Павел Гусев - В тылу врага Страница 17

Прогноз деда Микиты был не совсем точным. Лишь на двадцатый день я смог встать на ноги и немного постоять, опершись на палку, принесенную мне Иванком. А еще через две недели я стал передвигаться по овчарнику. Дед Микита, как настоящий чародей, поставил на ноги меня и многих других раненых и контуженных воинов, подобранных местными жителями с поля боя. Как я потом узнал, он по профессии — ветеринарный врач, а в хуторе заслуженно считался и людским лекарем.

Прошло еще какое-то время, я стал уверенно передвигаться по овчарнику, и что было не менее радостным — ко мне уверенно возвращался слух. От Оксаны и Иванка, да и от деда Микиты я узнал, что в этот овчарник на опушке небольшой дубравы рядом с хутором из десяти хат раненых и контуженных воинов перенесли хуторяне. Хутор и дубрава были на удалении от шоссейной дороги, видимо, поэтому или не были замечены, или не привлекли внимание оккупантов. После того, как стих последний бой, фашисты устремились за отступившими советскими войсками. Дед Микита, увидев убитых и раненых на недавнем поле боя, обратился к хуторянам:

— Сначала перенесем в овчарник еще живых, авось кто из них, с божьей и с нашей помощью, выживет. А убитых похороним завтра, они не обидятся. Начнем с обследования кукурузного поля, а потом и дальше продвинемся.

И все старики, женщины и подростки откликнулись на призыв деда Микиты. Оксана и Иванко обнаружили меня на краю кукурузного поля, около колхозного зернового склада. Ребята обратили внимание на мое розовое вспотевшее лицо, подумали, что я жив. Иванко подозвал свою мать. Та пощупала мой пульс, приложилась ухом к груди, сказала:

— Контужен, отойдет. Расстилайте половик, понесем его в овчарник. Так поступали и другие хуторяне. В результате, к вечеру в овчарник, устланный свежей соломой, было перенесено около трех десятков фронтовиков, имеющих ранения и контузии.

Обо всем этом я узнал уже через месяц пребывания в «лазарете» деда Микиты, когда отступила глухота. Нельзя забыть доброты и заботы, проявленной жителями того маленького хутора вблизи Подвысокого, перенесших с поля боя раненых и контуженных воинов и выходивших многих из нас.

Спасая нас, они рисковали. Если бы нагрянули сюда каратели, всем жителям хутора грозила фашистская расправа. И мы хорошо понимали это. Поэтому, как только кто из нас был близок к выздоровлению, мы группами по два-три воина уходили «догонять своих». У некоторой части раненых, находившихся здесь, надежд на поправку было мало. Умерших хоронили на опушке дубравы.

Помню, как дед Микита принес нам тревожную весть. Немцы свирепствуют в Киеве, расстреливают коммунистов, евреев и не успевших эвакуироваться работников республиканских и городских органов власти. Печальное это известие подтолкнуло меня и моего нового друга — сибиряка, однокашника по 80-й стрелковой дивизии, шофера зенитного дивизиона Дмитрия Швецова собираться в трудный, но необходимый путь. Дмитрий был старше меня на пять лет, в армии служил тоже второй год, до этого пользовался отсрочкой по семейным обстоятельствам. Он мне нравился своей рассудительностью, да и он видел во мне подходящего напарника, тоже собираясь отправиться в трудный путь по вражескому тылу. Мы подружились с ним и решили пробираться вдвоем. Раненая нога у него уже подзажила. Своими намерениями поделились с дедом Микитой. Мудрый восьмидесятилетний старик одобрил наше решение.

— Скажу откровенно, хлопцы. Трудно вам будет. Ведь немец уже далеко зашел за Днепр, путь наш будет длинный и опасный. Но идти вам нужно, вас присяга и совесть обязывают. Хлопцы вы молодые, здоровые, смелые. Я уверен, что вы пробьетесь. Лишь бы на тот берег Днепра вам перебраться, а там леса пойдут, в них партизаны могут оказаться. Я те места хорошо знаю по гражданской, мы там воевали с белогвардейцами.

5.

Мы начали собираться в нелегкий путь. Кроме своих карабинов взяли еще по пистолету и компас, доставшиеся нам от умерших здесь офицеров. Видя, что мы в летнем обмундировании, хуторские женщины принесли нам ватники и другие теплые вещи, по паре нательного белья. Они снабдили нас хлебом и салом на дорогу. Мы поблагодарили хуторян за наше спасение, тепло попрощались с ними. «Лазарет» деда Микиты мы покинули во второй половине октября 1941 года.

Как и посоветовал дед Микита, мы старались выйти к Днепру восточнее Киева. Продвигались в основном по ночам. Питались сначала тем, что дали нам хуторяне, а потом стали выкапывать картофель, собирать яблоки, осенние поздние сливы, которых в ту осень немало осталось неубранными в колхозных полях и садах.

