Михаил Крикуненко - Планета Райад. Минута ненависти или 60 секунд счастья Страница 17

Позже, уже во вторую войну, Ольге Ивановне удалось получить работу в Доме правительства. А Ольга стала ей помогать и иногда подрабатывала проводником и переводчиком у журналистов, стаями стервятников слетающихся со всего мира на войну.

— И все-таки у Мунка не солнце, а луна написана в картине «Девушки на мосту», — Ольга подняла голову вверх, пытаясь отыскать в еще светлом небе бледно-золотой диск.

— Почему ты так решила? — Я тоже посмотрел на небо. Мне не хочется, чтобы луна появлялась. С темнотой наступает комендантский час и Ольге придется ехать в руины.

— Это не я решила. По этому поводу много спорили искусствоведы. Мне ближе версия в пользу луны. Она самая логичная. Я прочитала в какой-то дедовской книге, что в своих письмах Мунк называл эту картину «Летняя ночь». Все же очевидно, если ночь — значит, там луна! И чего из-за этого так спорят?

— Почему же луна у него не отражается в воде?

— Просто забыл написать. Или с того места, где он стоял, она не отражалась. Часто все в жизни гораздо проще, чем кажется. Но люди любят придумывать тайны, — она морщит нос и улыбается.

За ее кротким на первый взгляд нравом скрывается импульсивная и чувственная натура. Ольга оказалась большой спорщицей, готовой горячо рассуждать о том, оказало ли, например, творчество Кортасара влияние на романы Маркеса и что общего у обожаемой ею золотой латиноамериканской тройки писателей, включая Борхеса. Она утверждает, что ее любимый «Доктор Живаго» Пастернака стал бы еще в два раза лучше, будь роман вдвое короче. Иногда она слишком бескомпромиссно отстаивает свое мнение. В такие моменты я вижу, как в ней просыпается кровь отца-чеченца.

— Леонардо Да Винчи был в первую очередь гениальным художником, изобретения — лишь хобби. А многие из них вообще ему приписывают, — будто лекцию читает Ольга, истосковавшаяся по любым разговорам, не связанным с войной и поиском продуктов.

Мне не хочется с ней спорить. Пользуясь возможностью, любуюсь чудесными завитками ушных раковин.

— В улыбке Моны Лизы, по-моему, нет никакой загадки, — продолжает Ольга, — И чего все так переполошились из-за этого! Вполне себе обыкновенная, счастливая женщина, которая просто тихо радуется, что ее пишет знаменитый Да Винчи! Может, он смешил Джоконду, рассказывал веселые истории или флиртовал с ней, пока ее муж торговал шелком у себя лавке!

Если я и спорю, то делаю это только для того, чтобы немного позлить Ольгу. Тогда можно увидеть, как в этой девушке борются два начала. Как чеченская ее кровь сражается с русской. Кротость и скромность уживаются в ней со взрывным характером, который сама хозяйка пытается сдерживать, словно дикого скакуна. В такие моменты она особенно прекрасна.

— Ты слишком самоуверен и считаешь, что во всем прав! — говорит она. Ее щеки и прекрасные уши залил алый румянец, а ресницы слегка подернулись инеем. Кончик носа тоже немного покраснел, и от этого она кажется по-детски трогательной. Я вижу, что Ольга замерзла, и мы идем в вагончик греться чаем. А там уже продолжаем наши споры. О том, какое мороженое вкуснее, какие блюда лучше в русской кухне, а какие в кавказской, есть ли во Вселенной инопланетяне и писал ли Моне все свои лондонские пейзажи с натуры или дописывал уже по памяти в Париже? Как будто ничего важнее этого нет среди страшных руин, в которые ей все-таки придется вернуться после наших ничего не значащих споров.

Повадки дикого Маугли органично сочетаются в ней с манерами утонченной, образованной девушки, воспитанной даже старомодно, словно занесло ее сюда из конца девятнадцатого века. Выросшая в сплетении двух религий и разных культур, она при свечах и под звуки падающих бомб читала Чехова, Стендаля, Кафку, Бальзака, Бунина, Булгакова. Изучала редкие фолианты из коллекции деда, ища в них защиты и спасения. При этом Ольга совершенно не ориентируется в современной жизни. Война научила ее выживать в руинах. Ценить простые вещи: хлеб, соль, воду. Прятаться от бомб и мародеров. Но некоторые ее суждения по-детски наивны. У нее никогда не было мобильного телефона, потому что в середине девяностых, когда началась первая чеченская, они были роскошью, а потом в зоне боевых действий мобильной связи и вовсе не стало, нет ее и сейчас. Тогда же она перестала смотреть телевизор — в городе, похожем на разбомбленный Сталинград, нет телевидения. Разумеется, у Ольги нет компьютера, и об Интернете она знает лишь понаслышке.

