Андрей Орлов - Штрафбат. Приказано уничтожить Страница 17

Майор внимательно посмотрел им в глаза, как-то неопределенно покачал головой и побежал догонять свое войско. Зорин и Вершинин пристроились за ним, хотя желание воевать уже пропало. Да и боевые действия для пехоты, слава богу, завершились. Подразделение СС, выбитое из Багровичей, в основной своей массе ушло за пределы досягаемости. Уцелевшие «тигры» форсировали мелководную речку и растворились в редком лесу, обильно заросшем кустарником.

Советские танки, застрявшие на площади у городской тюрьмы, перегруппироваться не успели – лишь нескольким машинам удалось объехать Багровичи и ударить из орудий вслед отступающим гитлеровцам. Но тут очень кстати подоспела авиация. Истребители-бомбардировщики «Петляковы» шли звеньями на малой высоте, сбрасывая бомбы и кроша из пулеметов полог растительности, под которыми искали укрытие танки с пехотой.

Неизвестно, что там осталось от хваленого эсэсовского воинства, – приказа перейти речку и добить врага потрепанные части не дождались. Измученные пехотинцы падали на берегу – в приятно щекочущую жухлую травку, замирали в блаженстве. Приказа строиться и что-то делать никто не отдавал – и этой поблажкой пользовались на полную. Кто-то стрелял в распаханный авиацией лес на дальнем берегу, орал что-то грозное и непонятное, но таких было мало. Танки бригады Курепова форсировали водную преграду севернее и южнее Багровичей и куда-то пропали. Люди равнодушно смотрели им вслед, вслушивались в звуки затихающего боя. Кто-то сокрушенно вздыхал, что «не уберег Вальку, эх, хреново ему теперь на том свете», кто-то стонал от боли, спрашивал, где в этом чертовом краю можно найти медсанбат. Другому позарез потребовалась полевая кухня – сколько можно воевать без жратвы? Рядовой такой-то к приему пищи давно готов! Люди сбредались в кружки, похихикивали, обсуждали темы, далекие от войны.

– Штука есть такая – реинкарнация, – объяснял кому-то начитанный боец. – Но это не у нас, в Азии. Умираешь, но не насовсем. Потом опять рождаешься, и так бесконечно по кругу. И не всегда ты, кстати, человеком можешь стать. Это уж как высшее божественное существо решит. Вот, например, сегодня ты, Кошелев, бравый советский солдат, в следующей жизни – глупый бобр, в третьей – фашист, а в четвертой – дуб дубом, и жить тебе лет триста, пока жуки не сгрызут.

– Почему это я – фашист? – возмущался необразованный Кошелев. – Ты, Хохленко, в рыло хочешь? Так это я вмиг, у меня как раз кулак чего-то чешется!

В следующем кружке обсуждали жен, которых несколько лет не видели.

– У этих баб семь пятниц по жизни, – убеждал собеседников упитанный ефрейтор с горбатым носом. – То ей мужика хочется, аж до пота из подмышек, сил нет, как хочется, а его нет. А то есть мужик, – он выразительно бил себя кулаком в грудь, – всегда есть, каждый день, нормальный мужик, а ей уже, видите ли, не хочется!

Солдаты хохотали, кто-то вопрошал, часто ли собеседник заглядывал в шкаф, если раньше времени приходил домой, и снова дело чуть не обернулось дракой. Разведчики почти не общались, каждый думал о своем, а может, вместе об одном и том же. Прихрамывая, подошел Кармазов в порванной гимнастерке и со свежим фиолетовым бланшем на скуле, пристроился рядышком. Порадовались, что сегодня все живы.

– Ты вел себя достойно в бою, Кармазов? – ухмылялся Вершинин.

– А как же! – уверил бывший сержант секретного подразделения. – Бежал в толпе, орал какую-то хрень. Потом упал и напоролся челюстью на собственный приклад. А вы опять, я слышал, отличились?

– Да так, ничего эпохального, – уклончиво ответил Зорин.

Всех троих арестовали вечером того же дня, когда потрепанное войско отправили на сборный пункт. Солдат распределяли по частям, и трое оборвышей без документов не могли не остаться без внимания. Они могли бы отрекомендоваться вымышленными именами, но сохранились документы в личном деле, выжили двое из коллегии трибунала – и память у них, к сожалению, не отрезало. Тело капитана Яворского не нашли, определили, как пропавшего без вести, но от этого легче не стало. Сборный пункт сменился гарнизонной гауптвахтой, перенесенной в здание уцелевшей школы. Крохотная комната без мебели (всю мебель пустили на растопку), окно, на совесть заколоченное досками. Единственное освещение – щель между досками, из которой сочился сумеречный свет. Успели погоревать – мол, вот она, благодарность родного государства. А как же прописная истина, известная всем и каждому, что расстреливать дважды не велят уставы? Меняются истины в столь суровое время?

– Ничего, – бормотал из сгущающегося мрака Мишка, – прорвемся. Не на том, так на этом свете прорвемся – уже не страшно, и это пережили. Одного я не пойму, Леха, какого хрена мы с тобой сегодня геройствовали?

– Мы просто размялись напоследок, Мишка, – вздыхал Зорин. – Те парни, что гибли на площади, – в чем они-то виноваты? Им на Берлин надо, вот пусть теперь и топают. Эй, Кармазов, – спохватился он, – а ты чего помалкиваешь?