За первые два месяца нам пришлось сделать немало зигзагов, чтобы выйти к Днепру. Его побережье сильно контролировалось оккупантами. В первую попытку мы не достигли реки, не дойдя до нее, пришлось повернуть на юг, чтобы не оказаться в руках карателей, патрулирующих по дорогам. Удалившись на 40—50 километров вглубь правобережья, снова направлялись к Днепру, но уже другим маршрутом. Так было не только в районе Киева, но и под Черкасами и под Кременчугом. Наверное с полтысячи километров прошли мы тогда по киевским и кировоградским степям, не достигнув пока намеченной цели.

Несколько раз мы натыкались на оккупантских карателей, но нам удавалось, не обнаруживать себя, уходить от них. Но был случай, когда мы попали под обстрел врагов.

Это было в конце ноября. Уже наступили заморозки, иногда выпадал снежок. Мы уже не могли обойтись без общения с населением. Надо было обогреться, попросить еды и с помощью местных жителей получше выбрать более безопасный наш дальнейший маршрут. Жители, как могли, помогали нам. В одном из хуторов в районе Кагарлыка Киевской области местные старики посоветовали нам как лучше выйти к Днепру в районе Ржищева, небольшого городка на Днепре. Они сказали, что там противоположный берег лесистый на многие десятки километров. А для более безопасного продвижения для нас это имело немаловажное значение.

В тот же вечер мы продолжили путь в подсказанном нам направлении, полевыми дорогами, ориентируясь с помощью компаса. Уже поздно ночью полевая дорога привела нас к шоссе. Оно, мощеное камнем, слабо, но освещалось лунным светом. Остановились, прислушались, прячась в придорожных посадках. Было тихо. Мы уже собрались переходить шоссе, чтобы продолжить путь по полевой дороге, как Дмитрий споткнулся о камень, или о что-то твердое, возможно за замерзший кусок земли, и упал. На другой стороне шоссе, в посадках, ярко блеснул свет фары мотоцикла, скользя своими лучами по шоссе, направленными в нашу сторону. Мы залегли. Вдруг затарахтел мотор вражеского мотоцикла. С включенными фарами он выскочил на шоссе. Сидящий в коляске оккупант пустил в нашу сторону несколько очередей, мотоцикл помчался по шоссе.

— Дмитрий, ты цел? — спросил я.

— Я то цел, а тебя не зацепило? Возьми бы фашист пониже, и мы были уже покойниками или тяжело ранеными, — отозвался он.

Перебежали дорогу. Побежали, что было сил по «полевке». опасаясь возможной погони. Наверно с километр пробежали, и вот незадача: Швецов упал от сильной боли в раненой еще не полностью зажившей, ноге. Сошли с дороги в неубранное ржаное поле. Дмитрий снял сапог, помассировал больную ногу и перевернув портянку сухим концом, обул сапог. Немного отдохнули. Страх отступил, когда убедились, что погони нет.

Когда мы продолжили продвигаться по этой проселочной дороге, уже начало рассветать. Вдруг не так далеко раздалось несколько автоматных очередей и до нас донесся лай собак.

— Поблизости селение, а в нем каратели. Надо свернуть вправо, обойти это село, — оценил обстановку Дмитрий. Мы повернули на восток, пошли по уже промерзшему невспаханному полю. Через полчаса вышли к небольшой березовой посадке. Здесь оказался полевой стан: небольшая хата, служившая полевой кухней, так как в ней была кирпичная печка, над топкой вмазана чугунная плита с двумя круглыми отверстиями, позволяющими одновременно варить еду в двух чугунках или кастрюлях. Собрав около хаты хворост, Дмитрий затопил печку в которой мы испекли картошку, данную нам селянами.

Через двое суток на рассвете, наконец-то вышли на берег Днепра. Увидели, что могучая река уже покрылась блестящим льдом, еще не засыпанным снегом. Как только наступил рассвет стали наблюдать за берегом. В полкилометре увидели одинокую хату на самом берегу, сияющую белизной стен, видимо недавно побеленных мелом. Подошли совсем близко, продолжили наблюдение. Из хаты вышел старик с топором, стал рубить хворост, видимо для того, чтобы затопить печь. Осмелев, мы подошли к хате еще ближе. Старик нас заметил, положил топор и пошел к нам навстречу. Тепло поздоровавшись с нами, он пригласил нас в хату. Его старуха к нашему появлению отнеслась доброжелательно, видимо не первыми мы были их посетителями в эту осень. Она накормила нас горячей толченой картошкой, сдобренной козьим молоком, напоила чаем из листьев смородины и еще каких-то растений.