Владимир Кашин - С нами были девушки Страница 17

— Разрешите, товарищ капитан? — Она решительно прикрыла за собой дверь.

Смоляров нахмурился.

— Что спрашивать, если вы уже здесь…

— У меня серьезное дело…

— Хорошо. Садитесь, — он указал ей на табурет, который стоял возле столика.

Мария достала из рукава гимнастерки обшитый кружевом платочек и начала крутить его в руках.

— Я слушаю.

Девушка спрятала платочек в рукав.

— Товарищ капитан, это правда?..

— Что именно?

— Что Чайка едет на ноль девять?

— Да. А вам что до этого?

— Ничего! — встряхнула головой Мария. — И он… на это согласился?

— Кто «он»?

Девушка опять вытянула платочек, впилась в матерчатую ткань острыми зубками.

Смоляров спокойно выжидал. Встретившись с капитаном взглядом, Горицвет поднялась.

— Кто? Василий Иванович! — прикрыв глаза длинными темными ресницами, порывисто проговорила девушка и, спохватившись, поправилась: — Капитан Моховцев.

— Именно капитан так распорядился. И действия командира, вы знаете, не обсуждаются.

— Еще бы, — горько заметила Горицвет. Она резко одернула и без того туго обтянутую на крутых бедрах короткую гимнастерку и вытянулась. — Товарищ капитан, разрешите обратиться с просьбой…

— Ну!..

— Чайку направили на ноль девять, — строго, даже как-то торжественно произнесла она. — Прошу и меня туда же…

— Почему именно на ноль девять?

— Неужели вы не понимаете? — в голосе Марии звучало отчаяние. Смоляров с тревогой взглянул в ее возбужденное лицо. Перед ним сейчас стоял не боец, не солдат. Перед ним была девушка, потерявшая над собой контроль, охваченная мучительной, слепой ревностью.

— Не понимаете? — Горицвет вызывающе усмехнулась. — А я, глупая, думала, что вы все знаете, все понимаете!.. Он приказал отослать Чайку, чтобы разлучить ее с Андреем, то есть с лейтенантом Земляченко, а сам будет с ней встречаться, когда захочет. Кто же запретит командиру ездить на пост? — Слова, словно осенняя листва в бурю, порывисто слетали с уст Марии. — Неужели вы этого не понимаете? А я помешаю ему!.. Пустите меня на этот пост!..

Смоляров обеспокоенно слушал истерические выкрики девушки. То, что говорила сейчас Мария, неожиданно проливало свет и на разговор, который недавно состоялся у него с комбатом. «Так вот кого не хотел назвать ему Моховцев!» Глубокие складки на лице Смолярова обозначились еще резче, а обычно теплые глаза затянулись холодной поземкой. Непредвиденные человеческие отношения в части все больше запутывались и затягивались в тугие узлы…

Когда Мария умолкла и, готовая разрыдаться, бессильно опустила руки вниз, капитан тихо спросил:

— О чем вы говорите, рядовая Горицвет? Где находитесь?..

Он не закончил, так как Мария бросилась к дверям.

— Горицвет!

Девушка остановилась, обернулась. В глазах ее стояли слезы.

— Не понимаю вашей истерики. Почему вы так говорите о командире? Мария…

— Я люблю его, — выдохнула Горицвет.

Замполит смотрел на эту невысокую девушку, с черными, как вороново крыло, волосами, черными, влажными от слез глазами, и растерялся. Почувствовал, что слова его сейчас не имеют силы, потому что он сам не знает тех слов, которые надо сказать в такую минуту.

— Ну, это ваше личное дело, — хмуро пробормотал он. И твердо добавил: — А на пост мы вас отправим. Хорошо. При первой необходимости. Не знаю, на ноль девять или на какой другой, но отправим, не беспокойтесь. — И, подумав о том, что только строгость может заставить девушку опомниться, сухо сказал: — А возможно, и совсем выпроводим из армии…

Он поднялся, нервно сдернул со столика полевую сумку.

Марию трясло как в лихорадке.

— Ну и пусть. А мне все равно на свете не жить!

— Ах вон оно что! — насмешливо протянул капитан. — Отравитесь или застрелитесь?.. Как вам не стыдно, Горицвет? Ведь война, с врагом надо воевать, а вы… — Он умолк, чувствуя, что задыхается. — Рядовая Горицвет!.. — Смолярову захотелось крикнуть: «За недисциплинированность, невыдержанность пять суток ареста!» — но он сжал зубы и только промычал что-то.

Вид замполита, его побледневшее лицо как-то сразу отрезвили Марию.

— Разрешите идти? — дрожащим голосом спросила девушка.