— Говорят, в Москве сейчас такие пробки, что можно несколько часов в них простоять и никуда не сдвинуться. И что пешком ходить там быстрее, чем ездить на машине. Я не представляю, как это. Я помню Москву совсем другой: широкие проспекты, свободные дороги. Еще «Детский мир» хорошо помню. Мы с дедом часто туда ходили, и он мне всегда что-нибудь покупал. Там еще на входе огромный зеленый крокодил был и доктор Айболит. Айболит лечил крокодила. А еще мороженое помню, эскимо, мое любимое. Когда с мамой в Моздок за продуктами ездили, иногда покупали, но оно совсем другое. Еще помню метро и как оно пахнет — железной дорогой. Я всегда любила метро. Помню, как дед с бабушкой запрещали мне браться там за поручни и каждый раз драили мне руки, когда мы возвращались домой, и дезинфицировали меня какими-то лосьонами. От меня потом долго пахло поликлиникой на весь двор, — Ольга снова улыбается.

А я думаю о том, что приближается комендантский час и ей надо возвращаться в руины. И снова мне становится стыдно перед ней за то, что ночуем мы по разные стороны «баррикад». Я на базе в относительной безопасности, а она за облупившимися и дырявыми от пуль «вратами Ада». Снова мне не хочется отпускать ее с молчаливым, хмурым Рустамом.

— А Рустам — он всегда такой молчаливый и мрачный? — спрашиваю я.

— Это он с незнакомыми людьми такой настороженный, — веселость слетела с лица Ольги. Вопрос о Рустаме напомнил ей о возвращении в руины, и я тут же пожалел, что задал его. — Вообще, он ребенок еще, ему шестнадцать всего. Но считает себя мужчиной.

— А как же машину водит? Права откуда? — задаю идиотский вопрос.

— Да какие здесь сейчас права? Отец и старший брат его погибли. Как — не знаю. Еще один брат, средний, кажется, в России. Рустам живет с матерью и двумя сестрами, они торгуют на рынке. Мы живем в одном подъезде. Когда он был маленьким, его бабушка часто просила меня приглядывать за ним во дворе. Он мне почти как младший брат. Семья у них была большая и очень приветливая, всегда помогут. Машина у Рустама от отца осталась, на ней товар возит. И меня заодно по-соседски.

— По-соседски? Мне показалось, смотрит он на тебя как-то иначе.

— Да что ты, говорю же, он ребенок совсем, я старше его на восемь лет! Хотя чеченцы и быстро взрослеют, — Ольга краснеет, — соседи здесь помогают друг другу. В нашем доме всего пять семей живет. Так вот Рустам — единственный мужчина.

Перед тем как проводить Ольгу, отдаю ей тексты нескольких новостных сюжетов, которые уже вышли в эфир, для того чтобы она перевела их на чеченский. Я вру, что наш телеканал сотрудничает с некоторыми газетами, выходящими на чеченском языке. Знаю, просто так она деньги ни за что не возьмет. А привлекать ее в качестве проводника передумал. Это неудобно для нас и может быть опасно для нее. Ольга оказалась очень педантичным и ответственным в работе человеком. Возвращая тексты, каждый раз уточняет множество деталей, спрашивает, можно ли изменить ту или иную фразу для большей корректности перевода. Я прошу не напрягаться, ведь «текст еще будет отредактирован в газетах». Плачу ей честно заработанный гонорар. По ее глазам вижу, что деньги им с матерью крайне нужны. Затем, когда Ольга уходит, прячу ее труды на дно своей большой черной спортивной сумки, с которой езжу только в Чечню.

Как-то Ольга пришла позвонить отцу вместе с Ольгой Ивановной. Они согласовали отъезд в Москву, назначив его на середину января. Это уже совсем скоро, осталось меньше месяца.

— Я волнуюсь немного по поводу отъезда, — говорит Ольга. — С одной стороны, Москва — мой родной город, с другой — я выросла в Грозном и совсем не представляю себе, как буду жить в Москве и чем заниматься.

— Будешь заниматься дизайном, чем угодно. Отец, в конце концов, что-то посоветует. Все лучше, чем здесь.

— Да, наверное, — Ольга неуверенно улыбается.

Мы попрощались с ней, как всегда, за воротами, на маленькой площади. Пожилые чеченки уже свернули прилавки с товаром и теперь гортанно покрикивают друг на друга. Все торопятся успеть домой до комендантского часа. Ольга привычно исчезла в грязно-белой скорлупе тонированной «шестерки». А я, глядя вслед удаляющейся машине, понимаю, что с каждым разом мне все труднее отпускать ее от себя.

В ТВ-юрте очередная пьянка. Наши соседи — съемочная группа одного из телеканалов — отмечают «дембель». Завтра приезжает их смена, а они возвращаются в Москву. «Официально» телевизионщики проставляются дважды: когда приезжают в Чечню и когда заканчивается срок командировки. Еще поводом может послужить эксклюзивный репортаж, за который похвалило руководство. Но поскольку здесь постоянно кто-то приезжает или уезжает, а репортажи выходят каждый день, то знаменитый стол под навесом накрывается регулярно. Когда важного повода все-таки нет, пьют просто так. Без повода.