Владимир Першанин - У штрафников не бывает могил Страница 17

Работа на врага считалась предательством. В основном к нам попадали люди с предприятий, ремонтировавших мелкую военную технику, обмундирование или обувь для врага. Получали они крепко — месяца по два-три штрафной роты.

Однажды я заговорил с бывшим капитаном: почему он не ушел в партизаны, не принимал участия в подпольной работе? Капитан посмотрел на меня, как на малого ребенка:

— Какие партизаны? Лесов вокруг нет, про партизан и не слышали. А подпольщики? У нас в райцентре все дела свои местные, из управы, и полицаи вершили. Знали, кто чем дышит. Подпольщиков в первые недели похватали.

— Значит, все на фрицев работали и под юбками отсиживались?

Чувствуя, что я завожусь, бывший капитан стал рассказывать, что, уйди он в партизаны, полицаи расправились бы с семьей.

— Никого бы не пощадили, — убеждал он меня. — Даже детей.

В то время я не понимал таких людей. Я жил войной, фронтом, победой. Я не представлял в полной мере всю трагедию оккупации, зато нагляделся на погибших друзей, которые полегли, чтобы освободить нашу землю. Я презирал капитана. Будь он рядовой или сержант, относился бы по-другому. А здесь капитан (хоть и бывший), командир батареи…

— Ладно, иди, — прервал затянувшееся молчание Левченко. — В боях свою вину искупишь.

Я не запомнил ни имени, ни фамилии того капитана. Помню только, что он был артиллеристом, и назову его коротко — Пушкарь. Позже он доказал, что умеет воевать. Зато история другого штрафника, бывшего старшего лейтенанта Велихова, врезалась в память крепко, как пример человеческой подлости.

С ним получилось вот что. Велихову поручили возглавить разведгруппу и выяснить обстановку на подходах к какому-то городку. Дивизионная разведка рангом повыше, чем полковая. Выехали на легком трофейном вездеходе с пулеметом и на мотоцикле. На развилке дорог разделились: пять-шесть человек на вездеходе во главе с Велиховым поехали по одной дороге, а трое мотоциклистов — по другой.

Всех деталей происшествия я не знал. Но, судя по всему, мотоциклисты попали в засаду, вездеход тоже был обстрелян. По приказу Велихова основная группа развернулась назад и помчалась, ничего не выяснив. Разведчики даже своих погибших редко оставляют, не говоря о раненых. Ребята рассказывали, что долго слышали перестрелку, взрывы гранат, уговаривали старлея вернуться на помощь.

Но Велихов рассудил для себя верно, что трое его разведчиков обречены, и рисковать не захотел. Его судили за невыполнение приказа, разжаловали и дали два месяца штрафной роты. Подтянутый, спортивно сложенный Велихов в беседе со мной утверждал, что задание он выполнил. Выяснил, что дорога перекрыта противником, и рисковать полученными сведениями не стал. Я никогда не читал нотации своим штрафникам, считая, что все точки поставил трибунал. Но откровенная трусость офицера возмутила меня:

— Что ты там выполнил? Наши по стрельбе и так догадались, что впереди фрицы. Ребят тебе не жалко было? Которых добивали, а ты шкуру свою спасал.

— Может, с точки зрения морали я был не совсем прав, — вежливо и грамотно объяснил свое поведение старший лейтенант. — Но задание я выполнил и сохранил остальную группу.

— Во, бля, — вмешался Левченко. — Я таких уродов еще не видел.

Другой бы за «урода» разозлился и ответил бы матом. Но Велихов хорошо понимал, что его жизнь зависит от нас. Вытянувшись, четко ответил:

— Свою вину искуплю в первом же бою.

— Искупишь, а куда ты денешься. Или раненым уйдешь, или в землю закопают.

— Я постараюсь. Не думайте, что я трус. Так получилось.

В его голосе не было ни капли искренности. Помолчав, он вежливо спросил:

— Я полторы недели под арестом просидел. Это ведь входит в срок наказания?

— У тебя срок пойдет с первой атаки, — обрезал я. — В которую ты с примкнутым штыком побежишь.

В начале сорок четвертого штыковые атаки практически ушли в прошлое. Но в штрафных ротах штыки, ножи, саперные лопатки в неизбежном ближнем бою использовались широко. И вообще штыковой бой — жуткая штука. Испытал на себе. Стрелять издалека легче, чем бежать на острие вражеского штыка. Я хотел, чтобы старлей, предавший своих подчиненных, прошел через рукопашный бой. А там как бог решит. Или убьют, или, раненный, будет свой грех до конца дней носить.

Глава 6

В конце февраля полностью укомплектованную роту в количестве 360 человек перебросили ближе к переднему краю, где всех полностью вооружили. В основном винтовками, но имелись и автоматы, которые выдали офицерам и сержантам.

