трогательно напомнила отцу надеть в дорогу теплое кашне: «С твоим горлом в такой ветер…»

— «Не верь даже собственным чувствам», — все так же негромко, но уже с нескрываемым сарказмом процитировал русский из дневниковых записей штандартенфюрера. — И любящая дочь предает обожаемого папочку…

— Молчать! — вскочил Кляйвист и, оборвав разговор с дочерью, изо всей силы нажал рычаг.