Борис Сопельняк - Солдат по кличке Рекс Страница 17

Виктор молчал. Он сам многого не понимал — ни в поведении Рекса, ни в поведении Шульца. То, что Рекс по-настоящему любил старого хозяина, ясно. Да и Шульц искренне привязан к своему Гектору, то бишь Рексу. «Почему же в критический момент Рекс бросился не на меня?… Да ну их к черту, эти собачьи дела! — резко оборвал себя Громов. — Сейчас не до них. Комдив прав. Надо действовать, а я разнюнился».

— Товарищ полковник, — поднялся Громов. — Нужно брать контрольного «языка». И немедленно! Врал Шульц или не врал, но не принимать во внимание его показания нельзя. В любом случае времени у нас в обрез. Разрешите действовать?

— Это другой разговор. Действуйте, капитан. Действуйте и помните: счет идет на минуты. Шульца я отправил в штаб армии, его показания уже на столе командарма, а то и выше. Опровергнуть их или подтвердить должны вы — на нашем участке больше просто некому. Ни на секунду не забывайте, какие важные решения могут последовать вслед за этим.

Громов выскочил из блиндажа и побежал в расположение разведроты. По пути он с кем-то здоровался, отвечал на вопросы, но ни разу не сбился с бега на шаг. И хотя он понимал, что капитану негоже так носиться, к тому же каждому ясно: если разведка забегала, — значит, что-то затевается, но ничего не мог с собой поделать. Так уж он был устроен. Его закадычный друг доктор Васильев не раз, посмеиваясь, говорил: «Ты, Витя, представляешь собой редчайший психофизический тип. Знаешь, есть такая загадка: что быстрей всего на свете? Ответ: мысль. Так вот у тебя действия опережают мысль. Обычно из таких людей получаются дуэлянты, авантюристы и жонглеры. Нет, я серьезно. Хороший фехтовальщик ведь не думает, куда лучше нанести укол: пока он сообразит, прикинет шансы, его самого проткнут. Так же и жонглер. Да-да, и боксер, — заметив, что Виктор хочет перебить, дополнил он. — Но у таких людей масса жизненных проблем: им все время приходится извиняться за свои поступки, а иногда и проступки. Скажешь, не так? Сделаешь что-нибудь сгоряча, а потом прикинешь на досуге: или человека обидел, или вещь испортил, или… Так что ты, Витя, притормаживай. А еще лучше — вообще остановись и подумай, надо ли спешить».

Совет Васильева не пропал даром. С некоторых пор Виктор набрасывал примерный план действий, а уж потом… с легкой душой его ломал и делал, как велело сердце. Вот и сейчас, добежав до расположения роты, он перешел на шаг, даже сорвал прутик и неторопливо, постегивая себя по сапогу, направился к своему блиндажу.

У входа его встретил Рекс. Он так ожидающе-тревожно и преданно смотрел на хозяина, так мелко перебирал от нетерпения передними лапами, уши торчали так вопрошающе, а хвост выделывал такие замысловатые кренделя, что у Громова дрогнуло сердце и потеплело на душе. «Вот это друг, — подумал он. — Этот не подведет». Но где-то в тайниках души точил червячок сомнения: «Наверное, так же был уверен в нем и Шульц».

Виктор подозвал Рекса. Тот радостно бросился ему на грудь, лизнул в щеку, но тут же вспомнил, что он на службе, пристроился у левого бедра и зашагал в ногу с хозяином, озираясь по сторонам. Служба есть служба, и надо быть начеку — уж что-что, а это Рекс понимал.

Виктор спустился в прохладный блиндаж, снял портупею и упал на топчан.

«Итак, контрольный «язык», — думал он. — Кто же нам нужен? Только не тыловик вроде Шульца. На передовой другая жизнь и другие люди. Знают они порой меньше тыловиков, но нюх на перемены, тем более если речь идет о наступлении, у людей с передовой особый. И наш солдат, и немецкий по разным мелким признакам точно знает, что его ждет. Даже фляжка шнапса и плитка шоколада говорят о предстоящем немецком наступлении. А машины у наших медсанбатов, с которых по ночам сгружают тонны бинтов и медикаментов, разве не признак того, что вот-вот грянут бои? Короче говоря, забираться в глубь обороны не надо. «Язык» нужен тепленький, из первой траншеи. Значит, идти придется на «Шапку». Теоретически дохлый номер, высота укреплена так основательно, что к ней не подступиться. Но другого выхода нет».

Виктор вскочил, чтобы отдать необходимые распоряжения. Но в последний момент изменил решение: «Стоп, капитан, не суетись. Сперва осмотримся на местности».

Через час группа разведчиков была в первой траншее. Понимая, что наши окопы, ячейки и ходы сообщения хорошо просматриваются с высоты, расположенной в каком-то километре, Громов велел пробираться вперед по одному и с разных направлений. Когда все были на месте, Виктор разделил передний край немецкой обороны на секторы и приказал вести наблюдение с одной-единственной задачей: найти блиндаж, пулеметное гнездо или окоп, к которым можно подобраться с наименьшим риском.