Из угла доносилось похрапывание. Уставшего за день сержанта сморил тяжелый сон. Несколько минут разведчики недоверчиво помалкивали. Надо же, на расстрел сейчас поведут, а он тут, видите ли, развалился, на массу давит. Никакой сознательности у человека перед столь ответственным моментом.

– Может, портянку ему в рот засунем? – подумав, предложил Мишка. – А что, любимая детская забава. Портянок, правда, в нашем счастливом детстве не было, дырявыми носками обходились.

– А давай, – обдумав предложение, согласился Зорин. – Посмеемся хоть напоследок.

Но позабавиться не дали. Открылась дверь, и в освещенном проеме образовалась подтянутая личность в ремнях и портупее.

– Встать! – объявил прибывший и зашелестел бумагами. Пришлось будить Кармазова, объясняя шепотом, что пока он жив и в армии. Они стояли, без головных уборов, без ремней, покорно ждали решения своей участи. А подтянутый товарищ откашлялся.

– Решением трибунала 45-й стрелковой дивизии номер 20495Н от такого-то сентября 1944 года военнослужащие Зорин Алексей Петрович и Вершинин Михаил Владимирович за совершение тяжкого военного преступления приговорены к высшей мере наказания – расстрелу. По ряду обстоятельств неодолимой силы приговор не был приведен в исполнение. В трибунал поступило ходатайство начальника оперативного отдела дивизии майора Шустова относительно военнослужащих Зорина и Вершинина.

Рассмотрев ходатайство, трибунал постановил: в связи с достойным поведением при отражении атаки противника на Багровичи высшая мера наказания по приказу 20495Н с военнослужащих снимается. Вы приговариваетесь к трем месяцам несения службы в штрафной роте – кровью будете искупать свою вину борьбой с врагом на ответственном участке фронта. В связи с тем что первая штрафная рота 45-й мотострелковой дивизии расформирована, вас переводят во 2-ю штрафную роту 24-й армии, действующей в составе 1-го Украинского фронта. О решении суда будет донесено по команде и Военному совету армии с приложением копии приказа. Вам понятен смысл постановления военного суда?

– Ни хрена себе… – пробормотал Мишка.

– «Ни хрена себе» – это не ответ, – строго сказал посланец. – Вам понятен смысл постановления военного суда?

– Так точно, товарищ старший лейтенант, – очнулся Зорин.

– А я? – спохватился Кармазов.

– А вы что за финик? – нахмурился офицер. Выслушав ответ, зашелестел бумагами. – Кармазов, Кармазов… Хм, видимо, это канцелярская ошибка, спешили. Приговор по вашему делу также имеет номер 20495Н… – офицер задумался. Зорин догадался – ходатайство Шустова, оказавшегося порядочным мужиком, касалось исключительно Вершинина и Зорина, но пересмотренное решение трибунала относилось ко всем, чей вердикт имел тот самый «счастливый» номер 20495Н. Кармазов вздрогнул, собираясь что-то сказать, но Алексей пихнул его локтем – молчи, дескать, в тряпочку.

Старший лейтенант обдумывал ситуацию. Он должен был выполнить решение суда. И он его выполнил – до последней буквы, поскольку не имел отношения к той самой злосчастной канцелярской ошибке.

– Выходите, все трое. Машина скоро будет.

Мощное дежа-вю захлестнуло бывшего сержанта Зорина. В конце тридцатых годов на одном с ним курсе в Новосибирском институте военных инженеров обучался некий Сидор Петрович Иванчук, отслуживший срочную на Дальнем Востоке и очень стесняющийся своего имени. Пребывание в рядах непобедимой и легендарной, видимо, не являлось самым светлым пятном в биографии, и он часто жаловался Алексею, что периодически видит один и тот же сон: его повторно забирают в армию. Нечто подобное испытывал сейчас и Зорин – разве позволено по Дисциплинарному уставу второй раз в штрафную роту? Снова канцеляристы не доглядели? Или он спит?

Приказ «Ни шагу назад!» Народного комиссара обороны под № 227 от 28 июля 1942 года, изданный после поражения Красной армии под Харьковом и оставления Ростова-на-Дону, ужесточал дисциплину в войсках и запрещал отвод войск без приказа руководства. А также вводил штрафные батальоны в составе фронтов и штрафные роты в составе армий – в количестве от пяти до десяти. В штрафные батальоны направлялись разжалованные офицеры, осужденные за воинские или уголовные преступления; в штрафные роты – военнослужащие рядового и сержантского состава всех родов войск. Командовали ротами кадровые офицеры. Основанием для направления военнослужащего в штрафное подразделение служил приказ командования в связи с нарушением воинской дисциплины или приговор суда. В качестве альтернативной меры наказания допускалось направление в штрафные роты гражданских лиц, осужденных за совершение нетяжких и средней тяжести уголовных преступлений. Штрафные подразделения бросали на самые трудные и безнадежные участки фронта. Практически никому из переменного состава не удавалось отбыть максимальный срок наказания – три месяца. Основаниями для освобождения лиц, воюющих в штрафных частях, являлись: отбытие срока наказания; получение ранения, требующего госпитализации; досрочное решение военного совета армии по ходатайству командира штрафного подразделения в виде поощрения военнослужащего, проявившего мужество и храбрость. Вопреки официальной пропаганде, зачастую передовые штурмовые части на ответственных участках фронтов были сформированы исключительно из штрафников…