Николай Егорович Тимарь, старый вояка, имевший многочисленные связи, сумел обеспечить роту всем необходимым. Всегда много проблем возникало с обувью. Некоторые продолжали упорно носить валенки, так как по ночам сильно подмораживало. Но днем снег подтаивал, и требовались сапоги или ботинки.

Николай Егорович Тимарь был хорошим хозяином. Хозвзвод в роте не полагался (да мало ли нам чего не полагалось!), однако такой взвод был создан. Вернее, группа из 7-8 специалистов. Нормальной обувью нас снабдили лишь частично, зато великодушно выделили гору поношенных башмаков и сапог с отставшими подошвами, рваных по швам. Их быстро восстанавливали, и вскоре рота была обеспечена вполне приличной обувкой.

Мой взвод насчитывал 115 бойцов. Выделили по два ручных пулемета на каждый взвод. Кроме того, в распоряжении ротного имелись три станковых «максима», вроде как командирский резерв. Не так и плохо. Во всяком случае, лучше, чем я ожидал.

Хотя ножи нам не выдавали, многие уже носили самодельные финки и даже трофейные штыки. Не знаю, как в других штрафных ротах, но в нашей это было что-то вроде традиции. Раз ножи — то ребята лихие, готовые в рукопашку.

Одновременно нарастало напряжение. Люди ходили возбужденные, писали письма родным. Порой возбуждение переходило в ссоры и стычки. В 3-м взводе ранили ножом одного из бойцов. Лечили своими средствами, и происшествие за пределы роты не вышло. Зато другой случай вызвал большой шум. Из 2-го взвода сбежал боец, направленный в штрафную роту за дезертирство.

Петра Фалина вызывали в особый отдел, опрашивали соседей бежавшего. Человек исчез с концами. Он был из здешних мест и сумел спрятаться. Участились выпивки. За самогоном бегали в деревню ночью за шесть километров, рискуя получить пулю от часового. Но даже сержанты в самовольщиков не стреляли. Предстояли бои, а там всякое может случиться. Тимарь раздраженно обронил:

— Скорее бы, что ли!

На нашем участке фронта в те дни начиналась Уманско-Ботошанская операция. Главный удар наносился из района Звенигородки в направлении на Умань. На рассвете 5 марта после мощной артподготовки началось общее наступление.

Месяц назад закончилось знаменитое Корсунь-Шевченковское сражение, в котором участвовали силы 1-го и 2-го Украинских фронтов. Потери немецких войск составили более 50 тысяч убитыми и ранеными, 18 тысяч попало в плен. Несмотря на то что значительная часть немецких войск прорвалась через кольцо окружения, первая крупная удача 1944 года широко пропагандировалась. Это сражение даже сравнивали со Сталинградской битвой.

Я видел фронтовую кинохронику и снимки в газетах, а много позже картину знаменитого художника Кривоногова П. А. «Корсунь-Шевченковское побоище». Может, художник и переборщил, свалив на огромном поле кучи трупов и разбитой техники, но и фотоснимки показывали, что фрицам врезали крепко. Размолоченные, сгоревшие танки, грузовики, смятые орудия говорили, что бить немцев мы научились. О наших потерях, как всегда, сообщалось неопределенно.

Бои местного значения, носившие отвлекающий характер, уничтожение нежелательных выступов и захват плацдармов не прекращались весь февраль. Роту подняли по тревоге 28 или 29 февраля, накормили, выдали по 50-70 патронов, и мы всю ночь шли по замерзшему снегу.

День провели в лесу. К моему удивлению, дважды подвозили горячую еду. Наваристую кашу-размазню с волокнами мяса, хлеб, махорку. Солнце светило в затишке совсем по-весеннему, и я неплохо выспался на хвойной подстилке.

На передовую прибыли под утро, отшагав еще ночь. Потеснившийся пехотный полк выделил нам участок в обжитых траншеях. Здесь и состоялось мое крещение в составе 121-й отдельной штрафной роты. Как я понял, торопились до начала общего наступления форсировать некоторые мелкие речки. Весна была ранняя, днем солнце припекало, хотя ночью подмораживало до 5-10 градусов. Но морозы слабели, а когда начнется ледоход, даже небольшие речки превратятся в труднопреодолимое препятствие.

Талица была одной из таких речек, петляющих между холмами, перелесками, ивняком и кустами тальника. Наш левый берег был открытый, если не считать редких сваленных деревьев, кустарника и камыша. Шириной речка была метров тридцать. В некоторых местах зимние оттепели заливали низины, затем вода снова замерзала, и трудно было понять, где берег, а где русло. Активных боевых действий здесь не велось, но лед был расковырян снарядами среднего калибра и минами.