Олег Блоцкий - Самострел Страница 17

(Короткий рассказ подполковника Макокина, напетый им самим в диктофон журналиста)

«Представляюсь: Макокин Николай Николаевич. Воинское звание — подполковник. Должность — заместитель начальника политического отдела по работе с местным населением. Не удивляйтесь, Александр, когда узнаете, что я здесь всего четыре месяца. За это время многое пришлось пережить. Да! (Долгое тяжелое молчание.) И гибель товарищей, и обстрелы, и познание цены настоящей дружбы.

Кстати, совсем недавний случай.

С агитотрядом, ну, это такое наше секретное специальное подразделение, которое ведет тайную пропагандистскую работу среди афганцев и душманов, мы поехали в этот, как его?.. (голос третьего, присутствующего при беседе для уточнения тяжелых, с точки зрения Макокина, названий кишлаков и провинций, лейтенанта из того самого „секретного и тайного“ агитотряда: „Таджикан“)… во, верно, Таджикан! Не буду вам рассказывать о дороге — это ужас, а не дорога. Как сворачиваешь за перекресток направо — сплошные засады. Но мы все-таки прорываемся к Джабалям, а затем к Таджикану. А Таджикан — это уже начало дороги на Саланг. Справа — горы отвесные. На них дома что ласточкины гнезда. Слева — бурная река. Не река, а экспресс. Непростое место, скажу я вам. Очень непростое. Но надо ехать. А как иначе? Ведь работа наша такая, приказ и еще, как его там, во — долг. На этом участке трубопровод, который из Союза идет, постоянно бьют. Вот мы и рискнули. Поехали туда договор заключать. Мы им керосин, а они за это трубу не бьют — охраняют. Приезжаем, значит, „наливники“ расставляем, которые керосин привезли. О! Вы видели, Александр, как горят „наливники“?.. (долгое горестное молчание)… Не приведи господь. Как факел. В момент. Из водителя — бифштекс пережаренный. Ну, значит, приходят местные авторитеты, старейшины, по-нашему говоря. А мы им в подарок привезли муку. Смотрю я на одного старейшину, и вроде бы он мне главным показался. Все с ним уважительно, на „вы“ и за ручку. Ну, думаю, непростой авторитет!

И точно. Присмотрелся, а это мулла. Подумал я и принял волевое решение. Муки все равно на всех не хватит — всего три мешка. И я решил их мулле отдать. Какие были благодарности, Александр! Он меня за руку трясет. „Дуст, дуст!“ (это друг по-нашему) кричит.

(Лейтенант при этих словах вздрогнул, как от удара. „Идиот, — подумал он, — слова „дуст“ в природе нет. Одно-единственное слово, и то выучить не можешь. Не „дуст“, а „дост“, чувырло“.)

Короче говоря, он мне признается сразу же: „Я на вас засаду организовал. Хотел после митинга напасть. Но теперь мы ваши самые верные друзья. А вы мой наилучший друг, товарищ подполковник Макокин!“

Таким образом выручил я людей из беды. Машины спас. И дружбу нашу, афгано-советскую, укрепил. А все оттого, что смотрел чуть-чуть зорче, чем другие, в обстановку врастал, разобраться во всем пытался. Опять же, интуиция не подвела».

(Окончание рассказа. Остановка диктофона.)

В комнате наступила тишина. Александр Брюханов трепетал в унисон мужественному подполковнику, красное лицо которого стало бордово-фиолетовым.

Глаза лейтенанта расширились.

(Мысли третьего — лейтенанта, комментирующие историю Макокина.)

«Вот врет! Как сивый мерин. Какие же ты здесь четыре месяца? Второй только-только пошел. И в Таджикан ты ездил первый и, наверное, последний раз в жизни. Да и вообще это был твой единственный выезд куда-либо. Но зато какой!

После обеда мы приехали в полк, стоящий перед Джабаль-ус-Сараджем. Ничего страшного по дороге к нему нет. Днем, по крайней мере. Ведь по всему пути наши посты.

Под вечер Макокин исчез. Ушел куда-то с местным офицером.

Утром, когда надо было отправляться, подполковника еще не было. Наш старший несколько раз посылал за ним в разные стороны гонцов. Наконец начальник появился. Видно, силен был еще вчерашний заряд, если и сейчас его раскачивало из стороны в сторону, как корабль в добрый шторм.

Чуть не упав, Макокин с трудом вскарабкался на бронетранспортер, приладил на себе бронежилет и недовольно буркнул: „Вперед!“

Запах перегара надолго парализовал не только меня, но и всех находящихся рядом.

С большим опозданием мы появились в Таджикане, хотя, в принципе, от полка до него рукой подать. Афганцы из провинциального комитета партии, с которыми мы собирались вместе работать, к этому времени покрылись уже толстенным слоем пыли, которую выбрасывали из-под колес проезжающие машины. Увидев нас, афганцы бросились навстречу, что-то радостно выкрикивая, и работа закипела.