— Обождите! — Смоляров чувствовал, что не может так отпустить ее, он должен и сам успокоиться и ее успокоить. Но как это сделать, как притронуться к самому тайному и всегда священному в человеке чувству, как говорить с девушкой об этом, как объяснить ей, советовать, да еще когда это не просто девушка, а боец! А если и в самом деле не дурь у нее в голове, если она действительно любит Моховцева и не в силах побороть свое чувство?

Из кабинета вышли вдвоем. Смоляров долго возился у двери. Никак не мог попасть ключом в замочную скважину. Наконец запер комнату и сказал:

— Вот что, Горицвет. Единственное, что я требую сейчас от вас, — это выбросить из головы глупые мысли. Ваша ревность ни гроша не стоит. Мы еще вернемся к этому разговору. Однако пока советую — не забывайте, что подрывать авторитет командира никто не имеет права. Никто! А потом, — взволнованно добавил он, — влюбиться мало, это каждый сумеет. Надо еще научиться уважать того, кого любишь, и саму себя уважать!.. Идите!

Девушка вихрем вылетела из коридора. А Смоляров, недовольный собой, своим разговором с Марией, сердитый на комбата, тяжелыми шагами направился к выходу. Жизнь ставила перед ним сложные задачи, о решении которых ни в одном официальном документе не было ни слова…

Глава шестая

1

Между темными холмами залегла тишина, будто спокойная вода в крутых берегах. Тихо на земле. Тихо и в бледном предрассветном небе. И как ни вслушивается Зина — ни малейшего шороха.

Такая вокруг тишина! Ее можно слушать. Ее, кажется, можно и разрезать, и расплескать. Она — живая. Она мягко крадется за спиной и скрывает неожиданность. Чужая, враждебная тишина!.. Она убаюкивает, и это заставляет настораживаться.

Проходит время. Поднимается солнце, и вместе с ним просыпается земля. Вот зашуршал по склонам потеплевший ветерок; затрепетала в рощице, неподалеку от поста, листва; внизу, под горой, плеснул волной Днестр.

Листва в рощице прошелестела и снова застыла. Днестр плеснулся и утих. Но Зина насторожилась. Может, листва встрепенулась не от ветерка; может, на берег не волна выплеснулась, а причалила лодка с немцами и румынами, и не утренний ветер шумит по лысым холмам, а крадется убийца — чужой солдат. Ведь за серым Днестром притаился враг. С той стороны он пытается разглядеть наш берег в бинокль и в оптический прицел, но ему мешает рощица, и он Зину не видит. А увидит — не пожалеет пули.

Ты это знаешь, Зина, но все равно стоишь во весь рост. Ты не можешь, как солдат-пехотинец, укрыться в окопчике, даже если по тебе начнут бить из орудий и пулеметов. Ты должна слышать и видеть очень далеко потому, что чем раньше ты заметишь врага, тем легче будет его уничтожить.

Тебя в укрытие не прячут. Наоборот. Командиры твои выбирают для тебя высотки, холмы с хорошим обзором, а чуть дальше в тыл — твоим подругам даже строят деревянные вышки. Что ж, в каждом деле есть свои плюсы и минусы, и раз ты пришла воевать, ты сама ищешь, куда бы повыше взобраться, чтобы проклятый враг не мог укрыться от твоего цепкого, настороженного взгляда.

Правда, днем ты набрасываешь на себя землисто-зеленую накидку, утыканную веточками с вянущими листьями, которая сковывает тебя, но прячет от пролетающих над головой воздушных разбойников. Ты стоишь в этой сетчатой накидке, словно девушка из сказки, которая, закутавшись в рыбачью сеть, пришла к королю и не одетая, и не голая. Но что там сказки! Где то время? И были ли сказки вообще? Сейчас ты о них вспоминаешь только потому, что чувствуешь себя открытой всем пулям и осколкам в этом дырявом, мохнатом уборе…

После волжской битвы, где было и очень жарко, и очень шумно, тебе кажется, что на этом наблюдательном посту слишком тихо, и тебя беспокоит эта неестественная тишина на переднем крае.

Но не надо пугаться тишины на земле, не надо так вслушиваться в нее, в то, что происходит внизу. Не забывай о самом главном — о безграничном голубом океане, заливающем тебя со всех сторон. Сквозь легкие шумы просыпающейся земли слушай, как накатывается сверху воздушный прибой. Слушай, не несет ли он из глубин океана еле различимый, замирающий рокот, который вдруг может превратиться в прерывистый тягучий гул вражеского мотора…

Пост — это неглубокий котлован, обвод которого разделен на 360 градусов. В землю веером воткнуты кусочки фанеры с пометками. Фанерка с надписью «90» указывает направление на восток, «180» — на юг, «270» — на запад, «360» — на север. Это для удобства наблюдателя: если неожиданно появится над постом самолет, можно будет быстро определить его курс.