День шел к концу, а передний край фашистов будто вымер. Ночью идти в поиск, а куда? Разведчики хорошо знали, что работать на авось нельзя, поэтому они не отрывались от биноклей.

Выручил молоденький командир стрелкового взвода.

— Товарищ капитан, — обратился он к Громову, старательно потирая то место, где должны расти усы, — если я правильно понял вашу задачу, могу помочь.

Виктор мысленно чертыхнулся: он очень не любил, когда планы разведки становились известны посторонним, и нехотя сказал:

— Слушаю вас, лейтенант.

— Видите пенечек?

— Вижу.

— Под ним пулеметное гнездо. Днем там никого, но как только начинает темнеть, немцы выставляют «ночника». Стоит у нас чему-нибудь шевельнуться, тот сразу открывает огонь. Солдат там молодой, необстрелянный.

— Почему вы так решили?

— Бьет длинными очередями. И почти не целится. Ему все время кажется, что русские под носом, вот он и лупит в землю прямо перед собой.

Громов с уважением посмотрел на лейтенанта. «Вот тебе и молодой, — подумал он. — Глаз у парня наметанный. И голова отличная. Далеко пойдет». Виктор с неожиданной теплотой вгляделся в мальчишески строгие глаза лейтенанта и вдруг с силой всадил кулак в стену траншеи. «Каких ребят теряем! Ему же первому поднимать взвод в атаку. Обречен почти на сто процентов. Ну, гады, доберусь до вас и я! Не все же время бережно таскать вас на закорках для допросов. Трехлинеечку бы со штыком — и врукопашную!»

— Спасибо, лейтенант…

— Ларин. Лейтенант Ларин. — Насколько позволяла траншея и соображения безопасности — вражеские снайперы наверняка не дремлют, — выпрямился и стал по стойке «смирно» светлоглазый юноша. — Разрешите дополнить?

Громов кивнул.

— Отсюда не видно, но правее «Шапки» пойма пересохшей речонки. Пересохла она, правда, не до конца, но местность там заболочена. А раз так, должна быть трава, скорее всего осока.

— Откуда такие сведения? — оторопел Громов.

— Лягушки по ночам квакают. Такие концерты закатывают, что забивают соловья, — тихо засмеялся лейтенант.

— Соловья?!

— Так точно. Поселился один отчаянный соловьишка вон в той рощице. Петь начинает ровно в ноль тридцать. А лягушки будто этого ждут: тут же вступают хором и забивают соловья. Умора, честное слово, — совсем не по-уставному закончил он.

Лейтенант рассказывал, улыбался, крутил будущий ус, а Громов совсем погрустнел: ему было до боли в сердце жаль паренька. «До чего же наблюдателен, умен и, скорее всего, неробкого десятка. Такие чаще всего и гибнут. Ударит через пару дней из-под того пенечка пулемет, прижмет взвод к земле; ротный будет материться, угрожать трибуналом. Поднимется Ларин во весь рост, взмахнет своим ТТ, крикнет: «За мной! В атаку — вперед!» — и тут необстрелянный немецкий пулеметчик оборвет на полуслове жизнь необстрелянного русского лейтенанта. Ну уж нет! — с неожиданной решимостью подумал Громов. — Кто-кто, но только не тот, из-под пенечка! Его мы возьмем. Сегодня же ночью и возьмем!»

… Двенадцать пар глаз неприязненно следили за луной. Еще полчаса назад была ночь как ночь — невозможно отличить куст от человека, и вдруг — луна! Пришлось ждать хоть какого-то облачка.

Для этой операции Громов отобрал самых опытных разведчиков. Вначале он хотел поручить командование группой старшине, но Седых накануне выпил колодезной воды и сильно кашлял. Виктор решил сам возглавить группу захвата, а старшине, вняв его просьбам, поручил прикрытие.

— И чтобы ни звука! Забей себе кляп в глотку, умри, но умри тихо.

— Есть, тихо, — бухнул Седых. — Я буду сзади, так что не беспокойтесь.

— Ты сзади, я сзади, а кто впереди? Эх, Мирошникова нет! Кто сейчас нужен, так это Санька. Там, где проберется он, никто не пролезет.

— Кроме Рекса.

— Рекса?! А что, это мысль. Помнишь, как он вывел нас с минного поля? Думаю, в той лягушачьей пойме тоже кое-что понатыкано. Дело говоришь, старшина, дело, — обрадованно потер руки Громов. — Решено: раз нет Саньки, берем Рекса.

Двенадцать пар глаз по-прежнему неприязненно следили за луной. Разведчики пользовались вынужденной передышкой, чтобы передохнуть или хотя бы пососать нераскуренную цигарку. Курить в поиске Громов всех отучил, а после того, как однажды по такому крошечному огоньку ударил снайпер, капитан сказал, что курение в разведке, да еще ночной, будет рассматривать как нарушение воинского приказа. С тех пор от греха не брали с собой ни спичек, ни зажигалок. Но помусолить самокрутку никто не запрещал, и разведчики невесело шутили, говоря, что из курящих медленно, но верно превращаются в жвачных.