Пока мы распределяли керосин и подписывали договор со старейшинами кишлака, Макокин безжизненно сидел в тени. Окружающее абсолютно не интересовало его. Но как только он заприметил чай, принесенный афганцами из кишлака, то моментально ожил и, забыв о всех гепатитах, амебиазах, брюшных тифах и паратифах, на которые щедра здешняя земля, чуть ли не залпом опустошил три чайника. После этого зашевелился и вялыми жестами подозвал меня.

— Как дела, Серега?

— Нормально. Только вот надо было бы тот единственный мешок муки не по горсточке всем раздавать, а мулле подарить, целиком. Толку от этого больше будет.

— Почему не поровну? Обидятся люди!

— Наоборот. Не поймут, если уравнивать будем. Ведь мулла для них и бог, и царь. Психология у них такая. Да и сам мулла добрее станет.

— Рабская психология, — пожевал губами Макокин, тайно продавший два мешка муки накануне в дукан, но сделал все так, как я ему и присоветовал.

Мулла довольно улыбнулся: „Мы не сделаем вам никакого вреда. Будьте уверены. Но что дальше произойдет, за кишлаком Уланг, не знаю и безопасность не гарантирую“.

Я был твердо уверен, что и здесь особой безопасности гарантировать нам он не может. Но не стал этим делиться с Макокиным, а лишь перевел краткую речь длиннобородого старика.

Подполковника враз подменили. Побледнев, он зайцем заметался между машинами. Мы с муллой проводили его непонимающими взглядами.

— Быстрее, быстрее! — подгонял солдат пинками Макокин. — Уезжаем! Банда Уланга на подходе. Возможно нападение.

Вмешиваться было делом совершенно безнадежным, и вскоре мы были дома».

(На этом внутренний монолог заканчивается.)

«Наверное, подполковник переживает все заново», — понимающе подумал тактичный Брюханов, искоса поглядывая на Макокина, а вслух задумчиво протянул: — Да-а-а!

— Такие вот дела, товарищ журналист, — четко подвел итог Макокин и тут же спросил: — А в газете про это напишете? Неплохо было бы, знаете, чтобы в стране узнали, чем мы тут занимаемся!

— Непременно, — с чувством сказал Брюханов, крепко пожимая офицерам руки на прощание. — Непременно. Экземпляры я вам обязательно вышлю.

На следующее утро в сопровождении мощной бронегруппы, которой можно было бы при желании очистить от духов весь Панджшер, журналист выехал на самую безопасную, а следовательно, образцово-показательную заставу. После чего вся «броня» дружно ушла на Кабул.

И с этого самого момента во всей дивизии потеряли всякий покой. Газеты дотошно исследовались от первой до последней страницы. Но статьи нигде не было.

Шли дни, недели, месяцы. Постепенно в соединении угасли последние надежды. Все плюнули на Брюханова да и забыли о нем. Лишь почерневший и похудевший Макокин продолжал упорно терзать на невзрачном пункте фельдъегерско-почтовой связи только что привезенные кипы газет. А не найдя ничего, привычно шел заливать горе спиртом.

И вдруг в одном из журналов Макокин увидел огромнейшую статью журналиста Брюханова. Подполковник впился в нее глазами. И чем дальше он продвигался в чтении, тем больше вытягивалось его лицо. Статья была та и не та одновременно.

В ней присутствовали: выезд; мешки муки; Таджикан; страшная дорога до него; обугленные «наливники», а в них «бифштексы». Все это было, и даже больше того, о чем рассказывал заместитель начальника политотдела. Но не было здесь самого главного, самого основного — Макокина. Везде присутствовал лишь один Брюханов.

Именно он, журналист Брюханов, прорывался к Джабалям, отбивался от Уланга в Таджикане, разбрасывал муку с бэтээра служителям культа, сведя тем самым почти на нет военный конфликт в Афганистане.

Макокин завыл дурным голосом, разорвал журнал и бросился в модуль — заливать горе самогоном. Тот вскоре закончился, и подполковник начал втихаря ликвидировать одеколоны и лосьоны, стоящие у офицеров в тумбочках.

Короче говоря, с Макокиным от внезапного горя и постоянного пьянства приключилась белая горячка. Его подлечили и отправили в Союз — от греха подальше. Ведь родина должна не только знать своих героев в лицо, но и принимать их обратно…

НОЧНОЙ ПАТРУЛЬ

Лейтенант только-только пришел в батарею, а солдат отслужил в ней два года. Он был дембелем и считал последние предотъездные дни, старательно вымарывая их в небольшом календарике. Может, боец и уступил бы командиру взвода, вернул молодым деньги, которые отобрал для последних закупок. Но события разворачивались на глазах всего подразделения, и обуревший дембель не только не пятился назад, но еще больше наглел, опустив левую руку в карман, а правой лениво почесывая голую грудь.